Проза

                                                                        Святочный   рассказ                                                    

                                                                                                                                 Памяти игумении Афанасии (Рудалевой)

  Теплым солнечным днем в конце августа мимо прилавков Михайловского городского рынка, ломившихся под тяжестью румяных яблок, увесистых капустных кочанов, благоуханной зелени, сочной моркови, тяжелых виноградных гроздьев, и прочих плодов земных, словно сошедших с полотен каких-нибудь старых голландцев или фламандцев, шла женщина лет шестидесяти, в выцветшем черном подряснике и сбившемся набок монашеском апостольнике3, из-под которого выбивались пряди седых волос.

                                                            Памяти игумении Афанасии (Рудалевой)

  Теплым солнечным днем в начале сентября мимо прилавков Михайловского городского рынка, ломившихся под тяжестью румяных яблок, увесистых капустных кочанов, благоуханной зелени, сочной моркови, тяжелых виноградных гроздьев, и прочих плодов земных, словно сошедших с полотен каких-нибудь старых голландцев или фламандцев, шла женщина лет шестидесяти, в выцветшем черном подряснике и сбившемся набок монашеском апостольнике, из-под которого выбивались пряди седых волос. Медленно, по-утиному вперевалку, волоча за собой тележку с объемистой клеенчатой сумкой, она переходила от прилавка к прилавку, то и дело останавливаясь и подолгу торгуясь с продавщицами. Однако человек, знакомый с «бытом и нравами» рынка, сразу смекнул бы, что делает она это не из скаредности, а просто по привычке. Видимо, это хорошо понимали и старые продавщицы, которые сами не без удовольствия обменивались с ней грубыми, но беззлобными шутками и вступали в словесные поединки, неизменно заканчивавшиеся взаимовыгодной покупкой.

                                                                                                                                  Сам я своенравной властью

                                                                                                                                  Зло из темных бездн воззвал…

                                                                                                                                  (Свт. Филарет Московский)1          

 Анна, мать семинариста-второкурсника Толи Демина, готовилась к приезду сына на зимние каникулы. Поскольку на дворе был Рождественский Пост, накупила для праздничного стола соленых груздей, морошки, рыбы: не только трески – излюбленного кушанья жителей Михайловска (за что нас издревле прозывают «трескоедами»), но даже дорогих семги и палтуса – чай, истосковался мальчик за полгода по северной рыбке! Теперь оставалось только сделать уборку в комнате сына – и все готово к встрече!

Многие годы прожил старец Феодор Кузьмич, прославленный впоследствии Церковью, как  праведный Феодор, на заимке, в четырех
верстах от города Томска. Участок земли этот принадлежал духовному чаду и многолетнему благодетелю святого, купцу Семену Феофановичу Хромову.

                                                                                          (окончание)

Шло время. И по мере того, как Вовка подрастал, набираясь знаний и ума-разума, на столе у него появлялись все новые и новые подарки от Георгия Андреевича – книги «Юность полководца», «Под знаменем «Башмака», «Айвенго»,  «Спартак», «В дебрях Уссурийского края», «Овод», «Повесть о настоящем человеке». То были книги об отважных воинах, путешественниках, первопроходцах, борцах за свободу. И Вовка со всем пылом юности страстно желал стать таким, как герои этих книг. Но больше всего ему нравились книги про ученых. В самом деле, ведь эти целеустремленные, самоотверженные люди делают великие открытия, меняющие к лучшему жизнь на Земле, изобретают новые приборы и лекарства, побеждают страшные болезни, осмеливаются дать бой даже самой смерти. И он, когда вырастет, тоже станет ученым!

* * *

Как успокаивается речная заводь, потревоженная брошенным в нее камнем, так и жизнь в доме Булыгиных, с отъездом Петра и Зои, казалось бы, должна была войти в прежнее русло. Однако этого не случилось. Спустя несколько недель в Чуб-Наволок пришла весть о том, что началась война с Германией. Вскоре в деревне не осталось ни одного здорового молодого мужика или парня – всех забрали на фронт, а их работа легла на плечи женщин, подростков и стариков. Увы, Вовкин дедушка, еще недавно легко и охотно трудившийся за троих, все больше слабел здоровьем и, приходя с завода на обед, норовил прилечь. Бабушка Анна Степановна с тревогой поглядывала на мужа… но чем она могла помочь ему? Только молиться за него. А это она и так делала каждый день, утром и вечером, прося у Бога милости и спасения своим родным, почившим и живым. Даже тем, кто не верил в Него, как Иван Никанорович, как их заблудшая дочь Зоя…

                                                     КАК   ПРОФЕССОР   ОТЦА   СЕБЕ   ИСКАЛ.                

