Проза

   Долго ли они шли или нет – Дима не знал. Бывают минуты, которые кажутся нам часами. Наконец Василиса остановилась перед какой-то дверью, трижды постучала в нее костлявым кулаком – тук-тук-тук. Звякнула щеколда и дверь открылась, пропуская мамку. Дима подкрался к двери, приоткрыл ее… и в очередной раз убедился в коварстве Василисы. Ведь она же клялась царице Марии, что немедленно отправится к царевичу. И солгала. Она спешила вовсе не к нему, а… Кто этот человек?  

  ВСТРЕЧА В КРЕМЛЕ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О СВЯТОМ ЦАРЕВИЧЕ ДИМИТРИИ.

                                                                                 Моему дедушке – С.Н. Герасимову-

                                                                                   знатоку и любителю истории России.

                                                           (Святочный рассказ)

 Отец Андрей Одинцов, второй священник Успенского кладбищенского храма, стоявшего на окраине Богоспасаемого града Михайловска, был самым обыкновенным батюшкой – бородатым, в подряснике, с тощей косицей давно не мытых волос на затылке. Батюшка, как батюшка, ничем не примечательный, обыкновенный, такой, как все.

 Протоиерей Михаил Одинцов, настоятель Успенского храма, ждал к себе гостя. Да не какого-нибудь там… ибо он привык вести себя соответственно своему сану и высокому положению в Михайловской епархии и не знаться, с кем попало. Впрочем, к числу важных персон, от нихже первым был, разумеется, епархиальный архиерей, его гость, Юрий Петрович Моргаевский, тоже не принадлежал. А был он просто-напросто давним другом отца Михаила. Другом детства.

О хорошем хоре отец Николай мечтал давно. Он всегда считал хор настоящим украшением храма. Да, как-то не складывалось. А тут, словно подарок свыше. Появилась в храме новая прихожанка, Светочка. И к огромному удивлению и радости отца настоятеля, девчушка только-только окончила регентский класс. Как-то, после вечерни подошла к отцу Николаю:

— Батюшка, простите, я вижу, что хора хорошего нет. А на клиросе одни бабушки, поют как умеют. Но ведь среди прихожан много моих друзей по муз-училищу.

— А регент?

— Так ведь я же как раз регентский закончила! Батюшка, благословите хор собрать. Я уже разговаривала с друзьями, человек пять, как минимум, для хора имеется.

— Даже не представляешь, как ты меня обрадовала! Что ж, собирай. Дело нужное.

Манечка сидела на стуле и грызла баранку, когда захлопнулось окно.

От неожиданности Манечка вздрогнула и бросила баранку. Потом она посмотрела на окно, сказала: «Ой!» и побежала к маме и папе.

- Папа, мама! – кричала она в комнате. – Так на кухне за окном киска.

- Какая киска? – не понял папа.

- Как за окном? – спросила мама.

- Наша киска. – ответила Манечка, от страха ей почему-то хотелось смеяться и голос её прыгал, как резиновый мяч. – Наша киска висит за окном и говорит: «Мяу! Мяу!».

Мама всё, наконец, поняла и бросилась на кухню.

Киски за окном не было.

Папа посмотрел под столом, за дверью, позвал киску громко по имени.

Мама подошла к окну. Форточка была открыта.

- Бабушка, тебе налить еще чая? – мама поворачивается от раковины и вытирает мокрые руки о фартук с большими цветами.

- Да нет, я уже налилась. – отвечает бабушка, отодвигая от себя белую фарфоровую кружку.

Мишка удивлен. Он как-то читал Гуси-лебеди и там говорилось о наливных яблоках.

«Мама, а что такое наливные яблоки?» - спросил тогда Мишка. «Это, сынок, яблоки, созревшие, которые налились соком, и стали румяные, вкусные, красивые, они так и просятся в рот» - ответила мама. А сейчас Бабушка говорит, что она налилась, но бабушка совсем не похожа на сочный плод. Скорее она напоминает сухой инжир, который мама добавляет в кипящее молоко, когда Мишка болеет. Желтый, морщинистый, круглый и сухой.

У продовольственного магазина на низкой старенькой коляске с разномастными колесами сидело постоянное присутственное лицо, безногий человек неопределенного возраста.  АСС, так назывался он тем, кто хотел с ним познакомиться, непременно уточняя: Астахов Сергей Сергеич, мытарь из Тополиного.

Ему подавали, когда хорошо, когда не очень, но любил он старушек, особенно в день их пенсии, когда те угощали его то яблоком, то пряником и непременной копеечкой, пороется иная в тощем кошельке, как вот сейчас, подошла, положила рублевик, вздохнула и попросила:

- Ты уж помолись,  родимик,  о грешной Пелагее да о ее детках… где-то они сейчас мыкаются».

- Да какой из меня молитвенник, бабка Пелагея, сам грешный, местечка светлого не найдешь.

Я лежу на узкой больничной койке и смотрю в окно. Это высокое  спаянное окно. Которое никогда не открывается и никогда не занавешивается шторами. Когда я подхожу к нему, я упираюсь подбородком в подоконник. Такое странное расположения окна меня тревожит. Словно я попала в ловушку, откуда никак не выбраться. Хочется свежего воздуха. Хочется ветра. Хочется свободы.

