Омилия

По улице нелюдимой
Я к храму спешу один
Сквозь эхо бетона, мимо
Стоянок, домов, витрин.

Целуется неуклюже
С пустынею крыш заря,
Багровые сохнут лужи
В предчувствии сентября.

— Горько, доченька, на старости лет в приймах оказаться — нахлебником. Но, видно, для смирения мне, во спасение души моей, ведь всю жизнь была ни от кого не зависимой. Трудилась много, здоровье Бог дал. Работу хорошую имела, любимую и высокооплачиваемую. Всех обеспечила — и детей, и сестер, и племянников. Все отдавала. И сейчас бы работала, да глаза не видят, ноги не ходят, голова нет-нет, да и закружится не вовремя, или перепутает что-нибудь. Вот вчера помогли мне туфли купить...

Как бомбить нас начали в Ясиноватой нашей, бежала в чем стояла, спасибо, добрые люди помогли к племяннице в Днепропетровск добраться. А хотела я в тот день на балкон выйти, да прямо передо мною что-то как громыхнуло и вспыхнуло, меня аж в соседнюю комнату отбросило. Слава Богу: не повредилась я, только сильно ушиблась и сознание потеряла. В квартире моей в тот день девушка знакомая была, она иногда останавливается у меня, когда по делам приезжает. Вот и бежали мы: она к себе домой, а я к племяннице Настеньке.

— Ну, теперь ты веришь, что Я — есть?
— Кто Ты?
— Глас Божий!

Голос был везде: он пронизывал небесную сферу и земную твердь, проходил через мое тело, дыхание, сердце.
Не было ни одного атома вокруг, откуда бы не исходил этот Глас.

Май-июнь 1987 года

Впиваясь мыслями в свои ощущения Бога, я не допускала и минутных сомнений в Истине происходящего, в Истине произошедшего со мной. Меня только обуревали мысли: «Как же мне донести это до людей?»

Как-то Мастер решил смастерить музыкальные инструменты. Они получились очень разные. Кто-то большой, кто-то — маленький. Кто-то изящен, а кто-то пузат. Один — блестящ, другой — не очень.

Когда клей высох и краска впиталась в дерево, Мастер вдохнул в каждый инструмент свою музыку — неповторимую и прекрасную мелодию. Тонко заплакала скрипка, нежным ручейком полилась песня флейты, спокойно и широко разлился напев фортепиано.

Инструменты ожили и заговорили друг с другом и со своим Мастером. Оркестром звучала их музыка, где каждый голос вливался в другой, обогащая и углубляя общее пение.

Помнишь, белую ночь на Неве:
Фонари, что осенние осы,
Уложили жала в траве,
В той, где спят ледяные росы.
А проснувшись, играли водой,
Ослепляя звонкой бедой,
Незатейливо жмурясь от света,
Ленинградского встретив поэта.

Легко любить придуманного бога,
Читая вслух ему свои стихи.
Но как-то не до вычурного слога,
Когда тебя измучают грехи.
От слишком уж коротенького века
Мы часто очень многого хотим,
А ты в себе попробуй человека
Найти. И показать его другим.
Ну что молчишь, как проглотивший слово?
Ответил бы, наверно, если б смог.
Но… ты не Бог, и вот уходишь снова
Туда, где ждёт тебя глухой божок.

мы видели позы и розы и слезы
нас было легко приручить
мы были уверенны были серьезны
мир начал мельчать и горчить
был скучен и мрачен лачуги мрачнее
наш вид и наш взгляд и наш вкус
из зеркала правда глядел боттичелли
меж строк улыбался нам пруст
и жизнь простиралась — от тины до славы
беспечна но внешне мудра
всё было известно во всём были правы
плоски будто черный квадрат...

Припозднился как-то Ванятка. Зимний день короток. Затемнял. А до дому идти на край села. Идет Ванятка и робеет. И не ровно ему все чудится, что кто-то сзади его идет. А тут еще ветер поднялся. Передувает, тропинку заносит. Спешит Ванятка, а ровно на месте стоит. Шаг шагнет, спотыкнется. Ровно кто в спину толкнет. Оглянется — нету никого. И такая на него жуть напала, что спина взмокла. А тут еще мимо полуразрушенного дома Широнихи пройти нужно. И никак это место стороной не обойдешь. Еще при жизни этой Шеронихи про нее дурная слава ходила, что она приколдовывает и с нечистой силой дружбу водит. А уж как не стало ее, да хата ее на бок завалилась, так и вовсе все это место стороной обходить стали.

Речь пойдёт о любви именно к «пепелищам», в которые ныне превращены многие посёлки и города юго-востока Украины. Николай Дорошенко по свойствам своего очевидного таланта художника явно не безразличен к острым недугам современности. В этом небольшом по объёму рассказе он соединил глубину гражданской тревоги, патриотических устремлений с присущей ему силой художественного воображения. Писатель раздвигает рамки своих наблюдений: патология всего произошедшего на Донбассе вырастает у него до болезни века, той безмерной пропасти, куда рано или поздно полетят в тартарары все потворствующие зверствам правители и каратели. Автор выступает против всего, что пытается гальванизировать на донецкой земле труп фашизма. Но его протест не вырождается в злобу с пеной на устах, чему есть немалый соблазн, а поведением главных персонажей он всё же продолжает утверждать элементарную человечность и терпимость.

Даже если идёт война,
Если страх всюду и смерть,
Кто-то должен заваривать чай,
Кто-то должен хлеба испечь,
Кто-то должен кроватку качать,
Кто-то плакать, а кто-то — петь,
Кто-то должен в другого стрелять,
кто-то должен другого жалеть.
Кто-то должен крестить лоб,
Проводя свои ночи в мольбе,
Кто-то должен стирать пот
На чьем-то горячем лбе.
Кто-то должен могилы рыть,
Кто-то должен ещё рожать.

Был шторм, бушевала стихия,
И волны, пускаясь в забег,
Рыбёшек и звёзды морские
Бросали в погибель на брег.

Всё стихло. Вдоль моря гуляя,
Любуясь закатной волной,
Я вижу девчушку. Босая
Бросает звезду за звездой.

«Зачем же ты делаешь это?
Их много, а близится ночь,
Не в силах и до рассвета
Им всем ты, малютка, помочь!»

Быть Божьей призвана Россия!
И ей от века не к лицу
Одни лишь прелести земные
Слагать к державному венцу;
Питать мечты о близком счастье
И оступаться вновь и вновь,
Давно забыв
                 в служенье страсти,
Что Вера, Истина, Любовь…
За ложных ценностей дурманом,
За чередой безбожных дней —
Неумолкающие раны
Священной Родины моей.

Жил режиссер, в своей отчизне
Снимал он только правду жизни:

Он снял оравшего отца —
Как спьяну тот упал с крыльца,
Отца лупила скалкой мать —
Герой решил и это снять.

На свалке был… И там снимал
Для фильма ценный матерьял.