                                                                                                         Светлой памяти Г.А. Орлова, професора хирургии АГМИ.

                                                                                                                                          Родителей не выбирают.

                                                                                                                                               (Народная мудрость)

   Лет до четырех Вовка Булыгин не знал, что у него есть родители. Потому что, сколько помнилось ему, он всегда жил в деревне Чуб-Наволок у дедушки с бабушкой. И когда кто-нибудь из взрослых спрашивал Вовку – «ты чей будешь, малыщ?», он важно отвечал – «я дедушкин-бабушкин». В самом деле, чей же он еще может быть?

   Эта  история началась в тот солнечный майский день, когда в лавку антиквара Бориса Жохова, известного в Михайловске под прозвищем Жох, пыхтя, ввалились трое крепко сбитых мужчин в рабочей одежде, тащивших массивный деревянный сундук, обитый полосками ржавой жести. Надо сказать, что эта троица из строительной бригады, занимавшейся ремонтом старых домов, время от времени сбывала Жоху разные чердачные находки: то икону в киоте, а то лишь киот без иконы или икону без киота, то медный подсвечник, то что-нибудь из кухонной утвари.

После этого неприятного разговора профессор Булыгин пришел домой лишь поздно вечером, когда Галина Серафимовна уже укладывала Наденьку спать. И, сев за стол в кухне, долго не притрагивался к еде, погруженный в невеселые думы.

  -Что с тобой, Володя? – поинтересовалась Галина Серафимовна. – На тебе лица нет. Что случилось?

  -Сегодня меня вызывал ректор. А потом еще и декан. – нехотя признался Владимир Петрович.

 -Зачем? По поводу ваших зимних научных чтений?

  -Если бы по поводу чтений! К сожалению, речь шла совсем о другом. Боюсь, что после зимних чтений мне придется уволиться из института. По собственному желанию. Иначе меня просто-напросто уволят. Так сказал мне сегодня декан.

Мышка маленькая, да, поди, поймай ее.
(преподобный Амвросий Оптинский)

Пасмурным летним днем по центральной улице города Михайловска, прозывавшейся Троицким проспектом, не спеша шли скромно одетый мужчина лет пятидесяти и маленькая девочка. Со стороны казалось, что это дедушка-пенсионер гуляет вместе со своей внучкой. Однако пожилой человек был вовсе не пенсионером. И не дедушкой. А был он заведующим кафедрой физиологии Михайловского мединститута профессором Булыгиным, которого коллеги и студенты почтительно величали Владимиром Петровичем. Что до девочки, которая шла рядом с почтенным ученым, крепко держа его за руку и радостно щебеча ему что-то свое, детское, то она была его дочерью Наденькой. И хотя среди коллег и студентов профессор Булыгин слыл замкнутым человеком, целиком погруженным в свою науку, вдобавок, как утверждали злые языки, на старости лет ставшим набожным, для Наденьки он был самым заботливым, самым ласковым, самым умным, самым лучшим папой на свете.

  Тем временем господину Привалову тоже было не до отдыха. Но совсем по иной причине. Ибо, стоя у сводчатого окна кельи, и глядя на монастырский двор, на купола Свято-Троицкого собора, на тускло поблескивающую вдали гладь Михайлова озера, он предавался воспоминаниям о далеких, невозвратных временах своей юности. В ту пору он был еще не господином Приваловым, а просто Сашей. И жил не в Москве, а здесь, в своем родном Михайловске. Отец его, Юрий Петрович, преподавал физиологию в Михайловском медицинском институте, а мать, Галина Васильевна, работала врачом-невропатологом в одной из городских поликлиник. Поэтому будущее своего единственного сына они предопределили с самого его рождения. Медицина, только медицина. Ведь испокон веков заведено – дети продолжают дело своих родителей.

Игумен Нафанаил1, держа в руке недопитый стакан благоуханного кипрского портвейна, стоял у сводчатого окна своей кельи во втором этаже старинного каменного настоятельского корпуса, и созерцал широкий монастырский двор, поросший травой, деревянный дом, где жила братия, Свято-Троицкий собор, купола которого ярко сверкали на летнем солнце… Положим, это было не золото, а всего лишь интриттитан, но смотрелись они весьма эффектно и богато...

  На другой день, то ли за завтраком, то ли ужином, Дима спросил дедушку:

  -Дедушка, а кто такие цари Романовы?

