Игумения с рынка

                                                                        Святочный   рассказ                                                    

                                                                                                                                 Памяти игумении Афанасии (Рудалевой)1

  Теплым солнечным днем в конце августа мимо прилавков Михайловского городского рынка, ломившихся под тяжестью румяных яблок, увесистых капустных кочанов, благоуханной зелени, сочной моркови, тяжелых виноградных гроздьев, и прочих плодов земных, словно сошедших с полотен каких-нибудь старых голландцев или фламандцев, шла женщина лет шестидесяти, в выцветшем черном подряснике и сбившемся набок монашеском апостольнике3, из-под которого выбивались пряди седых волос. Медленно, по-утиному вперевалку, волоча за собой тележку с объемистой клеенчатой сумкой, она переходила от прилавка к прилавку, то и дело останавливаясь и подолгу торгуясь с продавщицами. Однако человек, знакомый с «бытом и нравами» рынка, сразу смекнул бы, что делает она это не из скаредности, а просто по привычке. Видимо, это хорошо понимали и старые продавщицы, которые сами не без удовольствия обменивались с ней грубыми, но беззлобными шутками и вступали в словесные поединки, неизменно заканчивавшиеся взаимовыгодной покупкой.

 -Теть Маш, это что за баба? – поинтересовалась молоденькая худощавая продавщица у своей соседки, пожилой, полной женщины с суровым, загорелым лицом, возвышавшейся над прилавком с овощами, как неприступная гора над плодоносной долиной. – Странная какая-то…

  -Не баба, а жонка. – наставительно произнесла ее собеседница. – Молода ты еще, Людка, всему-то тебя учить надо – и уму-разуму, и нашей говоре. – Наша она, здешняя. Я, если хочешь знать, на рынок пришла, когда мне столько годов было, сколько тебе сейчас. Так она тогда уже тут была, и тоже меня всему учила, как я сейчас тебя учу. Тогда ее Галькой звали. А теперь - Гликерией.

  -С чего это вдруг?

  - Монашкой она стала. А им, когда подстригают, имя меняют.

  -Да что-то непохожа она на монашку… - усомнилась Людмила. – Вон, как бойко языком чешет…

  -И много ты монашек-то видала? – съехидничала тетя Маша. – То-то же… А Галька наша – самая настоящая монашка. Не из тех она, кто из себя кого-то корчит. Да она и не простая монашка. Слыхала, что у нас под Михайловском, в Ершовке, женский монастырь есть? Так вот, она там - самая главная.

  -Неужто игуменья? – изумилась Людмила. – Вот уж ни за что бы не подумала…

  -Нет, она не игуменша. Но все равно она там самая главная. А ведь она из наших… всю жизнь здесь за прилавком простояла. И вот чего достигла. Так-то, Людка! Знай наших!

  Немного помолчав, она добавила:

  -Вот как нагрянут морозы, я к ней, пожалуй, съезжу. А если понравится, может, и останусь. Смерть-то ведь не за горами, а за плечами… пора и о душе подумать. Так-то, Людка. Век живи – век учись.

                                      *                     *                      *

   Многоопытная тетя Маша говорила правду - Галина Русакова, а ныне – монахиня Гликерия, старшая сестра Ерщовского Иоанновского женского монастыря, и впрямь почти всю жизнь простояла за прилавком Михайловского городского рынка. Хотя в юности она мечтала совсем о другом – выучиться, найти хорошую работу, выйти замуж, растить детей, а потом – внучат... Разве это не счастье? Стремясь сделать явью свои мечты, она окончила медсестринское училище, после чего устроилась медсестрой в больницу Северного морского пароходства и быстро нашла себе мужа из числа тамошних пациентов. Правда, по возрасту этот человек годился ей в отцы. Зато он был моряком загранплавания. Разумеется, подруги по техникуму и коллеги по поликлинике завидовали Галине – шутка ли – стать женой моряка! Эх, заживет теперь Галька – как сыр в масле кататься будет! Вот только на самом деле судьба Галины оказалась весьма незавидной. Потому что единственной любовью ее мужа были деньги. А любимой книгой – заветная сберкнижка. Ради того, чтобы в очередной раз пополнить свои сбережения, он привозил из рейсов джинсы, капроновые колготки, разноцветные пачки жевательной резинки, пестрые пластиковые пакеты с улыбающимися во весь рот красавицами. И заставлял Галину по выходным продавать все эти заморские сокровища на городском рынке. Цены он устанавливал сам, и строго взыскивал с жены за каждую копейку. Все вырученные деньги он клал на сберкнижку, мечтая со временем купить на них кооперативную квартиру. Не век же им бедовать в старом деревянном доме, похожем на барак, возле которого по весне разливаются глубокие, непроходимые лужи. Надо же когда-то пожить по-людски!

   Вскоре он заставил Галину уйти с работы. Теперь она проводила на рынке целые дни, а муж помыкал ею, как рабыней. По вековой традиции русских женщин Галина терпеливо сносила его выходки. Что еще ей оставалось, если теперь она полностью зависела от мужа? И все же она была благодарна ему за то, что в свое время он отправил ее торговать на рынок. Ведь там она была свободна от домашней тирании, там у нее завелось множество знакомых и подруг. Только там, на рынке, Галина чувствовала себя человеком.

   Тем временем муж ее старел, вышел на пенсию и стал еще более деспотичным и раздражительным. Но, чем больше он дряхлел и слабел телом, тем сильней становилась его любовь к деньгам. Он уже давно раздумал покупать квартиру, желая лишь одного - приумножать свои сбережения. Кончилось это тем, что в обманчивую пору перестройки, когда, как грибы после дождя, стали появляться новые банки, сулившие своим вкладчикам астрономические барыши, старик клюнул на соблазнительную рекламу – и в одночасье лишился всех своих сбережений. После чего угодил в больницу с инсультом. А спустя несколько дней приказал долго жить.

   После смерти мужа Галина наконец-то вздохнула свободно. Вот только вернуться в медицину после двадцатилетнего перерыва уже не смогла. Да и не захотела. И до седых волос продолжала торговать на рынке – вещами, овощами, фруктами, дешевой косметикой, посудой… Не в пример многим из своих знакомых продавщиц торговала она честно, не обманывая и не обсчитывая. Поэтому у нее было немало знакомых среди покупателей и особенно покупательниц, ходивших на рынок не только ради того, чтобы приобрести там что-нибудь, но, по давней традиции, еще и поболтать о том, о сем со словоохотливой добродушной продавщицей. А Галина хорошо знала, что задушевная болтовня с покупательницами – дело взаимовыгодное. Ведь она, как правило, завершается покупкой.

    Как-то раз, в начале девяностых годов теперь уже минувшего 20 века, одна из знакомых покупательниц предложила Галине поучаствовать в восстановлении недавно возвращенного общине верующих Никольского храма. Ведь дело-то это доброе, богоугодное, а все-то мы под Богом ходим, и, как мы к Нему относимся, так и Он отнесется к нам…. По давней привычке вести дела честно, но и о собственной выгоде не забывать, Галина согласилась. Теперь она уже не задерживалась на рынке допоздна, а после полудня спешила в Никольский храм, где вместе с другими женщинами разбирала горы битого кирпича, которым был завален церковный двор, убирала строительный мусор, помогала на церковной кухне. И, с ловкостью белки взобравшись на леса, смывала с церковного потолка толстый слой штукатурки, под которым, не иначе, как чудом, обнаружились старинные росписи. Настоятель Никольского храма, отец Александр, нахваливал женщин, трудившихся на стройке, называл их Божиими пчелками и женами-мироносицами, обещал, что впишет их имена на вечное поминовение, угощал чаем с конфетами. Так что в храме Галине было так же хорошо, как на рынке. Пожалуй, даже лучше. Ведь стоять за рыночным прилавком целыми днями, в любую погоду – дело нелегкое. А годики-то свое берут, а косточки-то старые покоя просят…

  Тем временем Никольский храм преображался на глазах, украсился резным золоченым иконостасом, мозаичным полом, прекрасными иконами, написанными в древнем наволоцком стиле3. К тому времени Галина с новеньким серебряным крестиком на груди уже сидела в церковной иконной лавке, в свободное время почитывая разные душеполезные книжки. С рынком она рассталась. Как думала – навсегда. Вот только человек предполагает, а Бог располагает.

