Проза

На арене Колизея рабы-уборщики спешно засыпали следы крови песком. Был объявлен перерыв. Толпа плебса пресытилась зрелищем и устала надрывать глотки в многотысячном реве: «Христиан ко львам!» Надо было подкрепиться и отдохнуть.

В одной из камер прислушивался к затишью молодой пастух Марк. Час назад стражники вывели на арену его жену и трехлетнего сына. Скоро его очередь.

Вдруг от стены отделился какой-то силуэт в черном и, встав перед ним, заговорил тихо, но веско.

– Марк, отрекись от Христа. Пожалей себя. Ты еще так молод. Еще есть время, чтобы спастись и начать новую жизнь, свободную от этого заблуждения.

– Нет, не искушай меня, – хрипло крикнул узник. Но по лицу его было видно, что он колеблется.

Он сидел за соседним столиком и ждал. Соломенные волосы, потертая кожаная куртка, лицо с колючей щетиной на подбородке, и такими же колючими глазами. Когда молодежь вскочила, и не убрав за собой, шумно вышла из кафе, он спокойно сел на опустевшее место и с достоинством начал есть остатки бутербродов.

Я вытирала салфеткой рот сынишки, перепачканный мороженым, и думала: «Возьмёт ли он деньги или лучше не предлагать?» Он поднял голову и полоснул острым взглядом, я поняла — не возьмет. Бедность порой горда и принципиальна.

Сверху, из квартиры на пятом этаже, были слышны шаги — топ, топ, топ. Лексо поднял бритую голову и прислушался. Нет, точно не послышалось — наверху кто-то ходил. Судя по тяжести шагов, мужчина.

Уже лет пять или даже больше эта квартира была заперта. Старики, жившие там, по очереди умерли, а сын-наследник сгинул где-то в России.

Лексо подсел к телефону. Набрал номер соседки Этери, чтобы задать интересующий его вопрос. Потом добрые полчаса вслушивался в журчащий из трубки ручеек информации, лишь иногда вставляя реплики:

— Не может быть...
— Смотри, какое дело!
— Совсем совесть потерял...

Потом Лексо повесил трубку и позвал жену Ию, копошившуюся на кухне:

Кто я такая, чтобы дерзать написать о пастырях Церкви? Но так хочется поделиться с другими радостью о Милости Божией, которую я получала по молитвам священников, ибо на своем личном опыте осознала я истинность утверждения: «Христос посреди нас!» — посреди тех, кто приходит к Нему за спасением…

Как мудрый Учитель, прикреплял Господь ко мне, «двоечнице», своих лучших, ревностных учеников, и каждый из них помогал мне усвоить необходимый урок.

Из монолога знакомой захожанки

«Я вижу, что дьявол придумал новую западню для того, чтобы уловлять людей. Диавол внушает людям помыслы о том, что, если они выполняют какой-то данный ими обет, к примеру едут в паломничество в святое место, значит, духовно они находятся в порядке. И вот часто видишь, как многие паломники с большими свечами и с серебряными подвесками, которые они обещали привесить к той или иной чудотворной иконе, едут по монастырям, по святым местам, вешают там эти серебряные подвески, осеняют себя широким крестным знамением, утирают навернувшиеся на глаза слёзы и этим довольствуются. Эти люди не каются, не исповедуются, не исправляются и тем самым радуют тангалашку».

Прп. Паисий Святогорец

— Проблема у меня нерешаемая. Даже не знаю, как подступиться… Мой сын-экономист уже год без работы сидит. Ничего подходящего найти не может. Сходила я к «Нечаянной Радости». Чуть у меня что не так — я сразу к ней. И попросила: так, мол, и так, если мой сын в хорошую фирму устроится, я кольцо пожертвую!

Ты же знаешь, на нашей «Нечаянной Радости» аж в три верёвки украшения висят. Часы, цепочки, кольца — смотря кто что обещает.

Кнарик заканчивала последние приготовления к столу. Уже были готовы бадриджаны с орехами, пхали двух сортов, салаты, а лобио давно кипело на плите.

К двум часам планировалось сесть за стол.

Жертвенный баран, привязанный к дереву, с утра тревожно блеял во дворе. Видно, чувствовал близкий конец.
— Всё, мы выходим! — крикнул Шалва. — Тебя Нугзар на своей машине заберёт. А нам ещё по одному делу съездить надо.

«Раньше большинство родителей оставляли детей с синдромом Дауна в роддоме. Те, кто не оставлял, часто скрывали их, стыдились. Мы знаем много случаев, когда дети вырастали так, что их просто не было видно, — они не выходили на улицу и т.д. Возможно, где-то так и продолжают жить. Однако у меня есть подозрение, что многие умерли в интернатах. В 1990-х тысячи людей с ограниченными возможностями скончались там. Это были голодные годы, о медицинском обслуживании даже речи не шло. Тогда диагноз зачастую не указывался, поэтому сейчас выяснить, сколько там было людей с синдромом Дауна, просто невозможно», — основательница грузинского социального движения «Бабале» Лия Табатадзе.

