1
Это было зимой 1986 года. Он встретил ее, высокую, красивую, с удивленными глазами, в музее, где она работала экскурсоводом, когда приехал из деревни, где учительствовал, домой в Переславль.
В музей они пошли с другом, который ее знал раньше, и «рекомендовал». Выждав паузу между экскурсиями Ира (так ее звали) присела на лавочку возле входа в музей и картинно достала из сумочки пачку «Мальборо». Алексей (так звали его) вынул зажигалку и дал даме прикурить. Дама с любопытством и несколько свысока осмотрела молодого человека. «Учитель литературы?- Ирина снисходительно улыбнулась.- Сейчас посмотрим, какой такой учитель, какой такой литературы…» И бросила, как козырной картой, вызов фразой: «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы…» А Алексей, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ о знакомстве Мастера с Маргаритой: «Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам…» Глаза Ирины оживились. «Свиданий наших каждое мгновенье мы праздновали, как Богоявленье …»- начала она из Арсения Тарковского. Алексей невозмутимо продолжил: «Одни на целом свете. Ты была смелей и легче птичьего крыла. По лестнице, как головокруженье, через ступень сбегала и вела сквозь влажную сирень в свои владенья с той стороны зеркального стекла…» Ира немного смутилась: «Дальше не будем…» Она была в восторге, но сдаваться не хотела. «Хорошо,- сказала она,- теперь вы. Прочитайте ваше любимое…» Алексей задумался. «У меня много любимого. Хотя, впрочем, пожалуй, на этот раз вот это: «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь…» Ирина побледнела, вскинула на Алексея притупленный взгляд, посмотрела в упор. Теперь уже она продолжала, не отводя взора от Алексея: «Заслонивши тебя от простуды, я подумаю: «Боже, Всевышний! Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». А Алексей уже не мог оторвать своих глаз от ее пронзительных карих очей. «Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни. Возвращаться- плохая примета. Я тебя никогда не увижу…»- почти шепотом произнес он, как умер…
И коротнуло! Торкнуло! Они взахлеб, даже не заметив, как перешли на «ты», говорили об «Альтисте Данилове» Орлова и о последних фантастических романах братьев Стругацких, о фильмах Тарковского и о поэзии «Серебряного века». Давно уже ушел заскучавший друг. Пришла новая партия экскурсантов, но Ирина отмахнулась от них, сосватав недовольной коллеге-подружке.
Они не могли наговориться. Говорили, говорили, говорили, глядя друг в друга захмелевшими и влюбленными глазами…
Расставаться не хотелось. Расставались с тревогой. Договорились обязательно писать письма.
2
И завязалась переписка. Первое письмо от Ирины Алексей получил буквально через пару дней после того, как вернулся к себе в деревню. Странное это было письмо. Пару слов о себе, о работе, о скучном своем житие-бытие в неказистом сером домике на улице Свободы, где вместе с нею жили еще мама с сестрой. И тут же Ира предложила Алексею писать совместно роман, которому тут же положила начало: гибла Российская империя, в своем поместье овдовевший земский врач Иван Петрович Бухарев (Ира где-то в музейных архивах нашла дневники этого земского врача) жил вместе со своей дочерью. Она, Ирина, соответственно, и была единственной дочерью врача. Страшно. Жутко. Только что казнили Государя с семьею. Всполохи пожаров. Горят окрестные помещичьи усадьбы. Их же усадьбу мужики пока не трогают: все же отец стольких крестьян вылечил! Но смотрят косо. И из прислуги осталась только верная Катя. Собственно, только ее усилиями семья и спасается как-то от голода. Катя огородничает. Что-то в деревне меняет из ненужного барского барахла на молоко или яички. Сам же доктор и его дочка, хоть и милые, образованнейшие люди, но совершенно не практичные. Доктор в своем кабинете пишет дневники, а Ира читает книги и с тревогой смотрит в окно. «Как дети!»- вздыхает Катя…