  Как раз в это время в Михайловской епархии сменился архиерей. Новый Владыка, епископ Иринарх4, привез с собой нескольких священников. Как говорится, из своих людей. И каждому из них нужно было дать приход, да не где-нибудь в глухом лесопункте, а в самом Михайловске. Неудивительно, что вскоре в Никольском храме смиренного и ласкового отца Александра сменил новый, приезжий батюшка, отец Павел, считавший своим пастырским долгом не с материнской любовью, но с отцовской строгостью учить неразумную северную паству жизни во Христе. Он так ревностно взялся за это, что вскоре в Никольской церкви не осталось почти никого из тех старых прихожан, которые еще недавно помогали ее восстанавливать. Впрочем, отец Павел не придал этому никакого значения – ушли, значит, имели недостаточно веры и смирения, что ж, скатертью дорога, не жаль. В иконную лавку вместо Галины он посадил свою матушку. Так что Галине, уже привыкшей к своему насиженному, уютному местечку в Никольском храме, оставалось лишь одно - возвращаться на рынок…

   Но тут ей на глаза попалось объявление в «Михайловском епархиальном вестнике» - в иконную давку Наволоцкого Свято-Троицкого монастыря требовалась продавщица. Вскоре Галина уже сидела в маленькой иконной лавочке в здании Михайловского железнодорожного вокзала, и бойко торговала образами, свечками, книжками, золотыми и серебряными крестиками, цепочками, колечками и поясками с молитвой. Пожалуй, работать здесь было даже лучше, чем в Никольской церкви. Ведь от ее дома до вокзала – рукой подать. А до Никольской церкви ей приходилось целых полчаса добираться на автобусе через весь город. Вот ведь как Бог все к лучшему устроил! Слава Тебе, Боже, за все во веки! 

    Галина радовалась тому, что Господь не оставил ее своей милостью. Не ведая, что настоятель Наволоцкого монастыря, игумен Тихон (Постников), давно наблюдает за нею. И готовит ей новое послушание, да такое, о каком она и подумать не могла.

   Как известно, отец Тихон был человеком деятельным и предприимчивым. Вот и задумал он основать в окрестностях Михайловска женскую обитель. Благо, в стародавние времена в Михайловской и Наволоцкой епархии было целых шесть женских монастырей. Только в лихую годину гонений на веру не уцелел ни один из них… Так отчего бы теперь, когда миновала та окаянная пора, не появиться на Михайловской земле женской обители? А при монастыре этом будут поля, огороды, ферма, пасека… Можно даже страусов попытаться завести. Или верблюдов – вон, сейчас, какой спрос на вещи из верблюжьей шерсти! Такой монастырь стал бы хорошим хозяйственным подспорьем для его Наволоцкой обители. А старшую сестру для общины и искать не надо – вот она, в его иконной лавке торгует…   

  А то, что отец Тихон считал полезным для своей обители, выполнял он неукоснительно. И монастырь женский возле деревни Ершовки, в сорока километрах от Михайловска, он основал, и просторный двухэтажный дом для сестер построил. И возвел деревянный храм в честь великого уроженца Михайловской земли - святого праведного Иоанна Кронштадтского, в свое время основавшего на своей родине, в Суре, женский монастырь. И совершил над Галиной монашеский постриг, дав ей новое имя – Гликерия, и поставил ее во главе горстки пожилых женщин, по большей части – ее давних знакомых по Никольскому храму, решивших на склоне лет послужить Богу. Успел он это сделать… да только это и успел. Ибо все его многочисленные начинания в одночасье оборвала внезапная смерть. А его преемнику, игумену Нафанаилу, только одного хотелось – на настоятельстве усидеть. Тем временем женский монастырек в Ершовке существовал себе потихоньку, год за годом, не процветая, но и не бедствуя. Благо, его немногочисленные сестры с юных лет были к работе приучены. И даже в старости жить без нее не могли. Вот и трудились все вместе, сообща, возложив свои скорби, надежды и упования на Бога. В Михайловск они не наведывались уже давно… да и не тянуло их туда после спокойного житья вдали от городской суеты-маеты. Лишь мать Гликерия каждую неделю ездила в Михайловск за кое-какими покупками для монастыря. Впрочем, ее тянуло туда еще и по другой причине.

  Ей хотелось снова повидать Михайловский рынок.

                         *                               *                              *

   Ее тянуло туда, как птицу – в безбрежное небо, как волка – в дремучий лес, как человека – в те места, где прошло его детство, за давностью лет кажущееся счастливым и безмятежным. Ведь на этом рынке она провела всю жизнь. А еще там оставалась ее давняя и самая лучшая подруга – Зинаида.

   Они уже не помнили, когда и при каких обстоятельствах познакомились друг с другом. Им казалось, что они дружили всегда. И сдружило их не то, что они были сверстницами и соседками по прилавку, а общее горе. Правда, Зинаиде жилось гораздо тяжелее, чем Галине. Ведь на свой заработок ей приходилось содержать и мужа-пьяницу, и сына, выросшего точной копией своего непутевого отца. Потом Зинаида овдовела. А ее сынок Витенька, в котором она души не чаяла, бездельничал, пил и буянил, пробуя на матери силу своих увесистых кулаков. Поэтому на лето, прихватив с собой старого сибирского кота Барсика, Зинаида перебиралась за город, где у нее был садовый домик без печки, а при нем – огород и цветник. Цветы Зинаида продавала на базаре, отдавая всю выручку Витеньке. А сама довольствовалась пенсией и тем, что выращивала на своих грядках.

  Впрочем, Зинаида, чья жизнь прошла в непрестанной борьбе с нуждой, торговала на рынке не только цветами, а всем тем, что, как ей казалось, можно было продать. На этот счет у нее имелось множество присловий – «каждая травинка – витаминка» или - «все полезно, что в рот полезло». Поэтому на ее прилавке громоздились плюшевые игрушки, старые новогодние сувениры, потрепанные женские романы и детективы, разномастные тарелки и прочее барахло, явно подобранное у какой-нибудь помойки. А сама Зинаида, водрузив на нос очки с толстыми стеклами, вязала на спицах варежки – тоже на продажу. Немногочисленные покупатели, забредавшие иногда в дальний угол рынка, где сидела Зинаида, равнодушно проходили мимо разложенного на прилавке хлама, и, если и покупали у нее что-нибудь, то только вязаные вещи или цветы. Тем более, что Зинаида продавала их дешево – лишь бы купил кто-нибудь. Ведь у Витеньки вечно нет денег…

   Вот и сейчас Зинаида сидела на своем обычном месте. Но отчего-то не занималась привычным рукоделием, а сидела сгорбившись, словно больная, нахохлившаяся птица. И не голове у нее был не любимый, вылинявший до белизны, платок с достопримечательностями Рима, в свое время подаренный ей Галиной, а другой, черный. Но почему? Что случилось?

  -Ох, Галенька, беда-то у меня какая стряслась... – дрожащим голосом промолвила Зинаида, увидев подругу. -Витенька-то мой… сгорел…

  Поначалу мать Гликерия решила, что ослышалась.

  -Как сгорел? – спросила она.

  -Да, видно, сигарету потушить забыл… Не уберегла я Витеньку…

  -Так он пожар, что ли, в твоей квартире устроил? – догадалась мать Гликерия.

  -Ну да… И квартира выгорела, а сам он… Господи, как же я теперь без него жить-то буду!? Один он у меня был…

  Теперь уже Зинаида плакала навзрыд, уткнувшись в плечо подруги. Она называла погибшего сына самыми ласковыми именами, винила себя в его гибели. Но мать Гликерия в этот миг думала не о том, кого было невозможно вернуть к жизни. А о той, которой сейчас нужно было помочь.

  -Так где же ты теперь жить-то будешь? – спросила она.

  -А Бог знает! – сквозь слезы пробормотала Зинаида. - Пока что на даче. Где ж еще-то?

  -Слушай, Зинка! А перебирайся-ка ты ко мне.

  -А ты меня там не острижешь? – опасливо покосилась на нее Зинаида.

  -Вот дурная! Монашеский постриг – дело добровольное. Да это и не стрижка, а совсем другое. Не веришь? Тогда сама взгляни! Ну что? Стриженая я?