  -Ого, внучек! – добродушно усмехнулся Серафим Николаевич. – Кажется, ты всерьез заинтересовался историей нашей страны. Что ж, дело хорошее. Тем более, что Смутное время, о котором я тебе вчера рассказывал, закончилось как раз после того, как на Российский престол в 1613 году всенародно был избран первый царь из старинного рода бояр Романовых – 16-летний Михаил. А до этого  «начальным» человеком в государстве считался Патриарх Московский – Священномученик Ермоген22, который ратовал за прекращение Смуты и за это принял смерть от рук поляков и их пособников.

  -А как же царь Василий Шуйский? – удивился Дима. – Или он тогда уже умер?

   Долго ли они шли или нет – Дима не знал. Бывают минуты, которые кажутся нам часами. Наконец Василиса остановилась перед какой-то дверью, трижды постучала в нее костлявым кулаком – тук-тук-тук. Звякнула щеколда и дверь открылась, пропуская мамку. Дима подкрался к двери, приоткрыл ее… и в очередной раз убедился в коварстве Василисы. Ведь она же клялась царице Марии, что немедленно отправится к царевичу. И солгала. Она спешила вовсе не к нему, а… Кто этот человек?  

  ВСТРЕЧА В КРЕМЛЕ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О СВЯТОМ ЦАРЕВИЧЕ ДИМИТРИИ.

                                                                                 Моему дедушке – С.Н. Герасимову-

                                                                                   знатоку и любителю истории России.

                                                           (Святочный рассказ)

 Отец Андрей Одинцов, второй священник Успенского кладбищенского храма, стоявшего на окраине Богоспасаемого града Михайловска, был самым обыкновенным батюшкой – бородатым, в подряснике, с тощей косицей давно не мытых волос на затылке. Батюшка, как батюшка, ничем не примечательный, обыкновенный, такой, как все.

 Протоиерей Михаил Одинцов, настоятель Успенского храма, ждал к себе гостя. Да не какого-нибудь там… ибо он привык вести себя соответственно своему сану и высокому положению в Михайловской епархии и не знаться, с кем попало. Впрочем, к числу важных персон, от нихже первым был, разумеется, епархиальный архиерей, его гость, Юрий Петрович Моргаевский, тоже не принадлежал. А был он просто-напросто давним другом отца Михаила. Другом детства.

О хорошем хоре отец Николай мечтал давно. Он всегда считал хор настоящим украшением храма. Да, как-то не складывалось. А тут, словно подарок свыше. Появилась в храме новая прихожанка, Светочка. И к огромному удивлению и радости отца настоятеля, девчушка только-только окончила регентский класс. Как-то, после вечерни подошла к отцу Николаю:

— Батюшка, простите, я вижу, что хора хорошего нет. А на клиросе одни бабушки, поют как умеют. Но ведь среди прихожан много моих друзей по муз-училищу.

— А регент?

— Так ведь я же как раз регентский закончила! Батюшка, благословите хор собрать. Я уже разговаривала с друзьями, человек пять, как минимум, для хора имеется.

— Даже не представляешь, как ты меня обрадовала! Что ж, собирай. Дело нужное.

Манечка сидела на стуле и грызла баранку, когда захлопнулось окно.

От неожиданности Манечка вздрогнула и бросила баранку. Потом она посмотрела на окно, сказала: «Ой!» и побежала к маме и папе.

- Папа, мама! – кричала она в комнате. – Так на кухне за окном киска.

- Какая киска? – не понял папа.

- Как за окном? – спросила мама.

- Наша киска. – ответила Манечка, от страха ей почему-то хотелось смеяться и голос её прыгал, как резиновый мяч. – Наша киска висит за окном и говорит: «Мяу! Мяу!».

Мама всё, наконец, поняла и бросилась на кухню.

Киски за окном не было.

Папа посмотрел под столом, за дверью, позвал киску громко по имени.

Мама подошла к окну. Форточка была открыта.

- Бабушка, тебе налить еще чая? – мама поворачивается от раковины и вытирает мокрые руки о фартук с большими цветами.

- Да нет, я уже налилась. – отвечает бабушка, отодвигая от себя белую фарфоровую кружку.

Мишка удивлен. Он как-то читал Гуси-лебеди и там говорилось о наливных яблоках.

«Мама, а что такое наливные яблоки?» - спросил тогда Мишка. «Это, сынок, яблоки, созревшие, которые налились соком, и стали румяные, вкусные, красивые, они так и просятся в рот» - ответила мама. А сейчас Бабушка говорит, что она налилась, но бабушка совсем не похожа на сочный плод. Скорее она напоминает сухой инжир, который мама добавляет в кипящее молоко, когда Мишка болеет. Желтый, морщинистый, круглый и сухой.