Алексей, тоже чиркнув буквально пару слов о своем житие-бытие в деревне, тут же бросился писать продолжение, уже со своей стороны. Он - поручик Алексей Михайлович Кукушкин, только что вернувшийся с «германской», где получил ранение в ногу, а потому немного прихрамывает. Он направлялся к своей невесте Настеньке Успенской, но по дороге узнал, что Настенька с семьей уехала в Питер, а усадьбу Успенских мужики спалили…
По дороге у поручика разбередилась рана. Сердобольная хозяйка, к которой Кукушкин попросился на ночлег, как могла по-крестьянски врачевала (привязала к ране лопухи), но посоветовала все-таки обратиться к врачу, к Ивану Петровичу Бухареву, который живет по соседству…
Так они и познакомились: поручик Алексей Михайлович Кукушкин и Ирина Ивановна Бухарева, замечательные и милые люди из прошлой жизни…
Действие романа перенеслось затем в эмигрантский Париж, где Алексей Кукушкин работал таксистом, а Ирина была модельером в салоне мадам Коко. Сороковой год. В Париже немцы. В романе появляется некто Отто фон Краузе, полурусский немец, непревзойденный авантюрист, холодный и расчетливый игрок со вспышками леденящего душу отчаянного куража. Совершенно беспринципный тип, легко раскалывающий ледоколом устои любой морали, но способный неожиданно и тайно совершить благородный поступок. И так сложился этот странный любовный треугольник…
Ирина была в восторге от Краузе. Алексей же, создавший этот образ, даже ревновал к нему от имени поручика Кукушкина Ирочку Бухареву. И Иру это безумно веселило…
3
Пришла весна. Ира неожиданно прекратила писать недописанный роман, оставив любовный треугольник без определяющего вектора в выборе отношений…
Ира прислала телеграмму, что приедет к Алексею в деревню в начале мая…
Алексей, не веря своим глазам, несколько раз перечитал текст телеграммы. Нет, все верно. Приедет в начале мая. Ошибки нет…
Сначала он испытал дикий восторг, а затем леденящий душу ужас: а если сорвется, не получится?! Вдруг передумает? Кто-то помешает? Автобус сломается в дороге? Он не сможет ее встретить на мотоцикле? Мало ли: налетит колесом на гвоздь, движок «стуканет», просто в аварию попадет? …
Но нет, все сложилось благополучно. Правда, Ира приехала в Нагорье немножко раньше, и ей пришлось подождать. Она со смехом рассказала Алексею, как к ней пытались «клеиться» местные парни, пока она ждала его…
В лучах майского солнца, веселая, стройная, красивая, с распущенными роскошными каштановыми волосами, она была очаровательна. Алексей даже зажмурился. Молчаливо пригласил ее сесть на заднее сиденье. Ира воссела царственно, как на трон. Алексей рассмеялся: «Нет, так не годиться! Это мотоцикл, а не машина. У мотоцикла только два колеса. Так будешь сидеть- мы быстро улетим в канаву. Ближе к водителю, и не вихляться!» Ира послушно прильнула сзади к Алексею и, чуть помедлив, обняла его. Один раз она все-таки распрямилась, раскинув руки, чтобы поправить взлохмаченные ветром волосы,- и мотоцикл кинуло прямо в кювет. С большим трудом Алексей выправил руль. «Я же говорил!»
Весело играло в лужах солнышко. Грунтовая дорога мотоцикл не трясла, но мягко покачивала, как челнок на волнах. Ира еще сильней прижалась к Алексею и вздохнула. Ее головка лежала на плече «поручика». И «Кукушкин», пьянея, слышал тонкий запах духов «дочери земского врача»…
Первый раз они поцеловались, как только вошли в темную и прохладную клеть дома, где жил Алексей. Это был долгий и сладкий поцелуй. Такой же долгий и сладкий, как их разговор на лавочке около музея, когда они увиделись первый раз. Им обоим стало жарко. Им обоим показалось, что они выпали из времени и пространства. Вот так вот где-то парят просто над весенней землей среди щебетанья птиц…
4
…Наконец, они встряхнули одновременно головами, рассмеялись и зашли в дом, слегка покачиваясь, захмелев друг от друга.
Дома было тепло и уютно. По просьбе Алексея подтопок русской печи предварительно протопил сосед. В подтопке закрытой заслонкой печи еще поигрывали огоньками угольки, но уже без опасных угарных синих всполохов.