Я лежу на койке и смотрю в окно. Я вижу кусок пасмурного неба и часть промышленного здания – серую его стену и несколько окон. Вечером там не горит свет. И я предполагаю, что здание пустует.

Тобольск, сентябрь 1737 года

Нарочный из губернской канцелярии поклонился Владыке Антонию и отдал бумагу.

— Ступай, не жди, — ласково сказал старец и сломал печать.

Прочтя, он пристроил свиток на аналой и позвал, хмуря брови:

— Иван!

Канцелярист приблизился неслышно, взял послание и развернул.

То был монарший указ: Березовских священников, что служили у Престола верой и правдой и совершали Долгоруким молебны, всенощные и Литургии, наказать и сослать в Охотск.

— Прочесть вслух? – спросил Ваня, потрясенно водя взглядом по бумаге.

Старец покачал головой.

— Надо бы по форме в губернскую канцелярию отписать, что получен указ.

Секретарь сник.

1

Это было зимой 1986 года. Он встретил ее, высокую, красивую, с удивленными глазами, в музее, где она работала экскурсоводом, когда приехал из деревни, где учительствовал, домой в Переславль.

В музей они пошли с другом, который ее знал раньше, и «рекомендовал». Выждав паузу между экскурсиями Ира (так ее звали) присела на лавочку возле входа в музей и картинно достала из сумочки пачку «Мальборо». Алексей (так звали его) вынул зажигалку и дал даме прикурить. Дама с любопытством и несколько свысока осмотрела молодого человека. «Учитель литературы?- Ирина снисходительно улыбнулась.- Сейчас посмотрим, какой такой учитель, какой такой литературы…» И  бросила, как козырной картой, вызов фразой: «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы…» А Алексей, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ о знакомстве Мастера с Маргаритой: «Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам…» Глаза Ирины оживились. «Свиданий наших каждое мгновенье мы праздновали, как Богоявленье …»- начала она из Арсения Тарковского. 

МЕСТЬ АТЕИСТА

В нашем городе местные писатели собрались восстанавливать полуразрушенный храм. Создали общину, получили настоятеля.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело подается, тем более доброе. Богатенькие «буратино» - спонсоры толпой не набежали, а у иного писателя сейчас в кармане – вошь на аркане. Но все-таки старались, что могли - делали. Перво-наперво богослужение в изувеченном до неузнаваемости храме было восстановлено; вместо иконостаса алтарь отделила простая занавеска. А снаружи и говорить нечего: стены ощерились карминно-красными выбоинами кирпича, на крыше березки растут. И все-таки народ в окрестностях стал называть храм «писательским», раз там обретались кудесники слова.

Пограничье

«Поезжай дорогой на Аммохосто. За поворотом увидишь мой монастырек на пригорке»[1] ― так в одном из видений описал преподобный путь к своей обители. Той же дорогой едем и мы.

Окрестность, издавна собранная под заступничество святого Кендея Кипрского волниста, там и тут разбросаны пригорки и села.  Граница вдоль захваченной турками земли  разрезает ее пополам: по левую руку, сколько хватает глаз, ― развалины мирных сельских домишек, справа, где колосятся дикие злаки, — обитель-крепость, в белых стенах, меж вышек враждебных сторон. Надпись у ржавой рабицы предупреждает: «Турция рядом. Вход воспрещен».

Села святого: Авгору, Айа Триада, Ахна, Лиопетри, Дериния, Пилиа, Оморфита и другие. Всякий здесь сызмальства как на ладони, о болезнях и исцелениях узнают сразу, и каждая весть о чуде западает в сердце.

Местечковость ― особая черта святости кипрской. Угодники Божии веками собирают селенья и души вокруг себя, и время − любви не преграда. Преподобный Кендей в Духе издавна связан с окрестными поселянами воедино. Те, чьи предки обивали порог пустыннической кельи, теперь так же спешат в обитель в горе и радости. Что случись ― в простоте сердца зовут родного угодника, бегут в монастырь. Святой помогает, словно кокош, собирая под крылья птенцов.

Рассказы о чудесах бережно сохраняются и передаются из уст в уста.

***

 «Я Георгий, живу в селе Айа Триада[2]. Во время сбора оливок ветка подломилась и я рухнул вниз. Позвоночник повредился в четырех местах. С земли пришлось поднимать меня на листе железа. Я исходил криком от боли.

Отвезли меня в Аммохосто. Турецкий врач только руками развел: «Надо ехать в Афины». Но где взять мне такие деньги? Я плакал, умолял святого Кендея, чтобы он все исправил. И вот я как будто уснул, а преподобный пришел и спросил:

— Что зовешь меня, чего хочешь?

Я рассказал о своих страданиях, а он говорит:

— Когда проснешься, больше не заболит, все станет, как прежде.

И точно: пробудившись, я чувствовал себя хорошо.

Пошел я выписываться к турецкому врачу, а он отказывался верить, что я и есть тот самый больной.  Но наконец, вручил мне выписку и признал: совершилось чудо.

