Фашизм

День 15 января является одним из самых страшных в истории России. Тогда в 1943 году на Луганщине немецкие оккупанты и их прислужники начали сбрасывать в краснодонскую шахту № 5 членов молодёжной антифашистской организации «Молодая Гвардия», многим из которых не было и 19 лет. Когда в Краснодон вошли советские войска, из 58-метрового темного ствола шахты бадьей доставали тела замученных юношей и девушек. Володе Осьмухину было 18 лет: «Когда я увидела Вовочку, изуродованного, совсем почти без головы, без левой руки по локоть, думала, что сойду с ума. Я не верила, что это он. Был он в одном носочке, а другая нога совсем разута. Вместо пояса вдет шарф теплый. Верхней одежды нет. Сняли звери голодные. Голова разбита. Затылок совсем вывалился, осталось только лицо, на котором остались только Володины зубы. Все остальное изуродовано. Губы перекошены, носа почти совсем нет. Мы с бабушкой умыли Вовочку, одели, украсили цветами. На гроб прибили венок. Пусть лежит дорогой спокойно».

Исполнилось 70 лет с начала заседаний Нюрнбергского трибунала. На Западе дата не осталась без внимания. И не только из простого интереса к истории: всё слышнее голоса, выражающие сомнения в его итогах. А ведь именно процесс над нацистской партией заложил основы современной политики. Трибуналом был осуждён нацизм, и де-факто утвердился жёсткий запрет на любые крайне правые идеологии, что закрепило на Западе леволиберальную политкорректность. Последствия этого далеко не у всех вызывают однозначное отношение.

У нас принято считать, что нацизм был для Запада эксцессом, чем-то вроде временного умопомешательства. Однако непонятно, на каких основаниях можно так думать, кроме простого желания обелить Запад. Это стремление старое и свойственно не только русской культуре послепетровской эпохи, но и советской идеологии, которая по своим идеям была западнической. В СССР даже действовал запрет на обвинения в нацизме немецкого народа, ведь народ-труженик не виноват, что буржуазная верхушка потчевала его неким опиумом для усиления эксплуатации. Но нет ли в таком подходе сознательной натянутости?

К 70-летию начала Нюрнбергского процесса

Чем закончился судебный процесс, который открылся 20 ноября 1945 года во Дворце правосудия Нюрнберга, хорошо известно: 24 обвиняемых (один — Борман — заочно), 12 смертных приговоров (один — Борману — заочно), два самоубийства (Геринг — до приведения приговора в исполнение, Лей — до начала процесса), три приговора оправдательных и тюремные сроки для всех остальных — от пожизненного до 10 лет. Однако главным процессом столетия — а возможно, и всей человеческой истории — Нюрнбергский трибунал стал потому, что вместе с приговором, объявленным 30 сентября и 1 октября 1946 года, он, по сути, не закончился, а начался. Вердикт суда, закрывая отдельные дела, открывал путь лавине судопроизводства. Сразу за основным процессом последовали 12 «малых Нюрнбергских процессов», в которых обвиняемые были собраны по «отраслевому» принципу — отдельно врачи, отдельно промышленники, отдельно эсэсовцы, отдельно юристы. За этим следовали суды локальные, но не менее от этого важные — по концлагерю Дахау было почти 500 процессов, по Освенциму — семь огромных, продолжавшихся до 70-х годов. Нюрнбергский трибунал не закончен и сегодня — не в метафорическом смысле, а в прямом: в 2011 году немецкая прокуратура подтвердила отказ от сроков давности по военным преступлениям и расширила возможность привлекать к суду тех работников концлагерей, которые не принимали непосредственного участия в массовых убийствах. Сразу после этого было открыто 50 новых дел. Разумеется, рассматриваются они в совсем другой стране и внутри совсем другой судебной системы, но всем живущим в Германии понятно: это все еще Нюрнберг.