-Есть хочу!- голосом капризного ребенка, надув губки, сказала Ирина. Алексей жестом пригласил ее в закуточек, в который устьем выходила русская печь и который считался кухней. Вообще все жилое помещенье дома с печкой слева представляло из себя большую комнату в три окна, отгороженную «г»- образной деревянной перегородкой, которая создавала слева «кухню» в одно окно и смежную со входной дверью «прихожую», превращенную Алексеем по совету того же соседа в мини спортивный зал, куда он кинул принесенный из школы мат, где лежали гантели и где был прикрепленный резиновыми медицинскими жгутами к потолку и к полу футбольный мяч в авоське- что-то вроде «груши», которую Алексей любил дубасить по утрам. По периметру перегородки сверху была полка, вся уставленная книгами. А еще там была гипсовая голова слепоглазого Гомера, принесенная Алексеем (в качестве еще и преподавателя рисования) из школы, где она подразумевалась как наглядное пособие для уроков «изо».
Пригласив Иру на «кухню» за стол, Алексей жестом факира скинул салфетку, под которой оказалась кринка парного молока, деревенские яички, соленые огурчики и грибочки. Из русской печки он достал чугунок с горячей картошечкой и кабанятиной. Кабана на днях подстрелил на охоте сосед.
-А выпить что-нибудь есть?- глаза Иры загорелись «предвкушением».
-Конечно!
Алексей поставил на стол бутылку самогонки- дар все того же таинственного соседа…
Ира зажмурилась от удовольствия…
Им было весело. Они смеялись, наперебой стараясь рассмешить друг друга. А затем, когда вечер себя исчерпал, они оба внезапно замолчали. Ира опустила взгляд и робко подняла его на Алексея. Они смотрели друг в друга молча. И что-то новое отразилось теперь в их глазах. Так же молча они взялись за руки и пошли в темную комнату за перегородкой…
-Не торопись, милый! Не торопись! Это время теперь наше! Теперь все наше, весь мир!
5
Главная комната была проста: в центре под незамысловатым абажуром круглый стол с книжками, тетрадками и печатной машинкой «Москва». Слева, у перегородки, кровать (под светильничком – ночничком) с традиционной советской панцирной сеткой. Прямо, слева от окна, полка с книгами и с иконкой «Владимирской» Богородицы и с вертикальным магнитофоном «Нота» Справа, между окон, черно-белый телевизор на тумбочке.
А на кровати лежали они, обнаженные и счастливые, красивые и молодые. Когда засыпал он, она внимательно рассматривала черты его лица, проводя оттопыренным мизинчиком по его бровям. Когда засыпала она, он, улыбаясь, нежно гладил тыльной стороной ладони ее волосы, проводил по бровям, по щеке; нежно целовал ее в закрытые глаза- и она улыбалась во сне.
А утром их веселило буквально все: и отсутствие сигарет, и остывшая жирная кабанятина, и председатель колхоза Репин со своим замом Поросенковым, таращившие на Иру глаза. Они зашли вроде бы по какому-то школьному делу, а на самом деле просто из любопытства, по наводке деревенского «сарафанного радио».
Какой же беззаботный был этот день! Где-то «поручик» добыл пачку сигарет «Друг», которыми угощал свою даму. И оба смеялись: «Как будто перьями из подушки сигарета набита!»- сказал он. «На которые предварительно посикала собачка!»- уточнила она…
Он показывал ей свои любимые асаны из йоги, которые, когда не ленился, делал по утрам. Ира восхищалась. Ей вообще все нравилось в нем. И вот-вот она «Поза крокодила», когда ты, упершись руками в пол, держишь тело параллельно земли, как Высоцкий в видеоклипе «Утренняя гимнастика». На самом деле, ничего сложного: никаких физических сверх усилий, просто нужно поймать баланс… Она приписывала ему даже то, что никогда не было ему свойственно, например, агрессивность и жестокость в мужской драке. (Висит же тренажер - «груша»!) А стоило ей взять в руки веник, чтобы подмести изрядно уже замусоренный дом, как он умилялся ее хозяйственности, хотя это было ей свойственно в самой наименьшей степени…
Что-то шло по телевизору. Что-то ели. Но все это было где-то сбоку. А в центре были они вдвоем. И никак они не могли насладиться друг другом, как тогда, на лавочке, около музея -наговориться.