***

— …Выпей водички!

— Не-ет, — слабый стон.

— Может, сока?

«Можешь мне сшить платье? Шелковое?»

Некоторые женщины наполняются годами. Словно вызревают изнутри. Как капля смолы к концу жизни превращаясь в чистый янтарь. Неповторимый, ясный и теплый. Они не прячут морщин — это их достояние, а хрусталь седых волос бережно несут на голове. Как венец.

Она смотрит на меня снизу вверх, прямая и статная.

— Тетя Люся, а какой у вас рост?

— Метр восемьдесят, а что?

— Высокая!

Улыбается, взгляд  добрый и внимательный. А внутри вопрос: ну, сошьешь?

ЧИРИК-ЧИК-ЧИК

Маленькая синичка поет просто и незатейливо «Чирик-чик-чик!». Прыгает с ветки на ветку, радуется всему. Чирик-чик-чик.

К ней подлетает старый соловей. Важно распирает щуплую грудку:

— Нет, не так поешь. Слишком просто. Вот, послушай!

Синичка наклоняет головку на бок. Слушает, как соловей выводит трели. Дух захватывает!

— Поняла?  — спрашивает маэстро.

— Чирик-чик-чик. — отвечает смущенно.

Собака была рыжая с белым подшерстком и черной полосой на хребте. Она лежала вдоль дороги, причудливо вытянув вперед лапы и уткнув нос в пыльные камни мостовой. Должно быть, в смертельной агонии она прикусила себе язык, и сейчас его кончик свисал между зубов с правой стороны её челюсти. Через приоткрытые веки виднелись выпученные белки глаз, уже никуда не смотрящих. Длинный хвост был зажат между лапами — видно, в последние минуты жизни собаку охватил страх.

Он сел рядом с ней прямо на камни и стал гладить скомканную шерсть существа, которое недавно именовалось другом человека, но пришло в негодность и было выброшено за пределы города. На его лице, худом и бледном, с впалыми ясными глазами, острым носом и тонкими губами, спрятанными под густотой растительности, отражались интерес и расположение. Он гладил долго, не торопясь, спешить ни ему, ни собаке теперь не имело нужды. Нагладившись, он снял с  себя ужевый пояс, которым подвязывал хитон, и сделав на одном конце пояса петлю, прицепил её к собачьей лапе. Затем встал, и даже не отряхиваясь, пошел к городским вратам, волоча за собой новую ношу.

Так он вошел в Эмесс.

Весенним утром 2010 года трое бритоголовых, плечистых мужчин поднялись на четвертый этаж серой кирпичной «хрущевки» на бывшем проспекте Павлина Виноградова, недавно переименованного на старопрежний лад в Троицкий проспект, и остановились перед дверью угловой квартиры, обитой потертым коричневым дерматином. Один из них, чуть постарше, одетый с неброской простотой состоятельного человека, извлек из кармана ключ, отпер дверь, и первым шагнул за порог. Его спутники последовали за ним. Так Петр Шаньгин, один из известнейших и крупнейших бизнесменов Богоспасаемого града Михайловска, вступил в свое новое владение – квартиру покойной матери.

Его спутниками были люди не столь именитые – так, мелкая сошка. Однако сами они были о себе совсем иного мнения. Борцы за Россию только для русских, ярые ненавистники всех иноверцев и иноплеменников, наипаче же тех, кого они называли не иначе, как жидами, духовные дети самого протоиерея Евгения, настоятеля Свято-Лазаревского храма, духовника и идейного вдохновителя областного отделения националистической организации «Русский Народный Союз». Мало того, носящие звания соколов, которые давались активистам этой организации. В отличие от Петра Шаньгина, его спутники были одеты в форму «Союза» - черные рубахи, напоминающие гимнастерки, украшенные нарукавной эмблемой - белой свастикой, сложенной из перекрещенных мечей. Судя по цвету этой формы, членам «Союза» больше пристало бы называться не соколами, а воронами. Но, как говорится, о птице судят не по прозванию, а по полету.

Из кухонного монолога.

– ...Н-да... Что тебе сказать... У мужчин, знаешь, мозги странно устроены. Совсем не так, как у нас...

Ты знаешь, своего мужа я  разглядела лишь незадолго до его смерти. Получилось, как в поговорке «лицом к лицу лица не увидать». А до этого я, вся такая умная-разумная, всем подряд советы раздающая, несколько раз думала с ним  развестись, но, хорошо, Господь отвел.

Я вышла замуж в 37 лет. С единственной мыслью успеть родить ребенка. До того я вся горела-кипела в работе, строила коммунизм в отдельно взятом училище. Какой идеалисткой я была – сейчас даже смешно вспомнить. И ухажеры у меня были, и знакомить меня пытались с разными перспективными женихами, а мне всё было не до того.