Между двумя мировыми датами — 8 мая и 2 сентября 2015 года в евроинформационном пространстве наступило затишье на историческом уровне. С одной стороны, были проведены мероприятия, посвященные 70-летию разгрома фашизма в Европе, с другой — Европа, а с ней и заокеанский мир, но особенно евразийское общественное пространство, готовится широко отметить 70-летие окончания Второй Мировой Бойни. И что интересно, затишье на военно-историческом уровне связано не с тем, что нечего сказать или нечего вспомнить в эти дни, а с тем, что сказать надо правду, а она, как известно, «глаза колет». А колющим оружием правды является дата 70-летия проведения Потсдамской конференции, последней, третьей встречи Большой Тройки. Вот и пытаются в европейском и заокеанском мире «замолчать» событие, которое, являясь всемирно историческим по смыслу, превратилось в «Потсдамский облом».

Как известно, Потсдамская (иногда ее называют Берлинская) конференция состоялась в период с 17 июля по 2 августа 1945-го с участием руководителей трех основных держав антигитлеровской коалиции с целью определить дальнейшие шаги по послевоенному устройству Европы. Встреча в Потсдаме стала последней для лидеров Большой тройки — Иосифа Сталина, Гарри Трумэна и Уинстона Черчилля (которого в последние дни конференции сменил новоизбранный британский премьер Клемент Эттли).

Мы должны понимать, что сама дата 22 июня несет в себе всю сложность политических взаимоотношений накануне Великой Отечественной войны. Во-первых, 22 июня должно было стать провокацией и вынудить советскую сторону напасть первой, тогда для всего западного мира было бы удобнее считать, что Советский Союз — агрессор, и не помогать ему в войне с Гитлером. И только выдержка советского командования и умелое балансирование между приказами о бездействии в случае провокации и о готовности встать на защиту границ при реальном наступлении фашистов решили исход дела. Второй момент — сама дата начала войны, которую мы отодвигали, как могли, чтобы успеть подготовиться, сплотиться. Если бы Великая Отечественная война началась даже на месяц ранее — мы могли не выдержать натиска. Об этом и многом другом рассказывает историк и публицист Андрей Фурсов.

— Всем известно, что советское руководство опасалось провокаций. Как можно объяснить его поведение в первые часы нападения Гитлера?

— Сталин прекрасно знал о том, что будет нападение, но он также прекрасно знал и еще одну вещь — дело в том, что в 1937 г. Рузвельт заявил, что если Германия нападет на Советский Союз, то США будут помогать СССР, а если Советский Союз нападет на Германию, или позволит себя спровоцировать, то в таком случае США будут помогать Германии. 17 апреля 1941 г. Конгресс США принял соответствующее решение, которое зафиксировало эти слова Рузвельта в качестве официальной позиции США, поэтому для Гитлера было очень важно спровоцировать Сталина на какие-то действия, которые можно было бы представить миру — прежде всего, Соединенным Штатам Америки — как агрессивные действия Советского Союза.

Оказалось, что Первая мировая война была лишь ненадолго остановлена революционными событиями и Брест-Литовским мирным договором. Очень быстро она перешла во Вторую мировую. Объединив под своими флагами еще большее количество европейских стран, Германия вновь без объявления войны напала на нас. Только теперь против СССР и «на борьбу с коммунизмом» новую империю снаряжала практически вся объединенная Европа...

Патриарх Московский и всея Руси Кирилл совершил в Никольском соборе Брестской крепости заупокойную литию о «вождях и воинах, на поле брани жизнь свою положивших, и всех, победы ради потрудившихся».

И в далеком 1941 году этот храм, кстати, был главной точкой героической обороны. «Нас было трое москвичей — Иванов, Степанчиков и Жунтяев. Мы дали клятву, что из церкви не уйдем!» — была выцарапана надпись на одной из его стен.

И сегодня под этими светлыми сводами «за всех, за веру и Отчизну жизнь свою положивших...» молились сотни людей, телевидение осуществляло прямую трансляцию. «Мы все — одна семья, потому что прожили одну историю», — отметил в своем слове патриарх.

Между тем в последние годы среди православных отдельными людьми усиленно распространяется мнение о том, что Великая Отечественная война — схватка неких равноценных безбожных держав, и неважно, кто на кого и зачем напал.

Наступление на Россию неспроста началось 22 июня 1941 года. В Германии этот день — день летнего солнцестояния, уже несколько лет отмечался практически как государственный праздник — ритуальными кострами и факельными шествиями нацистов. Поэтому полки Третьего рейха, официальной идеологией которого был языческий культ и свержение христианских ценностей, двинулись на Россию под знаменами со свастикой именно в этот «великий день».