  С этими словами мать Гликерия стянула с головы апостольник, продемонстрировав подруге свои седые, но все еще густые и длинные волосы, стянутые на затылке резинкой. А затем, перекрестившись, вновь надела его. На сей раз – правильно.

  -Ну что? Видала? Теперь приедешь? 

 -Непременно приеду, Галенька. Только как же мой Барсик…

 -И Барсика своего привози. А то у нас мыши совсем обнаглели – уже по трапезной среди бела дня разгуливают. Не иначе, как их сестра Елена привадила. Она у нас добрая, всех птичек и зверюшек жалеет, вот мыши тем и пользуются… А твой Барсик их живо к порядку призовет…

  -Ой, спасибо, Галенька!  Но ты не сомневайся – я тебе отработаю.

 -Конечно, конечно! – поддакнула мать Гликерия, не желая, чтобы подруга чувствовала себя в долгу перед нею. – Как же в монастыре жить, да без послушания! Ну, то есть, без работы. Так что приезжай, да поскорее, пока заморозки не начались.

  -Приеду, Галенька… Спаси тебя Бог! Спасла ты меня…

  -Полно! Я-то тут причем… Приезжай. Буду ждать.

  На обратном пути мать Гликерия думала о том, какое послушание она даст Зинаиде, когда та приедет в Ершовку. На кухне? Но там всем заправляет сестра Елена, бывшая повариха из ресторана. И помощниц у нее хватает. На скотном дворе? Но сестрам Ирине и Марине помощь не нужна – они и не стары еще, и из деревенских – умеют со скотиной управляться. Послать ее на клирос? Вот уж этого точно нельзя делать – она же и петь не умеет, и на ухо туга. А регентша, сестра Нина, бывшая школьная учительница музыки, и так весьма болезненно реагирует на их нестройное пение во время церковных служб. Остается одно – посадить Зинаиду в иконную лавку. Уж что-что, а торговать она умеет хорошо…. Правда, для этого придется перевести сестру Анну из лавки на какое-нибудь другое послушание. Например, на уборку храма. Благо, она из всех послушниц самая молодая, справится… А то сестра Лидия, которая сейчас убирает в Иоанновском храме, уже совсем одряхлела, едва ходит. Вот пусть и поживет на покое, почитает Псалтирь да помянник - хватит ей…

 На том она и успокоилась.

                                             *                 *                     *

   Однако сестре Анне перевод на новое послушание пришелся совсем не по душе. В самом деле, это же самая настоящая ссылка! Ее, человека с высшим образованием, бывшего врача,  переводят в уборщицы! Как, почему, за что?

   Но что поделать, если ей всегда не везет! И выгодно выйти замуж ей не удалось – лучших женихов еще на первом курсе мединститута расхватали другие, более прыткие студентки. И работу она смогла найти только в захудалой поликлинике не окраине города – все лучшие места опять-таки достались другим выпускникам, ушлым и пронырливым. То же было и в Церкви, куда Анна пришла в конце восьмидесятых годов в надежде, что раз там, как пишут в атеистических книжках – одни темные, полуграмотные старухи, то она – молодая и образованная, непременно займет там достойное положение. Например, станет женой священника, матушкой. Но и это Анне не удалось – все батюшки были уже женаты. А их сыновья-семинаристы приезжали в Михайловск только на каникулы. И не обращали на стареющую девицу Анну никакого внимания. А ее попытка внедриться на клирос кончилась позорным изгнанием оттуда после того, как во время праздничной Литургии она решила продемонстрировать свои выдающиеся голосовые данные. Увы, ей опять не повезло… Какая несправедливость!

   Но тут Анне на глаза попалась статья в «Михайловском епархиальном вестнике» о том, что по соседству с Михайловском, в Ершовке, вскоре будет открыт женский монастырь. И, мысленно примерив на себя черное иноческое облачение, Анна решила еще раз попытать судьбу. Особенно после того, как отправившись на разведку в Ершовку, сделала вывод – уж там-то она непременно будет первой. Ведь у них в общине – одни старухи, за плечами у которых в лучшем случае – какой-нибудь техникум. Молодых сестер с высшим образованием, тем более, медицинским, как у Анны, там нет. Что ж, в таким случае быть ей там казначеей или благочинной.  А со временем – и игуменией.

   Придя к такому решению, Анна отправилась в Иоанновский монастырь.

   Поначалу все складывалось почти так, как предполагала Анна. Мать Гликерия приняла ее радушно и дала послушание в иконной лавке. Там Анна и просиживала целыми днями, читая книги Святителей Феофана Затворника и Игнатия (Брянчанинова), слушая кассеты с песнопениями сладкогласного иеромонаха Романа, читая по четкам Иисусову молитву и теша себя мыслями о том, что из всех сестер Иоанновского монастыря лишь она одна ведет истинно духовную жизнь. Ведь все здесь только работают с утра до вечера. Зато она – молится. Одна за всех.

  Правда, иногда посетители лавки пытались о чем-нибудь заговорить с ней. Но Анна, недовольная тем, что ее отвлекают от молитвы, если и отвечала, то так, что у посетителя пропадала всякая охота поддерживать беседу. А то и вовсе выставляла на прилавок самодельную табличку, на одной стороне которой была надпись: «за многоглаголание посылаются скорби». А с другой – «знай себя и будет с тебя». Неудивительно, что покупатели в ее лавке не задерживались. Но Анну это не заботило. Ведь теперь никто не отвлекал ее от чтения и молитвы.

  Однако, чем дольше Анна находилась в Иоанновском монастыре, тем больше ей казалось – к ней относятся несправедливо. В самом деле, почему мать Гликерия не делает ее своей помощницей? Почему, несмотря на неоднократные просьбы Анны, она не спешит походатайствовать перед архиереем об ее постриге? Ох, неспроста это, ох, неспроста… Значит, она видит в Анне конкурентку. Точнее, человека, более соответствующего монашескому идеалу, чем она сама. Вот и держит ее в послушницах. Разве не так? Ведь истинных рабов Божиих всегда унижают и преследуют те, кто лишь зовутся верующими, но духа Христова не имеют.

       Но теперь мать Гликерия воздвигла на нее открытое гонение, переведя из иконной лавки на тяжелое, унизительное послушание уборщицы. И ради чего? Чтобы посадить на ее место свою подругу, такую же базарную бабу, как она сама. Так сказать, по знакомству…

  Прав был подвижник недавних времен, игумен Никон (Воробьев), писавший о том, что современные женские монастыри – это духовно-душевные колхозы. Да только у них в Ершовке – еще хуже. Это даже не колхоз, а зона со всеми тамошними порядками! Да чего и ждать, если всем здесь заправляет бывшая рыночная торговка! Она и сестер подбирает себе под стать, а истинных подвижниц, вроде Анны, преследует и выживает из монастыря. Да бежать отсюда нужно, и чем скорее, тем лучше!

  Впрочем, стоит ли торопиться? Не лучше ли подождать, посмотреть, что будет дальше. В конце концов, не вечно этой матери Гликерии ходить в старших сестрах Ершовского монастыря. Может даже, совсем недолго. Нашелся бы повод…

                                   *                           *                                *

   Зинаида приехала в Ершовку спустя неделю после своего разговора на рынке с матерью Гликерией. И привезла с собой только две небольшие сумки. В одной были все ее скромные пожитки. В другой – кот Барсик, который сразу же навел порядок в трапезной, выдворив оттуда обнаглевших мышей. А сестра Зинаида обосновалась в иконной лавке.

   К новому послушанию она приступила по-хозяйски. И первым делом навела в лавке порядок – вымыла пол, окна, протерла полки и книги, покрытые густым слоем пыли – Анна не следила за чистотой, считая мытье окон и полов делом, недостойным для человека с высшим образованием. Лавка сразу преобразилась, как Золушка, смывшая с себя грязь и копоть и надевшая платье принцессы.

  Наведя чистоту, Зинаида наметанным взглядом опытной торговки окинула взглядом полупустые полки… Пожалуй, следовало бы их чем-нибудь заполнить. Вон, сколько места в лавке! Не пропадать же ему зря. Вот здесь, у прилавка, самое место для кружки для пожертвований. А тут что разместить? Маловато у них товару-то… Пожалуй, надо выяснить у Гали… матери Гликерии, нет ли тут у них еще чего-нибудь еще на продажу, кроме книжек, крестиков и икон. Ведь, чем больше у них в лавке будет товара, тем больше вероятность, что покупатели выйдут отсюда не с пустыми руками. А от этого их монастырю только польза.