«И какой ты смешной, милый…»
6
Она побыла у него несколько дней. Наверное, с неделю. И это была, конечно же, неделя счастья. Но в это время они ни разу не говорили о книгах и их героях. И даже немножко ссорились. Из-за сущей ерунды, о которой потом вспоминали со смехом. Сползала какая-то невидимая пелена, обнажая души. И пелену эту хотелось ухватить, придержать. И в какую-то очередную ночь ей стало страшно, гомерически страшно. Она не могла заснуть, все теребила его, сонного, уставшего. А он никак не мог понять, в чем причина этих переживаний?
А утром смеялись над этими ночными страхованиями, но в глазах уже не было веселия…
Пришло время расставания. Они не говорили громких слов. Он также отвез ее на мотоцикле на автобус до Нагорья. Теперь он даже не ощущал ее на заднем сиденье - так едины они были.
Он молча смотрел в ее глаза за стеклом автобуса. А она что-то едва заметно прошептала ему губами, когда автобус тронулся.
Потом, когда автобус, неуклюже развернувшись на площади, потащился по дороге в Переславль, он расшифровал сердцем, прошептанное ею: «Прощай!»…
7
Скоро от нее пришло письмо и в нем были стихи:
«…Было поздно уже и темно,
Было звездно и ветрено очень.
Страхи мягко вползали в окно,
И свеча не рассеяла ночи.
Мы молчали, страшась говорить,
И искали спасенья друг в друге.
Мы боялись черту преступить
И пропасть в этом дьявольском круге.
Все, что днем и легко, и смешно,
Ночью кажется грозным и жутким.
Звуки, тени и даже окно,
Все пугает совсем не на шутку.
Слышишь, чьи-то шаги за стеной?
Эта кошка недобрая, милый!
Это сон, это все не со мной,
Я не знаюсь с нечистою силой!
Боже мой, что за тень на печи?
И от свечки мне только страшнее…
Ну, скажи что-нибудь, не молчи
И зажги все огни поскорее!
…Он прошел, этот сумрачный час.
Улеглось все вокруг, стало проще.
Первый луч опустился на нас.
И кукушка заплакала в роще.»
И далее, на другом листе:
«…Было солнце особенно алым,
Было небо особенно синим.
Ты казался немного усталым,
Но, по-прежнему, очень красивым.
Было все очень хрупким, непрочным,
В этом прелесть, загадка, томленье.
И пускай эти дни чуть порочны-
Тем понятнее сердца смятенье.
И пускай мы немножко играли
В наши страсти, беседы и ссоры.
Повторится такое едва ли.
Понимаешь? Согласен? Не споришь?
Мы хотели сберечь то, что свято.
Не касались того, что бесценно.
Этот путь предназначен когда-то
Был и мне, и тебе, несомненно…»
«Но почему тогда «прощай»?!»
Алексей целовал эти листки со стихами, прижимал их к сердцу. Он кидался на кровать, зарывался лицом в подушку, стараясь уловить еще живой ее запах, но уже безнадежно выветривающийся…
8
До осени, промозглой, мрачной, холодной и неприветливой осени тянулась для Алексея эта пытка. Он звонил Ирине по телефону из школы. Она говорила или что-то обыденное, или молчала.
«Что случилось? Ты полюбила другого?»-«Нет, просто это жизнь. И я не хочу тебе ее портить. Так красиво, как у нас с тобой было, не бывает в обычной жизни, Алеша…»
Больше Ирина трубку не брала…
-Надоело смотреть на эти «страдания юного Вертера!»- сказал Алексею друг-сосед, зайдя как-то в гости.
Отто, так звали соседа (русский полунемец), удивительным образом сочетал в себе чисто немецкую педантичность с чисто русской непредсказуемостью.
Он был спецназовцем, воевал в «горячих точках», получил ранение в ногу, ушел в отставку по инвалидности и теперь постоянно жил в деревне. Когда поунемец не бухал (а именно от этого пристрастия, говорят, и жена от него ушла), бывал он очень крутым мужиком, охотником, спортсменом, интересным собеседником и частенько давал окружающим очень дельные советы, но при этом становился до тошноты пунктуальным, логичным, занудным и последовательным,- немцем, одним словом. Когда же бухал, превращался в искрометного балагура, хулигана, авантюриста,- одним словом, в русского раздолбая…
-Будем вытравлять Ирину из твоего сердца,- говорил друг-сосед,- абортировать, так сказать, твои чувства к ней!