И вот я сегодня[3] и пришел в монастырь поставить святому свечу, поблагодарить за то, что меня исцелил. Буду славить его, пока жив»[4].

Новый дом

Сеню, когда он лишился родителей, тётка отвезла за город к бабке и деду. Как вошли они только в калитку, да как выросла пред ними избёнка в искристом снегу, так решил он про себя: «Убегу. Минутку выберу — и убегу».

Было тут ему непривычно. Первое – слишком тихо. Второе – всё делается неторопясь. «Поспешай неспеша», — дед говорит. И мобильник не ловит.

Уезжая, тётка крепко мяла в объятиях Сеню, звонко целовала в щёку бабу Шуру и деда Костю. А потом поклонилась им и сказала:

— Ну, воздай вам Создатель за доброту.

Сеня это запомнил. Слово новое – доброта – полюбилось ему. С тех пор он его где надо и где не надо вставлял. Скажет — и слушает, что выходит.

Баба Шура

Что такое совесть? Это голос Единого в нас, голос Поэзии. Совесть — это закон Божий, записанный в сердце человеческом. Вернее сказать — в Сердце, т. е. в Едином сердце всего человечества: людей живущих, ушедших и нерождённых.

Совесть — это Песня сердца, которая суть Песня одного на всех духовного Сердца. Но значит ли это, что все сердца поют именно эту Песню? Конечно, нет — поют Песню только ставшие, нашедшие, пришедшие, обретшие, ибо обретают счастье, став голосом, познавшим в себе Единое, нашедшим себя в Едином — голосом слышащим голос Пастыря и находящимся в послушании у него.

Но это ещё не всё. Рискнём сказать, что в человеке голос совести как бы двоится — в зависимости от этажа, на котором он слышится человеком: ветхом или новом. Первый уровень — законнический, второй — поэтический, песенный. Мне повезло, что благодаря прекрасной попутчице, у меня есть наглядный, житейский пример того и другого — из обыденной жизни...

Здравствуй Бог, как ты себя сегодня чувствуешь ? Наверняка тебе никто не задает такой вопрос. Ведь ты полон, а значит ни в чем не нуждаешься. Не надоели ли тебе все Твои дети? Ведь все родители рано или поздно устают от своих чад. А чадам все время что-то надо и во все виноваты предки. А Бог и подавно. Он всегда и всем должен и обязан. Он же Отец. Ты когда-нибудь отдыхаешь Бог? Ведь каково это не отдыхать ни днем ни ночью целую вечность? Наверное ты не послал еще один потоп потому, что наполняешь себя беседами со святыми и это переполняет тебя радостью и надеждой. Ты когда -нибудь бываешь один? Ведь везде или люди или ангелы, птицы, звери, духи.... Как Ты плачешь или смеешься? Наверное Твоя улыбка-это радуга, а слезы грибные дожди? У Тебя есть отпуск?

Ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал.
(Мф. 25: 26)

К чему дорога, если она не приводит к храму?
Из фильма « Покаяние»

– Смотри, смотри, Гигла идет!

– Где? А-а, вижу. Сегодня какой день?

– Воскресенье!

– Значит, опять этот старый пень в церковь тащится.

Такая вот перекличка через улицу произошла рано утром в деревне Дигоми между двумя соседками при появлении на дороге, еще далеко от их домов, высокого старика.

I

Отец Геннадий проснулся от холода.

Открыв глаза, он услышал, как дрожат сложенные из цельных брёвен стены, как свирепая буря завывает на все лады.

Не верится, что всего полночи назад в этой же самой часовне отслужена всенощная, и ни одно, даже легчайшее, дуновенье, не потревожило собравшихся прихожан; тихо и мягко струился свет, снег блистал тысячами алмазов…

«Ууаауу»,— взревел ветер, бросая в самые малые, невидимые глазу щели, колкую порошу.

Батюшка поднялся на ноги, крупно дрожа от стужи. Старая малица* уже не так держала тепло, ее продувало.

Каждый шаг давался с трудом: часовня, недавно прибранная и украшенная, теперь оказалась усеянной наметенными за ночь снежными горками.

Еще шаг, другой…

Из книжки про старца Паисия

Олет просыпается, когда солнышко ещё спит. Чистит пёрышки и оглядывается. Вместе с братьями и сёстрами, что живут в кроне того же дерева, приветствует утро песней.

Олет, как вы уже догадались, — птица, и у него есть необыкновенный друг. К нему-то и летит он, когда тени густеют и темнеют, то есть по-человечески — в полдень.

Старец Паисий, тот самый чудесный друг, уже вышел ему навстречу.

— Олет! — зовёт он.

Услышав знакомый голос, птица припускает ещё быстрее.

По-арабски «Олет» значит малыш. Языков птаха не знает, зато умеет откликаться на своё имя.

Старец никогда не приходит с пустыми карманами, они всегда так и оттопыриваются от гостинцев.

Куличи святили обыватели,
Раз в году являясь к Утешителю…
Не собор Парижской Богоматери,
Дух горит, тоскуя по Спасителю!