  Разве не так?

                                        *                        *                     *

   У Иоанновского монастыря было немало благотворителей. Разумеется, самым главным и щедрым из них был Михаил Исаев, владелец небольшой, но преуспевающей сети магазинчиков с восточными сладостями под аппетитным названием «Халва-пахлава», успешно сотрудничавший с самим директором городского рынка Фархадом Мамедовым. Поэтому господин Исаев пользовался немалым весом в мире михайловского бизнеса. И лишь один человек на свете называл этого предприимчивого, жесткого, подчас жестокого к своим подчиненным коммерсанта не господином Исаевым и не Михаилом Руслановичем, а просто Мишенькой. Тем человеком была мать Гликерия.

  Когда-то, давным-давно, не имея собственных детей, она пригрела соседского мальчишку, не нужного никому, даже собственной матери – непутевой Нельке-Наиле, санитарке из Михайловского роддома - подкармливала Мишку, чинила и стирала ему одежонку, вычесывала частым гребем вшей из его вихров. А, чтобы малец не шлялся где попало без присмотра, брала его с собой на рынок, где между делом выучила читать, писать и считать, да так, что, как говорится, от зубов отскакивало. На рынок Мишка шел охотно – ведь он был уверен, что работает там помощником «тети Гали». Совсем как взрослый. И в качестве заработка получает от нее что-нибудь вкусненькое. На рынке Мишка и вырос, и уму-разуму набрался, и торговать научился от тамошних продавщиц, которые в обиду его никому не давали и стоять за себя научили. А к Галине привязался он сильней, чем к родной матери. И считал, что всем в своей жизни обяззан ей.

  На каждый из двенадцати великих церковных Праздников господин Исаев жаловал в Иоанновский монастырь на своем могучем черном «Бумере», нагруженном отборными продуктами. А на Рождество и Пасху в дополнение к ним вручал матери Гликерии еще и белоснежный хрустящий конверт, где, как жемчужина в раковине, почивала увесистая пачка новеньких долларов. И по-восточному пылко клялся – «если тебе что-то надо будет, тетя Галя, только позвони – все для тебя сделаю, ничего не пожалею». Но мать Гликерия радовалась не этим щедрым подаркам. А самому приезду Мишеньки – воздай ему Господь сторицей за то, что не забывает старуху…  

     Однако, за исключением господина Исаева, у Иоанновской обители не было крупных благотворителей. А приезжавшие в Ершовку немногочисленные паломники, если что-то и жертвовали монастырю, то весьма скудно. И дело тут было не в жадности, а в безденежье. Многие и вовсе предпочитали делать пожертвования не деньгами, а, так сказать, натурой. И, следуя известной поговорке «на тебе, убоже, что нам негоже», везли в Ершовку старую одежду, вышедшую из моды дешевую бижутерию, новогодние сувениры, разномастную посуду, разрозненные собрания сочинений давно забытых писателей советских времен. Одним словом, всевозможный хлам, который самим не нужен, а выбросить – жалко. А обитель в Ершовке бедная, там всему этому только рады будут, с руками отхватят…

   Разумеется, кое-что из этих даров мать Гликерия раздавала жителям Ершовки. Но те если и брали, то не все подряд, а с выбором, да еще с таким видом, словно делали ей одолжение. Что поделать, если северный народ, не знавший крепостной неволи, искони горд и даже в бедности своей к подачкам не приучен. Вот и копился в монастырской кладовой всякий хлам, пока до него не добралась предприимчивая Зинаида. И, по старой привычке, не надумала пустить его на продажу. Разумеется, сделала она это с благословения матери Гликерии, которой пришелся по душе тот энтузиазм, с которым ее подруга взялась за благоустройство иконной лавки. В самом деле, теперь захудалая, не дававшая монастырю практически никакого дохода, лавка преобразилась до неузнаваемости. Отчего бы не благословить Зинаиду продавать там пожертвованные вещи? Не гнить же им дальше в кладовой…

  Решено – сделано.

  После этого, к немалому изумлению матери Гликерии, иконная лавка Ерщовского монастыря стала приносить прибыль. Со временем – все большую. Как ни странно, с этих же самых пор в Ершовский монастырь начали все чаще наведываться паломники, гости, туристы и даже просто любопытные из Михайловска. Да что там! Как-то раз к ним приехали даже из самой Москвы. Причем все эти многочисленные визитеры первым делом интересовались, как пройти в иконную лавку.

  С чего бы вдруг?

                                                  *                   *                     *

   Впрочем, Анну этот вопрос не заботил. Ибо после своего изгнания из иконной лавки она ни разу не заходила туда. Ведь там теперь сидела эта бывшая рыночная торговка, из-за которой ее перевели на тяжелое, унизительное для человека с высшим образованием, послушание уборщицы. Конечно, в свое время даже преподобному Иоанну Дамаскину его старец за ослушание в качестве епитимии велел убирать отхожие места. Но то было давно. Да она и не святая – ее терпение иссякает с каждым днем. А перемен к лучшему явно не предвидится.

  Однако вскоре Анну ждало новое искушение, выдержать которое ей оказалось уже не под силу.

   Как-то в начале октября, идя после уборки Иоанновского храма по монастырскому двору, усыпанному мягким, шуршащим под ногами, золотым ковром палой листвы, она повстречала женщину средних лет, в яркой вязаной шапочке, длинной теплой куртке и черных брюках. Судя по виду, то была очередная гостья из Михайловска, причем из тех, что бывают в храме раз в год, если не реже. Оттого-то и не пришло ей в голову, отправляясь в монастырь, одеться, как положено православной женщине. Чтобы юбка была ниже колена, а еще лучше – в пол. А на голове – платок, желательно – темный. Так нет же – приперлась в брюках! Никакого уважения к святому месту!

  Анна уже хотела выговорить незнакомке за столь вопиющее нарушение монастырских порядков. Однако та опередила ее.   

  -Здравствуйте, матушка!

   От столь почтительного обращения обличительный пыл Анны сразу сошел на нет. Ведь это так приятно, когда тебя называют «матушкой». Что ж, в таком случае не стоит быть строгой к городской гостье. Как говаривал кто-то из святых – простой народ – что дитя неразумное…

   - Скажите, пожалуйста, где тут у вас иконная лавка? – поинтересовалась незнакомка.

  -Вон она, справа от храма. – ответила Анна, показывая рукой на небольшой деревянный домик, над входом в который, в рамке под стеклом, виднелась вырезанная из церковного календаря икона святого праведного Иоанна Кронштадтского. А затем, чисто из любопытства, присущего любой женщине, вне зависимости от того, какую одежду она носит – монашескую или мирскую, спросила:

  -А что вы там купить хотите?

  -Да я не покупками приехала, а к старице… - пояснила незнакомка.

  -К какой старице? – удивилась Анна.

  -К вашей. Мне сказали – она у вас в иконной лавке сидит.

  Анна не верила своим ушам. Что городит эта приезжая дура? Какая старица? У них в монастыре нет и не было никаких стариц! Одни глупые бабы, которые в монашеском делании смыслят не больше козы! Одна из таких как раз и сидит в иконной лавке… Тоже мне, старица…

  Тем временем незнакомка, явно обрадованная возможностью поговорить по душам с доброжелательной собеседницей, тараторила, не умолкая:

    -У нас к ней уже многие ездили, да не по разу. Еще бы! Ведь она все-то наши беды знает, будто насквозь каждого человека видит. Да она еще и прозорливая.

  Анна не верила своим ушам. Может, перед ней сумасшедшая? Но нет, эта женщина не похожа на тех больных с психическими нарушениями, которых ей когда-то приходилось видеть на приеме в поликлинике. Однако разве это не безумие - считать бывшую базарную торговку старицей? Да еще и прозорливой!

  -Откуда вы это знаете? – только и смогла вымолвить она.