Русская же православная церковь 22 июня 1941 года памятовала всех святых, в земле Российской просиявших...

Мало кто знает, что именно США — родина первых в мире лагерей смерти, появившихся в Северной Америке во время гражданской войны между Севером и Югом. Сторонники Авраама Линкольна, как бы ни пытались их обелить, являли нисколько не меньшую жестокость, чем сторонники Джефферсона Дэвиса.

Поскольку историю пишут победители, то события, связанные с ужасами «Андерсонвилля», организованного южанами для содержания федералов, получили огласку, а ужасы 11-ти концлагерей (в том числе — лагерь «Дуглас»), организованных северянами для содержания конфедератов, были преданы забвению. Молчание длилось 130 лет, и только в конце XX века начались расследования историков, которые подняли старые архивы и обнародовали документы, связанные с концентрационным лагерем «Дуглас».

Федеральный концентрационный лагерь «Дуглас» был создан в феврале 1862 года у озера Мичиган, недалеко от Чикаго. В лагере содержались как пленные конфедераты-военные, так и просто гражданские лица с территорий южных штатов. Условия содержания заключенных в «Дугласе» были ужасающими.

Мизерные продовольственные пайки удерживались за малейшие проступки, вследствие чего заключённые голодали. В перенаселённом, лишённом медикаментов лагере десятки тысяч заключённых (у которых не было даже чем накрыться) жили в драных палатках в любое время года, и люди погибали от холода.

Это интервью основателя аналитической психологии было опубликовано в швейцарской газете Die Weltwoch 11 мая 1945 года, через четыре дня после капитуляции немецкой армии в Реймсе. Его заголовок — «Обретут ли души мир?» — актуален до сих пор.

Die Weltwoche: Не считаете ли вы, что окончание войны вызовет громадные перемены в душе европейцев, особенно немцев, которые теперь словно пробуждаются от долгого и ужасного сна?

Карл Густав Юнг: Да, конечно. Что касается немцев, то перед нами встает психическая проблема, важность которой пока трудно представить, но очертания ее можно различить на примере больных, которых я лечу. Для психолога ясно одно, а именно то, что он не должен следовать широко распространенному сентиментальному разделению на нацистов и противников режима. У меня лечатся два больных, явные антинацисты, и тем не менее их сны показывают, что за всей их благопристойностью до сих пор жива резко выраженная нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью. Когда швейцарский журналист спросил фельдмаршала фон Кюхлера [Георг фон Кюхлер (1881-1967) руководил вторжением в Западную Польшу в сентябре 1939 г. Он был осужден и приговорен к тюремному заключению как военный преступник Нюрнбергским трибуналом] о зверствах немцев в Польше, тот негодующе воскликнул: «Извините, это не вермахт, это партия!» — прекрасный пример того, как деление на порядочных и непорядочных немцев крайне наивно. Все они, сознательно или бессознательно, активно или пассивно, причастны к ужасам; они ничего не знали о том, что происходило, и в то же время знали.

Фашизм вырос из идеи конкуренции — на уровне расы. И это было задано уже философом нового Запада Гоббсом: «хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними»...

Наше вульгарное обществоведение оставило в наследство примитивное представление о национализме и расизме.

Люди считают примерно так: кто бьет негров — тот расист. Кто хвалит свой народ — националист. Конечно, привычки и культура высказываний и действий имеют отношение к вопросу, но очень небольшое. Суть глубже-в системе взглядов и в коллективном бессознательном относительно человека и человечества. Взгляды, а затем и подсознание разошлись по двум пока что разным путям при возникновении в Европе современного буржуазного общества. Россия осталась именно на иной ветви культуры, хотя русский хулиган вполне может обругать и побить негра. При этом он не станет расистом, а лишь выразит, в тупой и грубой форме, общее и естественное для всех народов свойство этноцентризма — неприязни к иному. Но суть в том, что он обругает негра как человека, как бы он его ни обзывал. «Все мы люди, все мы человеки», хоть и костыляем друг друга. Но это — вовсе не тривиальное мнение. Запад мыслит иначе.