Отто велел Алексею взять лист бумаги и в левом столбике записать то, что было ему особенно дорого в Ирине. А в правом столбике, напротив каждого пункта, Отто обещал записывать свой«низвергающий идеал» контраргумент. И вот что у них получилось:
- Ирина очень красивая,- написал Алексей.
- Нижняя губа немножко оттопырена,- внимательно рассматривая фотографию Ирины (Ира оставила ее Алеше на память), по-медицински холоднокровно записывал Отто.- Челюсть тяжеловата.
-Начитанная, очень любит литературу,- отмечал учитель.
- Живет в придуманном мире,- парировал сосед.
-Остроумная,- не сдавался влюбленный.
-Насмешливая,- уточнил друг. Тут он отложил ручку, как немецкую пунктуальность. Дальше он отвечал устно:
-Подумай о своих недостатках, которые могут быть высмеяны ею в обществе других людей,- грустно заметил он Алексею.
-Она Моя Муза! Я пишу только с мыслью, что она прочитает!- продолжал страдалец.
-Так и пиши,- резонировал полунемец.- Она точно прочитает. Железно! Чисто из кошкиного женского любопытства! А с Музами, мой друг, не спят.
-Она мне нравится как женщина,- констатировал Алеша
-Природа женщин примерно одинакова,- заметил бывший когда-то женатым мужчина,- особенно при выключенном свете. И слова, и позы одинаковы. Я уж не говорю про физиологию… У тебя есть «вход», у нее есть «выход». Господи, этому миллион лет!
6. -Во мне что-то не так, если меня бросили,- самоуничижаючийся российский бедный Вертер.
-Чушь!- отвечал бывший спецназовец.- С тобой все в порядке. Думаю, как минимум десять девушек прямо сейчас побегут к тебе с восторженным визгом, стоит лишь тебе щелкнуть пальчиками. Но для изгнания этих вредных комплексов продолжай работать над собой, качайся, отжимайся. Переводи, одним словом, энергию сексуальную в энергию кинетическую.
7. -Без нее я вселенски одинок!- совсем сник Леша.
-Думаю, именно в этом году родилась девочка, которая, став девушкой, украсит твою жизнь на несколько счастливых лет…
Тебе, дураку, этого не понять…
-И главное, дружок,- заключил сосед,- наверняка Ирина не умеет готовить, не хозяйственная, не бережливая. И она музейный работник. А это значит, что тебе как экспонату дан уже порядковый номер, ты зарегистрирован в журнале и про тебя забыли! Вон, смотри, на ушах твоих пыль!
На самом деле, то, что она тебя бросила- это даже хорошо! Для нее и ее музейного окружения это пик благородства. Она ушла от тебя, чтобы не записывать тебя в почетный легион мужей -рогоносцев! Так что спасибо ей скажи! Она, кажется, любит тебя, дурака…
Довольный и успокоившийся Алексей облегченно вздохнул и … помчался в Переславль на мотоцикле благодарить Ирину, как и посоветовал ему Отто…
-А я ее люблю…
-Бери ключи.
9
-Что ты будешь с ним делать!- всплеснул руками друг-сосед.- Угробит ведь мотоцикл, засранец! Как пить дать угробит!
Сосед расположился удобно за круглым столом под абажуром в комнате Алексея, поставил перед собой бюстик Гомера, вынул из кармана военной безрукавки шкалик с продуктом своего производства, налил себе рюмку. Подумав, налил и Гомеру.
-Что ты знаешь об одиночестве, «юноша бледный со взором горящим»?! Вселенское одиночество помнит, наверное, только «небо Аустерлица».
…Ну, еще, может быть, рыжее небо Кандагара…
А ты что скажешь?- обратился сосед к Гомеру.- Правильно! Не серьезно все это! Не умеют они, молодежь нынешняя, очищаться трагедией! Не понимают, что страдания возвышают человека, как благополучие превращает в сытую, б-дь, скотину!
Вот поэтому трагедия как жанр гораздо выше комедии! Вы, греки, прекрасно это понимали! А теперь- одни комедии…
Обосремся однажды…
Посмотрев пристально в слепые глаза Гомера, Отто поднял рюмку и провозгласил тост:
-Ну, за катарсис, старик! …- и опустив уже поднесенную было к губам рюмку, задумался.- Старик… А сколько тебе было, Гомер? Сорок? Сорок пять? Неужели пятьдесят?! … Ой!!!