  -Откуда знаю? Да это все знают. – ответила незнакомка. – Сама от Нинки слышала. Муж у нее пьяница был, что у них дома было, все пропивал. А ей говорил - чтоб ты сдохла поскорей, старая курица! Много она от него вытерпела, да ничего с ним поделать не могла. Решила в церковь сходить – вдруг там что-нибудь посоветуют. Вот ей и посоветовали съездить сюда, к старице. Мол, она всем помогает, глядишь, и тебе поможет. Приезжает она и первым делом – к старице. Все ей рассказала – и про мужа своего, и как он ей смерти желает. Тогда старица ей говорит - не слушай ты  этого дурака. Не знает он, что делает. Знал бы – ноги бы твои мыл, да воду эту пил. Если хочешь знать - сам он прежде тебя сдохнет! Вернулась она домой, как заново родилась. И что бы вы думали! Через неделю муж ее сдох. То есть, умер… Помогла ей старица!5 Вот я и хочу у нее спросить…Да куда же вы, матушка? Постойте! Я ведь вам еще про себя не рассказала…

  Но Анна уже не слышала ее. Забыв о правилах поведения в монастыре, за которые еще недавно так ратовала, она бросилась бежать, не разбирая дороги, все равно куда, лишь бы подальше от этой болтливой дуры. Ибо ей казалось – задержись она хоть на минуту, чтобы дослушать ее, она сама сойдет с ума. Так вот почему к ним в Ершовку зачастил народ! Все они едут к прозорливой старице! Знали бы они, кого принимают за старицу! Да что бы это изменило? Ведь прозорливая! Ведь всем помогает!

  Анна остановилась лишь на обрывистом склоне, под которым, на берегу речки Ершовки, раскинулась деревня, носившая то же название. И, упав в жухлую, сухую траву, дала волю слезам. Она рыдала горько и отчаянно, проклиная свою несчастливую судьбу, мать Гликерию, ее подругу, из-за которых жизнь Анны в Ершовском монастыре превратилась в сущий ад. Потом, успокоившись, поднялась и поплелась назад. Голова у нее кружилась, в висках стучало – бом, бом-бом. И вдруг, когда она уже подошла к алтарю Иоанновского храма, раздался колокольный звон. Громкий, веселый, заливистый. Причем, раздавался он не с их колокольни, а под самыми ее ногами.

   Приглядевшись, Анна разглядела в траве мобильный телефон. Точнее, смартфон. Он-то и звонил, словно призывая на помощь. Впрочем, когда Анна подняла телефон, он сразу смолк, как будто успокоенный тем, что его наконец-то нашли.

    С первого взгляда на свою находку Анна поняла – это же смартфон матери Гликерии! Ведь только на днях старуха хвасталась, что Мишенька подарил ей новый телефон, по которому не только звонить можно, но и музыку слушать, и даже фильмы смотреть. Хотя ни к чему ей это. У нее же уже есть телефон, пусть и старый, кнопочный, зато удобный. А все ж приятно, что Мишенька о ней так заботится. Спаси его Господь!

  Первой мыслью Анны было выбросить смартфон. В колодец, а еще лучше – в выгребную яму. То-то мать Гликерия его обыщется, то-то будет охать и оплакивать свою пропажу! Приняв такое решение, Анна решительно зашагала к стоявшей на отшибе будочке с двумя дверями, украшенными буквами М и Ж. Однако на полпути повернула назад. И, вынув из кармана ключи, направилась к Иоанновскому храму.

  Войдя туда и воровато оглядевшись по сторонам, она схватила одну из кружек для пожертвований, перевернула… Звонким дождем посыпалась на пол мелочь, зашелестели купюры… Пересчитав добычу и рассовав ее по карманам, Анна едва заметной тропкой сбежала вниз, в Ершовку. Купить в тамошнем магазине сим-карту и вставить ее в смартфон оказалось делом несложным. Так смартфон матери Гликерии окончательно перешел в собственность Анны.

  Разумеется, потерянный телефон искали. Но Анна так искусно изобразила свое полнейшее неведение на этот счет, что ей поверили. А мать Гликерия отнеслась к потере Мишенькиного подарка на удивление спокойно. Даже порадовалась тому, что ей не придется расставаться с привычным старым телефоном и осваивать мудреный смартфон. Ведь старый друг лучше новых двух.

    А вот в жизни Анны, небогатой на события и впечатление, появление смартфона стало почти что судьбоносным. Ведь с тех пор ее жизнь изменилась. Или это что-то изменилось в ней самой? Ибо все, чего Анна раньше чуралась, считая мирским и греховным, вдруг стало на удивление привлекательным и желанным. И, с жадностью человека, дорвавшегося до запретного плода, она теперь смотрела по смартфону фильмы, слушала музыку, общалась в интернет-сообществах, где у нее сразу завелись многочисленные друзья. Еще бы – ведь Анна зарегистрировалась там под загадочным ником «инокиня». Все эти интернет-вылазки в мир Анна делала тайком, регулярно пополняя баланс своего смартфона из церковных кружек. Неудивительно, что она все больше чувствовала себя чужой в Ершовском монастыре.

  …И, если Анне было страшно и стыдно, когда после находки смартфона она впервые в жизни исповедовалась неискренне, то вскоре она уже без зазрения совести лгала на исповеди, приумножая число своих нераскаянных грехов. Словно смартфон матери Гликерии стал тем крючком, на который враг рода людского уловил ее душу. 

                                                        *                     *                 *

    Проходили дни, недели… И вот уже зимний ветер сорвал с монастырского двора золотой ковер из осенних листьев, и по промерзшей земле, заплясала, закружилась поземка.  В один из таких дней в начале ноября в Иоанновский монастырь с очередным автобусом из Михайловска к матери Гликерии приехала ее давняя знакомая и бывшая покупательница. Между прочим, та самая, которая в свое время посоветовала будущей монахине поучаствовать в ремонте Никольского храма.   

   -Ох, Галенька, беда у меня случилась. – с порога сообщила она. - Помнишь моего Бореньку?

  -Как же его не знать? Сколько раз он здесь бывал… Кажется, он у тебя в пединституте преподает?

  -Преподавал… на кафедре философии. Даже старшим преподавателем был. Да то и оно, что был… Умер мой Боренька. У него ведь с сердцем давно плохо было, оперировали даже. А все не хотел из института уходить, все твердил, что без работы жить не сможет. Вот прямо с лекции и свезли его в больницу…да не довезли. Ох, Боренька, Боренька… как же я теперь без него буду…

  -Отпев-то заказала? - деловито прервала ее мать Гликерия. В самом деле, слезами горю не поможешь. А вот о душе новопреставленного раба Божия Бориса нужно позаботиться. - Он же у тебя крещеный был. Сам мне хвалился, что его еще в детстве бабушка крестила.

  -А как же, Галенька! Все сделала, как положено – и отпев заказала, и сорокоуст, и на поминовение во все наши храмы подала, и вещи его нищим раздала. Только вот с книгами его что делать? Книги-то он очень любил…всю квартиру ими заставил, я еще за это его ругала... А теперь читать их больше некому, лежат без дела. А выбрасывать жаль. Книги-то ведь хорошие, дорогие. Да там и церковные есть…

 -Если книги тебе не нужны, я их заберу. – предложила мать Гликерия. – Только ты, как вернешься в Мизайловск, сложи их в коробки. Я Мишеньке позвоню, попрошу, чтобы привез их к нам. А пока погости у нас. Заодно Зинаиде в лавке поможешь. Помнишь Зинаиду-то? Думаю, будет вам, о чем поговорить…

  Вскоре, в один из воскресных дней, Михаил, радуясь тому, что наконец-то любимая тетя Галя о чем-то его попросила, привез из Михайловска в Ершовку несколько больших коробок, битком набитых книгами. Мать Гликерия велела нескольким послушницам, из тех, что были помоложе да посильней, отнести книги в лавку, к сестре Зинаиде. А сама повела дорогого гостя в трапезную – угощать пирожками и лично сваренным ею сладким и ароматным яблочным вареньем, до которого Мишенька в детстве был большим охотником. Как же теперь его не порадовать?!

    Тем временем в иконной лавке послушницы, среди которых была и Анна, вынимали из коробок привезенные книги. А сестра Зинаида ставила на каждой из них печать «благословение Иоанновского Ершовского монастыря». После чего аккуратно – том к тому, корешок к корешку - расставляла их на полках.

