Он сидел за соседним столиком и ждал. Соломенные волосы, потертая кожаная куртка, лицо с колючей щетиной на подбородке, и такими же колючими глазами. Когда молодежь вскочила, и не убрав за собой, шумно вышла из кафе, он спокойно сел на опустевшее место и с достоинством начал есть остатки бутербродов.
Я вытирала салфеткой рот сынишки, перепачканный мороженым, и думала: «Возьмёт ли он деньги или лучше не предлагать?» Он поднял голову и полоснул острым взглядом, я поняла — не возьмет. Бедность порой горда и принципиальна.
Когда мне было лет восемь-девять, на страну обрушился кризис, стало очень тяжело. Чтобв свесьти концы с концами, ночами по выходным моя мама пекла пирожки, клала их в кастрюлю, обматывала кастрюлю одеялом, и упаковывала в сумку на колесах. Рано утром мы ехали на метро на площадь трех вокзалов. «Пирожки, горячие пирожки!» — кричали мы, стуча ногами об ногу, чтоб не замерзнуть. Продавали не очень много, но всегда возвращались с пустой сумкой: что-то съедали сами, что-то мама отдавала людям, беднее нас.
Да, мы жили бедно. Но в этой бедности скрывалась особая радость. Конечно, я была ребенком, и мне просто нравилось с мамой продавать пироги, это казалось приключением и школой жизни, а бытовые лишения воспринимались, как само собой разумеещееся, потому не обременяли. Но и мама моя не унывала, и несла наши тяготы с высокой головой. Возможно, дело заключалось в том, что почти все тогда не могли похвастаться богатством. А возможно тем, что бедность может быть достоянием.
Время изменилось. Я выросла, и хоть наша семья не отличаемся большим достатком, у моих детей есть все, что им нужно, и даже то, о чем я не могла и мечтать в своем детстве. Но мы не роскошествуем. К вещам относимся спокойно и бережно, а в доме нашем, увы,хорошо бы сделать ремонт. Капитальный.
На днях я зашла в оптику, там оказалась небольшая очередь. Продавец взглянула на меня, изучающе, я неловко сняла вязаную шапку под её взором, смяла в руках.
— Что вы хотите? — скомандовала она.
— Очки хочу заказать.
— Себе?
— Да.
— У нас самые дешевые 990 рублей. — отрезала она и отвернулась.
Наверное, я не выгляжу в её глазах на 990 рублей. Бывает, что же. Лучше, пожалуй, сразу уйти. Хлопнуть дверью. Но шевельнулась гордость бедности. Та самая.
— Ничего. — отвечаю тихо.
Я выбираю очки из трех рядов. Продавец раздраженно переминается с ноги на ногу. Я медлю. Я примериваю каждую пару. Потом смотрю на неё близоруко и спрашиваю:
— Вам нравится?
— Так Вам же их носить!
— Но я же ничего не вижу в простых стеклах, понимаете…
Она ворчала сначала, но втянулась. Мы вместе вешали мне на нос оправы, потом я отходила на шаг, и мы вглядывались друг в друга. Ну, ничего? Нет, слишком вычурно. А эти? Как сказать... Наконец, выбрали. Серебристые, красивой формы, за 990 рублей, с работой, естественно. Они пришлись мне к лицу.
— Хотите сделаем антибликовое покрытие? — спрашивает учтиво продавец. — Это будет ещё...
— Нет, спасибо. — я прерываю её и широко улыбаюсь. — Мне нравится, когда мои глаза блестят!
Я оплатила сразу и ушла, бережно неся себя на улицу.
Мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Но и то и другое было бы ложью. Я вдыхала и выдыхала морозный воздух и шла домой.
Пирожки! Горячие пирожки! — вот что кричала моя душа.