10
…Алексей ехал 110 километров под моросящим дождем по грязи, часто непролазной. Сначала он останавливался, чтобы дать мотоциклу остыть, но чем ближе он был к Переславлю, тем больше было испытаний. Под Нагорьем ослабла цепь, и он натягивал ее в кромешной тьме под усилившимся дождем. А как только в Нагорье, повернув на площади, выехал на дорогу до Переславля,- лопнула камера заднего колеса. Три часа он безуспешно занимался ремонтом, затем просто отчаянно набивал в покрышку траву. 47 км он ехал по дороге на первой или второй передаче, вихляясь из стороны в сторону…
Из деревни Алексей выехал вечером, а у дома Ирины (и как нашел-то!) был в 6 часов утра- грязный, мокрый, измученный…
Она вышла к нему в шлепках на босу ногу, зябко кутаясь в пальто, накинутое поверх халатика. Грустно улыбнулась:
-Ну, зачем ты?
А он светился от счастья. Большего ему ничего другого и не нужно было. Просто видеть ее.
-Езжай домой, Леша. Простынешь…
И она ушла, грустно и виновато улыбнувшись.
А он долго еще стоял под окнами ее старенького и покосившегося домика. Уже и свет в доме погас. Уже и утренние фонари на улице Свободы погасли… А по пустой улице, надвигаясь на Алексея, нетвердой походкой шел какой-то человек, что-то грозное бормоча себе под нос, что-то выкрикивая… То ли пьяный. То ли сумасшедший…
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке…
Алексей бросил разбитый вдрызг мотоцикл в гараж, а когда появился на пороге своей квартиры, мать всплеснула руками. Сначала она принялась ругаться по обыкновению, но затем, увидев, как сын, скинув только обувь и верхнюю одежду, улегся с отрешенно-покинутым в каплях дождя лицом на кушетку в своей комнате, подсела рядом.
-Ты бы умылся…
Алексей смотрел куда-то сквозь мать. Краем губ он улыбался, а по щекам его текли слезы…
-Выпей, Леша. Выпей, сынок!- всхлипнула мать.- У нас с папой полбутылки водки есть, еще с майских осталась…
А сынок уже спал. Он спал с плачущими глазами…
Рано утром он сел в автобус и поехал обратно в деревню. Точнее, до Нагорья. Дальше автобус не ходит, дальше шел пешком. От Нагорья до его деревни было 63 километра, но он не думал об этом. Где-то его подвозили, где-то брел, не замечая идущего параллельно с ним по другой стороне дороги волка, где-то снова подвозили…
11
В работе он старался забыть Ирину. Не по разрушающей чувства методике соседа, а с сохранением всего того хорошего, что было в его сердце сложено с благоговением и любовью по отношению к ней…
На Новый 1987 год он решил остаться в деревне. Поставил елочку, кое-как украсил. Друг-сосед звал к себе, но Алексей отказался. Отто понимающе кивнул, принес чекушку самогонки, поздравил с Новым годом и пошел уже было к двери…
-Да, чуть не забыл!- хлопнул он себя по лбу.- Почтальон заходил. Тебе открытка от Ирины…
Едва дождавшись, когда сосед выйдет, Алексей быстро накинул на дверь засов.
Надо сказать, Алеша жил тайной надеждой, что вот так вот прямо в новогоднюю ночь откроется дверь - и на пороге с распущенными каштановыми волосами поверх дубленки, вся в переливающихся снежинках, улыбающаяся, загадочная, появится она! Для нее, собственно, он и елочку наряжал… Ведь в Новый год должно произойти чудо! Но и открытка от нее - это тоже хорошо! Это тоже почти чудо! А вдруг там… Алексей устремился под абажур читать открытку…
И слова текста открытки поплыли у него перед глазами от слез, как когда-то весной земля под их ногами.
«Алеша, милый! Поздравляю тебя с Новым годом! Пусть у тебя все будет новое в следующем году: школа, дом, друзья, рассказы, стихи, ощущения, впечатления, желания и … чудесная, сказочная, сумасшедшая влюбленность в девушку-фею, в Ассоль, Фрези Грант, Офелию, Джульетту… Пусть она будет настоящей феей, пусть будет совсем не такой, как я…
Пусть все будет новое, но где-то глубоко в памяти пусть остается хоть капля, хоть кристаллик старых воспоминаний, в которых (прости меня!) одной очень редкой искрой иногда промелькнет мое имя. Помнишь- Ирина…
Я желаю тебе счастья, Алексей Кукушкин! Я верю в Вас и в Ваше будущее! С Новым годом, мой друг!