  Разбором книг они занимались долго и торопливо, спеша управиться до вечерни. Оттого-то никто и не заметил, как, разглядывая очередную книгу, вынутую ею из очередной коробки, Анна время от времени загадочно и злорадно усмехалась…

                                             *                        *                        *

   Спустя пару недель, когда зима, окончательно вступившая в свои права, покрыла монастырский двор пушистым снежным ковром, в Ершовку из Михайловска пожаловал незнакомец. То был мужчина средних лет, в котором на первый взгляд не было ничего примечательного. Разве что глаза его беспокойно бегали по сторонам, словно высматривая что-то. Однако сестры Ерщовской обители были уже не в тех летах, чтобы пялиться на мужчин. Возможно, оттого и не заподозрили они, что к ним явился недобрый гость.

  Первым делом приезжий, небрежно перекрестившись, вошел в Иоанновский храм. Благо, дверь была не заперта. У входа он обнаружил ведро с водой и прислоненную к стене швабру. После чего, ступая бесшумно, как охотящаяся кошка, двинулся дальше. И обнаружил в темном углу храма Анну, с нескрываемым интересом пылившуюся в экран смартфона.

  Заметив незнакомца, Анна испуганно вскочила, пряча телефон в карман подрясника. Но гость уже сделал из увиденного кое-какие выводы. Ведь он был никем иным, как известным в Михайловске журналистом Ефимом Авраамовичем Гольдбергом. Тем самым, что позиционировал себя, как «борца за правду». А свои скандальные статьи подписывал звучным псевдонимом – Евфимий Михайловский.

  И вот сейчас этот неутомимый охотник за сюжетами «с душком» явился в Ершовку в поисках материала для очередной разоблачительной статьи. Точнее, на поиски одной особы, за чьими публикациями в социальных сетях он следил уже давно, как кошка следит за суетливой беготней по полу утратившей бдительность мыши. И вот, по поговорке «на ловца зверь бежит», перед ним, похоже, была та, которую он искал. Болтливая, сетующая на жизнь самовлюбленная дура. А ведь нет более откровенного человека, чем человек обиженный. Или считающий себя таковым.

  Разумеется, первым делом господин Гольдберг извинился, что нарушил молитвенное уединение Анны. И, заметив, что бледные щеки послушницы подернулись легким румянцем, поинтересовался, что делает в этих мрачных стенах столь юная и привлекательная особа.

  От столь лестного комплимента щеки Анны и вовсе разрумянились, как два яблока. А господин Гольдберг продолжал расспросы, искусно разбавляя их лестью, от которой у Анны, как у вороны из известной басни, кружилась голова, зато бдительность все больше сходила на нет.

  -Я вижу, вы уже монахиня. – предположил он.

  -Нет, я всего лишь послушница. – ответила Анна, не сдержав невольного вздоха.

  -А почему вы ушли в монастырь? Я слышал, что в монастырь уходят от несчастной любви. – полюбопытствовал господин Гольдберг, старательно прикидываясь простачком. – Это правда?

  Разумеется, Анна поспешила ответить, что причина ее ухода в монастырь – вовсе не несчастная любовь. Ибо, если такое и бывает, то только в романах.

  -Понимаю… - лукаво улыбнулся журналист. - Тогда, позвольте спросить, зачем вы заживо похоронили себя здесь? С вашей красотой, с вашей молодостью, с вашей образованностью… Я же вижу, что вы – человек глубоко образованный… Что? Вы врач? Вот оно что… Вы решили, по примеру Святителя Луки Крымского6, посвятить себя служению Богу. Но ведь Святитель Лука принял монашество лишь после того, как потерял любимую жену. Может, и вас привело в монастырь какое-то горе? В таком случае, не смогу ли я чем-нибудь помочь вам? Доверьтесь мне… Я же вижу, что у вас какое-то горе…

  И тут Анна не выдержала. Дрожащим от волнения голосом она начала рассказывать участливому незнакомцу, что пришла в монастырь в поисках душевного спасения. А нашла здесь сущий ад. Здесь ее, человека с высшим образованием, с большим духовным опытом, преследуют и унижают. Да и чего ожидать, если этот монастырь возглавляет бывшая рыночная торговка, не имеющая понятия о подлинной жизни во Христе. Она и в монастыре устроила самую настоящую барахолку. Он может сам убедиться в этом, заглянув в здешнюю иконную лавку. Но это еще полбеды. Ведь эта базарная баба в рясе ради наживы благословила продавать в иконной лавке атеистические книги.

  Глаза Ефима Гольдберга вспыхнули, как у голодного тигра, почуявшего аппетитный запах человечьего детеныша. Впрочем, он тут же совладал с собой.

  -Неужели? Не может быть! Я непременно должен увидеть это своими глазами.  Кстати, мы в вами забыли познакомиться. Меня зовут Евфимий Абрамович. А как вас зовут? Анна? Что ж, я очень рад встрече с вами, дорогая Анна. Не ожидал обрести в этом оплоте стяжательства и мракобесия родственную душу. Ведь это ныне – такая редкость… Я заметил, что у вас есть смартфон… Вы позволите записать ваш телефонный номер? А я вам дам свой… Кстати, должен вам сказать, дорогая Анюта – у вас замечательный дар рассказчицы. Вы могли бы написать книгу о своей жизни в этом монастыре. Книгу-разоблачение. Такие книги сейчас очень востребованы. Между прочим, у меня есть кое-какие связи в столичных издательствах. Ваша книга стала бы бестселлером, принесла бы вам известность. Подумайте об этом… А пока что держите меня в курсе здешних дел, дорогая Анюта. Договорились?

   И, не дождавшись ответа Анны, господин Гольдберг направился в иконную лавку.

  То, что он там увидел, и впрямь произвело на него неизгладимое впечатление. Иконная лавка Ершовского монастыря напоминала самый настоящий комиссионный магазин. В картонных коробках, расставленных у стен, пестрой горой были навалены детские игрушки, новогодние сувениры и разномастная посуда. По обеим сторонам прилавка, подобно связкам колбас в лавке средневекового мясника, свисали гирлянды пластмассовых и деревянных бус. У входа была развешана женская одежда всех размеров и фасонов – от старушечьей плюшевой жакетки до свадебного платья, а также платки – шерстяные, шифоновые, капроновые, из ацетатного шелка, из искусственных кружев. На прилавке лежали разноцветные шерстяные варежки и носки. И на каждой вещи красовалась самодельная бирочка со штампом «благословение Иоанновского Ершовского монастыря». Перед прилавком виднелась объемистая кружка для пожертвований, украшенная криво выведенной надписью – «всякое даяние благо».  А за прилавком, водрузив на нос очки в старой пластмассовой оправе, сидела сестра Зинаида и сосредоточенно вязала на спицах шерстяной носок.

  Окинув изумленным взглядом весь этот вещевой развал, господин Гольдберг подошел к полкам с книгами.

  -Сколько их у вас тут! – воскликнул он.

  -Много, мил-человек, еще как много. – подтвердила Зинаида, подняв голову от своего вязанья. – И книги-то все хорошие, толстые, читать-не перечитать. А Библий аж целых пять. И просто Библия, и Библия Толковая, и Библия детская, и «Моя первая Библия», и «Библия для верующих и неверующих». Даже «Забавная Библия» есть7. И ведь почти что задаром…

  Сняв с полки «Забавную Библию», и обнаружив на ее титульном листе печать - «Благословение Иоанновского Ершовского монастыря», незнакомец ухмыльнулся. Ведь эта книга была ему хорошо знакома… по курсу научного атеизма в литературном институте.

  -А вы сами-то книги читаете? –  поинтересовался он.

  -Некогда мне их читать. Мне работать нужно. Только вот календарь иногда читаю.

  С этими словами Зинаида извлекла из-под прилавка старый церковный календарь с засаленными страницами, кое-где переложенными разноцветными шерстяными нитками. На обложке календаря красовалась надпись «Год с Оптинскими старцами».

  -А Библию вы читали? – продолжал свои расспросы господин Гольдберг

  -Зачем мне ее читать? Я слышала – кто Библию прочитает, тот умом тронется. А все, что нужно, батюшка в церкви и так скажет.