Однажды учитель сказал своему ученику: 
– Посмотри вокруг себя, а потом назови мне все предметы белого цвета. 
Ученик огляделся по сторонам. 
Он увидел белый потолок, стены, белые рамы окон, скатерть, занавески, 
переплеты книг и много других вещей. 
– Отлично. А сейчас я хочу, чтобы ты закрыл глаза и 
назвал все, что есть в этой комнате желтого цвета, – сказал учитель.
Парень был в недоумении:
– Но как я могу вам ответить, я же ничего не заметил! 
– Теперь открой глаза и посмотри, сколько здесь желтых вещей!!! 
Желтые подушки, желтая рамка с фотографией, 
желтая подставка под карандаши, желтый коврик… 
– Но так нечестно! Вы сами сказали мне искать только белый цвет, 

Начиная с затылка, боль холодным свинцом шла к вискам, невыносимо давила и сковывала. Вынырнув из вязкого сна, он опрокинулся на подушку, тыча слепой взгляд в стены, как щенки по запаху тянут нос к вымени матери, и скользил им по темноте, пока не стал различать бревенчатые своды окна, наглухо зашоренного холстом.

Рядом пошевелилась, скользнула теплая рука, нащупала на его плоском и пространном теле межреберное сплетение, легла, прислушиваясь к ритму. Маленькая, юркая мышка.

Дело в том, что мне забыли перерезать пуповину.

— Да, мам?

— Чего?

— Ну, расскажи, как ты меня родила!

Тяжелый засов лёг на остов двери словно печать.

Она вышла во двор. Солнце полоснуло по сухим глазам. Резь.

— Скажи Господину: пусть пришлёт мне одного из слуг и одну из ослиц, я поеду к человеку Божию и возвращусь. — быстро бросила прислужке.

Он вышел сам, взглянул на жену, словно охватил, глубоко, крепко проникая в душу:

— Зачем тебе ехать? Сегодня не новомесячье и не суббота.

Тощая, с длинными руками и ногами, Алька похожа на жеребенка, только родившегося и еще не понимающего, что ему делать со своими конечностями. Её лицо, бледное, по-детски припухлое и курносое, выражает ту же, жеребячью, смесь растерянности, любопытства, радости и испуга. Алька ждёт бабушку.

— Баба Нюра! — кричит, нетерпеливо облизав губы. Стрелка на часах движется медленно, неспешно, как и всё здесь, в деревне.

— Ау! — раздается протяжное из сеней.

Глава из нового романа, где действие переходит от наших дней в прошлое. Приказчик купца Башкатова Сила не знает какого он роду-племени, но у него есть вера и доброта.

* * *

Сухой щелчок сломанной ветки отозвался всплеском крыл жирной тетёрки. Подхваченный ветром звук прогулялся по лесу и камешком покатился под копыта кобылы Речки, выделенной Силе, для осмотра заброшенного именьица. Заложенное — перезаложенное, именье генерала Туманова досталось купцу Башкатову за долги, и теперь он намеревался привести его в порядок и сбыть с рук.

Всю жизнь Наталья Никандровна прожила в городе Михайловске. Работала в домоуправлении, и была там не какой-нибудь мелкой сошкой, а начальником. Да как стали ее годы да хвори одолевать, вышла она на пенсию и с той же регулярностью, как прежде — на работу, стала ходить в церковь. Благо, от ее дома до Преображенского кафедрального собора было рукой подать, почти как до продуктового магазина, в который пенсионерки со всей округи ходили не столько за покупками, сколько ради того, чтобы меж собой о том, о сем покалякать. А что еще ей делать на пенсии, как не в храм ходить? Дети давно уже взрослые, а внуки, того и гляди, их перерастут — некого теперь опекать да воспитывать. Опять же, смерть не за горами — за плечами, пора о душе позаботиться, замолить грехи юности и неведения, чтобы там в хорошее место попасть. Оттого-то Наталья Никандровна и ходила в собор, книжки душеполезные в иконной лавке покупала, читала их так же увлеченно, как прежде — романы про Угрюм-реку и про поднятую целину, да воцерковлялась потихоньку.

— Вон там в углу твоя кровать. — прошептала медсестра, кивком показывая на узкую койку с серым пропечатанным бельем. Больница Пятьдесят Пять — жирные черные штампы.

В темноте палата, лишенная всякого цвета, казалась Соне негативом черно-белой реальности. Она прошмыгнула в свой угол, боясь разбудить спящих в палате женщин. Поставила на пол сумку, и, сняв с себя свитер и юбку, свернулась клубочком на серой больничной простыне.

Колени к груди. Руки на животе. Она — галактика, стремящаяся к центру. Там внутри, в самом её средоточении, зародилась и уже могла погибнуть новая жизнь. Маленький беспомощный комочек.