  -Святая простота!8 – насмешливо пробормотал себе под нос господин Гольдберг, продолжая рассматривать книги. Нет, такого он и вообразить себе не мог! Чтобы в иконной лавке православного монастыря продавался роман отлученного от Церкви писателя Льва Толстого «Воскресение» с кощунственным описанием Православной Литургии! Невероятно! Что ж, ему это только на руку…

  Тем временем сестра Зинаида продолжала вязать. Украдкой покосившись на нее, господин Гольдберг извлек из кармана смартфон, сделал несколько фотографий иконной лавки… После чего, отобрал пару-тройку атеистических книг, включая «Забавную Библию», предварительно убедившись, что на каждой из них стоит печать Ершовского монастыря. И подошел к прилавку.

   -Я их куплю. Сколько они стоят?

   -А сколько не жаль? – деловито поинтересовалась Зинаида. Эти же деньги на нашу обитель пойдут.

  Господин Гольдберг вынул из кармана пятисотенную купюру.

  -Нет, это многовато будет. – покачала головой Зинаида. И, вынув из-под прилавка косметичку, украшенную яркими стразами и надписью «Диор», извлекала оттуда сдачу – несколько липких на ощупь десятирублевых монет, которые господин Гольдберг тут же брезгливо швырнул в кружку для пожертвований.

  -Вот спасибо тебе, мил-человек, что ты так о святой обители радеешь. – растрогалась сестра Зинаида. – Пусть тебе за это Господь сторицей воздаст.

  Не удостоив ее ответом, господин Гольдберг вышел из лавки. И, по-юношески резво сбежал с горки, на которой стоял Ершовский монастырь, к тому месту на обочине, где стоял его автомобиль. Он узнал, что хотел, и увидел даже больше того, что ожидал увидеть.

  Теперь дело за малым – сделать все эти факты достоянием общественности. Да его статья станет самой настоящей бомбой.

  Тем более, что близится Рождество Христово.

                                         *                 *                   *

   Спустя неделю в местной оппозиционной печати появилась статья под броским заглавием «Барахолка в святой обители».

  «Известно, что церковники всех мастей испокон веков были одержимы духом стяжательства. Ради собственного обогащения они обманывали и обирали легковерных людей, суля им в награду за щедрость посмертное райское блаженство, а за непослушание угрожая адскими муками. Так было всегда. Поэтому бессмысленно ждать, что возрождение религиозных традиций что-либо улучшит в нашем обществе. Ведь пресловутое «духовное возрождение», начавшееся в России в конце 80-х годов минувшего столетия, на которое возлагалось так много надежд, как известно, привело лишь к тому, что в нашей стране появился новый тип олигархов – олигархи в рясах. Современная Церковь служит не Богу, а мамоне. Наглядным подтверждением этому служит женский Иоанновский монастырь в селе Ершовка. Его настоятельница, монахиня Гликерия, не имея опыта монашеской жизни, успешно возместила его многолетним опытом торговли на Михайловском городском рынке.  С ее благословения в монастырской иконной лавке функционирует самая настоящая барахолка, где втридорога продают вещи, пожертвованные в монастырь верующими. Наверняка бывшие владельцы этих вещей надеялись, что монахини раздадут их неимущим. Но, вместо этого их выставили на продажу. Это ли не наглядное свидетельство того, что современные церковники в погоне за наживой забывают Христову заповедь о любви к ближнему! Мало того – с благословения матери Гликерии в иконной лавке ее монастыря продаются атеистические книги. В подобное невозможно было бы поверить, если бы на каждой из этих книг не стояла печать Ершовского Иоанновского монастыря. Взгляните на эти фотографии. Подумайте! Ужаснитесь! Разве это не кощунство – продавать в монастыре книги, написанные врагами Христа? Впрочем, как говорится, деньги не пахнут. Как видно, мать Гликерия стремится наживаться на чем угодно и любой ценой. Это наглядно свидетельствует о том, что в современных обителях Богу и людям служат только на словах. А на деле их кумир – телец златой!.

    Приближается Праздник Рождества Христова. Но если бы Христос вновь явился в мир, Он ужаснулся бы тому, что творят Его именем торгаши в рясах, именующие себя православными христианами. Вот только даже Ему сейчас не удалось бы в очередной раз изгнать их из храмов – слишком крепко они там обосновались. Так что хочу предупредить всех наивных Алешенек Карамазовых, ищущих пресловутую дорогу к храму – в конце пути они обретут обыкновенный супермаркет духовных услуг, где их обдерут, как баранов».

  В конце статьи стояла подпись автора – Евфимий Михайловский.

  Господин Гольдберг был прав – его статья действительно стала бомбой. Она пошла гулять по просторам Интернета, будоража умы, разжигая ожесточенные дискуссии и споры. Где только ее не читали и не обсуждали!

  Прочел ее и епископ Михаил, недавно сменивший на Михайловской и Наволоцкой кафедре скоропостижно скончавшегося Владыку Иринарха.

                                             *                         *                      *

  На третий день января, в аккурат после того, как в Ершовской обители отметили престольный праздник в честь Святого Праведного Иоанна Кронштадтского, к матери Гликерии прибежала сестра Наталья, несшая послушание при трапезной.

  -Матушка! Матушка! – тараторила она. – Там к нам какой-то батюшка приехал.  А с ним еще двое батюшек…. Сюда идут!

   Почуяв неладное в этом таинственном визите, мать Гликерия выбежала из кельи на монастырский двор, вгляделась… И точно – по тропинке, ведущей к их монастырю, поднимались двое бородатых мужчин в длинных черных одеждах и фиолетовых скуфейках. А впереди шел высокий человек лет сорока в черном коротком пальто, надетом поверх подрясника. На голове у него тоже была скуфья. Но не фиолетовая, как у его спутников, а черная. Вглядевшись в его лицо, мать Гликерия так и ахнула. Ведь его фотографию она на днях видела на первой странице свежего номера «Михайловского епархиального Вестника». Выходит, к ним пожаловал сам епископ Михаил!

  А новом архиерее она знала лишь по слухам, доходившим до Ершовки из Михайловска. Говорили, что новый епископ на дух не переносит лжи и раболепства. А еще он имеет обыкновение наведываться на городские приходы инкогнито, не предупредив о своем прибытии. В нескольких случаях это уже кончилось сменой настоятелей. Неудивительно, что Владыка Михаил успел прослыть человеком строгим и скорым на расправу. Но что привело его к ним в Ершовку? Если б знать….

  Однако раздумывать на этот счет у матери Гликерия не было времени. Да и что бы это изменило? Поэтому она, как опытный капитан во время бури, принялась отдавать приказы охающим и ахающим сестрам, столпившимся вокруг нее, словно перепуганное стадо - возле пастуха. Сестре Елене и ее помощницам – накрыть стол в трапезной. Сестре Наталье – звонить в колокола. Сестре Нине – собрать в Иоанновском храме певчих. Сестре Анне… да куда же запропастилась эта Анна? Анна! Анна! Где ты!

  Впрочем, в следующий миг Владыка Михаил уже ступил на монастырский двор, недовольно морщась от грянувшего с колокольни нестройного звона, больше похожего на набат, чем на тот благолепный звон, которым подобает встречать архиерея.

                                                       *                    *                      *

  Разумеется, первым делом Владыка зашел в Иоанновский храм, где наспех собранные певчие, от волнения фальшивя больше обычного, нестройно пропели тропарь и кондак святому праведному Иоанну Кронштадтскому. Вслед за тем епископ заявил, что хочет осмотреть монастырь. Вчетвером они по очереди обходили каждое здание – от келейного корпуса до коровника каждое сопровождаемый своими приближенными, обошел все монастырские здания. Мать Гликерия шла впереди, показывая Владыке дорогу и отвечая на его вопросы. Но, чем дольше продолжался этот обход, тем тревожнее становилось у нее на сердце. Доволен ли Владыка увиденным? Увы, самообладание, присущее матери Гликерии, постепенно покидало ее, сменяясь тревогой и страхом за себя.

  И невдомек было ей, что за ними по пятам черной тенью, со злорадной улыбкой на тонких губах, следует Анна. Единственная из всех сестер, которая сразу поняла, почему епископ Михаил пожаловал к ним в Ершовку. Ведь она читала статью господина Гольдберга - он сам сообщил Анне, на каком сайте ее можно найти.  Что ж, теперь этой матери Гликерии несдобровать! Дорого же эта базарная торговка заплатит за все обиды, которые причина Анне!

  Неудивительно, что сразу же по приезде епископа Михаила Анна, спрятавшись за алтарем Иоанновского храма, позвонила господину Гольдбергу, чтобы поделиться с ним радостной новостью. И обещала в ближайшее время сообщить ему, чем все кончится. Ведь она была уверена, что Владыка Михаил сразу же отправится в иконную лавку. В таком случае, почему он не торопится туда зайти? Вот уже битый час, если не больше, они ходят по монастырю. А ведь Ефим Абрамович наверняка ждет не дождется ее звонка… 

    Наконец Владыка Михаил все-таки зашел в иконную давку. Там за прилавком преспокойно сидела Зинаида со своим вязаньем. Она не сразу заметила вошедших. А когда заметила, вскочила так резко, что упавшие на пол спицы жалобно звякнули. И, сложив руки лодочкой, устремилась к Владыке Михаилу:

  -Благословите, батюшка!

  Но Владыка Михаил не удостоил ее ответным «Бог благословит». А огляделся по сторонам. И нахмурился.

  -Да тут у вас прямо комиссионный магазин… - промолвил он.

  -Стараемся, Владыко. Ради святой обители. – сдерживая предательскую дрожь в голосе, ответила мать Гликерия.

  Архиерей подошел к книжным полкам и стал разглядывать стоящие там книги.

 -Что я вижу! «Библия для верующих и неверующих»! Любопытно, как в вашу лавку попала эта книжка, написанная председателем союза воинствующих безбожников и отъявленным богоборцем Минеем Губельманом!

  Мать Гликерия застыла от изумления. Господи! Да она и сама не подумала бы, что книга с таким заглавием может оказаться атеистической! А Зинаида – тем более…

  Тем временем епископ Михаил продолжал разглядывать книги.

  -А это что? Лев Толстой - «В чем моя вера» Впервые вижу, чтобы в иконной лавке православного монастыря продавались книги Льва Толстого…

  -Так он же великий писатель был… - пробормотала наконец-то обретшая дар речи мать Гликерия.

 -… отлученный от Церкви за свои еретические взгляды… - в тон ей договорил епископ. – Об этом каждому школьнику известно. А это что? «Дело игумении Митрофании». Чио ж, это весьма кстати… Мать Гликерия, вы знаете, чем прославилась игумения Митрофания?

  -Наверное, подвижница была… - заплетающимся от страха языком пролепетала мать Гликерия.

  -Если бы так! – ответил епископ Михаил. – Увы, мать Митрофания, а в миру – баронесса Розен, прославилась не благочестивой жизнью, а финансовыми махинациями. На следствии она утверждала, что делала это ради обеспечения своей обители. Но даже ей не пришло в голову торговать в монастыре атеистическими и еретическими книгами…

  Мать Гликерия молчала. Да и что ей было сказать?

  -Галенька, что ж теперь со мной будет? – испуганно прошептала ей на ухо Зинаида. – Разве я знала, что это за книги? Я думала, они божественные…

  В этот миг к матери Гликерии вновь вернулось самообладание. Ведь сейчас ей нужно было во что бы то ли стало защитить Зинаиду…

  -Цыц, Зинка! – так же шепотом ответила она подруге. – Я тебя в обиду не дам. Это я одна во всем виновата. Мне одной и отвечать.

  В этот миг Владыка обернулся…  и старухи обомлели, словно на их глазах нежданно свершилось чудо. Потому что епископ Михаил… улыбался. Увы, в отличие от тугих на ухо матери Гликерии и ее подруги, он обладал чрезвычайно острым слухом. И поэтому без труда расслышал диалог двух подруг.

  -Мать Гликерия. – сказал он с улыбкой. – В следующий раз, когда вам пожертвуют какие-нибудь книги, пожалуйста, поставьте меня в известность через отца Константина. Это мой секретарь. Вот он, рядом с вами. Я выберу себе самые интересные, так сказать, по знакомству. И потом куплю их у вас. А остальные девайте, куда хотите. Хорошо? А «Библию для верующих и неверующих», и вот эти брошюры… да и книжку Льва Толстого я у Вас куплю прямо сейчас. Не место им здесь.

  Последние слова Владыка Михаил добавил уже вполголоса.

  -Что вы, что вы, Владыченька! – затараторила мать Гликерия. – Я вам их так отдам, в подарок. И все остальные отдам! Мне для вас ничего не жаль!

  Лишь в этот миг она заметила Анну, которая застыла у порога, потрясенная увиденным и услышанным.

   -Аннушка! Ты что стоишь? Ну-ка, быстренько сложи все эти книги в коробки! Анна! Ты слышишь, Анна!?

  Ее речь потонула в оглушительном колокольном звоне, грянувшем, словно гром среди ясного неба. Бом-бом-бом!

   -Что такое? – охнула мать Гликерия. – Никак телефон? Аннушка, это у тебя, что ли? А ну-ка, дай его сюда! Ишь, раззвонился!

  Машинально вынув из кармана смартфон, Анна протянула его матери Гликерии.

  -Вот чудеса! – воскликнула мать Гликерия. – Это же Мишенькин подарок! Нашелся! Слава Богу! Аннушка, где ты его нашла?

  Она ласково провела пальцем по экрану смартфона. И вдруг оттуда послышался мужской голос:

  -Анюта… это я, Ефим Гольдберг… Ну, чем там у вас все кончилось? Да что ты молчишь… Оглохла что ли? Вот дура!

  В этот миг дверь иконной лавки вдруг распахнулась, и туда, как стая белых мотыльков, спасающихся от зимнего ветра, вихрем ворвались снежинки. Когда они рассеялись, растаяв на лету, Анны в лавке уже не было, словно унеслась она прочь вместе с холодным северным ветром…  

                                       *                       *                         *

   Спустя год, 2 января, в день памяти Святого Праведного Иоанна Кронштадтского, в храме Ершовской Иоанновской обители епископ Михайловский и Наволоцкий Михаил возвел мать Зинаиду в сан игумении. В этот день в монастырской церкви негде было яблоку упасть. За все годы существования Ершовского монастыря в ней еще никогда не было так многолюдно. И хор, под управлением регентши, сестры Нины, впервые пел стройно и даже ни разу не сфальшивил.

  А еще говорят, будто в тот день на Михайловском городском рынке не было видно многих старых продавщиц. Зато все они, словно по волшебству, объявились в Ершовке, в Иоанновском храме. И стоя в толпе, с изумлением и радостью смотрели на триумф матери Гликерии, рядом с которой, в рясе и клобуке, стояла ее неразлучная подруга Зинаида, а теперь - инокиня Зиновия, благочинная Ершовского монастыря.

  -Гляди, Людка… - шептала наша старая знакомая тетя Маша своей молоденькой соседке по прилавку, которая, встав на цыпочки, восторженно пялилась поверх голов на пожилую женщину в полном монашеском облачении, с Крестом на груди и игуменским посохом в руке. – Вот как наши-то высоко взлетают! Ведь она из наших, с нашего рынка! Смотри, Людка, и учись, как жить-то надо!

______________________________________________

1.Несмотря на то, что многое в этом рассказе реально, главные героини почти полностью вымышлены.

2. Апостольник – головной плат послушницы или монахини.

3.Вымышленный иконописный стиль, традиционный для Михайловской и Наволоцкой епархии. В реальности ему соответствуют так называемые «северные письма».

4.Прототипом епископов Иринарха и Михаила является покойный епископ Архангельский и Холмогорский Тихон (Степанов), очень много сделавший для нашей епархии. Вечная ему память!

5.Реальный случай… из врачебной практики автора.

6. Правильнее – Священноисповедника Луки Крымского.

7. «Библия для верующих и неверующих» Емельяна Ярославского (Минея Губельмана) и «Забавная Библия» Лео Таксиля – атеистические книги, в советское время издававшиеся массовыми тиражами.

8.По преданию, эти слова произнес чешский средневековый религиозный деятель Ян Гус, осужденный на сожжение, увидев, как некая благочестивая старушка тащит к его костру вязанку дров.