Ирина.»
Где-то в телевизоре били куранты и люди в мишуре и серпантине смеялись и пили шампанское. Люди веселились, острили. Даже напрочь глухая деревня несколько оживилась. Были слышны чьи-то голоса. Сосед на улице жахнул из ружья дуплетом в воздух. Кто-то под окнами рассмеялся. А Алексей оцепенело стоял посреди комнаты и смотрел на открытку…
12
Жахнув из ружья в зимнее звездное небо, сосед присел под окна своего дома на завалинку, откинувшись к бревнам. Он достал из кармана овчиной безрукавки плоскую фляжку, отвернул крышку и сделал хорошие мужские три глотка. Чему-то улыбнулся.
«А ведь даже не спросил, где конверт, если письмо,- подумал он.- Совсем парень голову потерял…»
И ему вспомнилось лицо девушки с «немножко оттопыренной губой» и «несколько тяжеловатой челюстью»… Безусловно, красивое лицо безусловно красивой девушки с роскошными каштановыми волосами и властно очаровывающими карими глазами… Ах!!!
Неделю назад Отто ездил в Переславль. Найти Иру в музее не составило труда. Он представился. Ирина была поражена.
-Отто фон Краузе?!
-Не совсем так. Просто Отто Иванович…
Он рассказал, в каком состоянии находится сейчас Алексей. Ирина вздохнула:
-А что я могу поделать? Я не говорила ему. Я скоро выхожу замуж…
-И не говорите. Просто поздравьте его с Новым годом, просто черканите пару слов на открытке. Это же не сложно, правда? Это же не займет много времени, мадам?!
Ирина кивнула головой, убежала в здание музея и скоро вернулась с открыткой.
-А все-таки здорово было!- вздохнула на прощание Ирина.- У меня такого в жизни больше не будет! Эта поездка на байке…
-На моем байке,- уточнил Отто.
-Эта кабанятина. Я раньше никогда ее не ела…
-Моя кабанятина…
-Этот деревенский самогон…
-Мой самогон…
-А что же тогда Алешкино-то?!- задорно рассмеялась Ирина, восторженно глядя на собеседника.
«Пункт №3»- грустно подумал полунемец.
-А Алешкина-то – Любовь!- резко ответил Отто и поторопился к выходу. Нужно было успеть еще на обратный автобус…
В старинный серебряный кубок Отто налил из домашней глиняной бутыли вина. Еще летом приезжал из Грузии на просторной машине друг сослуживец, привез несколько таких бутылей, бережно обложенных в деревянном ящике опилками, в которых лежали: зелень, чеснок, перец, желтые и бордовые помидоры, яблоки, груши, гранаты, грецкие орехи,- целый багажник ароматного и самозабвенного Кавказа! Почти все тогда с другом и оприходовали. Жарили шашлыки. Друг мастерски готовил чашушули, чахохбили, чихиртму… Хорошо, душевно пообщались, вспоминали… Отто хотел и последнюю бутыль откупорить, но друг остановил:
-Оставь! Зимой выпьешь, когда загрустишь…
И вот пришло время. Вспомнил, как отдавал жене другой серебряный кубок, чуть поменьше, парный.
-Об одном прошу: храни как память, не чокайся им с кем попало, особенно с будущим своим. И я тоже ни с кем из женщин не буду чокаться этим кубком, клянусь, даже если и появится кто-то. Пусть хоть они останутся парой…
-Чудной ты, Завитушкин,- рассмеялась бывшая супруга,- от тебя женщина, жена навсегда уходит, а ты о какой-то ерунде просишь…
-Это не ерунда,- поморщился Отто,- и я не Завитушкин. Сколько раз я тебе говорил, что моя фамилия с немецкого переводится как «жабо». Именно его носили мои родовитые предки, взявшие, между прочим, Иерусалим… Хотя, конечно, по моде своего времени и завивали, вероятно, волосы…
Бывшая жена, суетливо собиравшая вещи, задержалась, посмотрела на бывшего супруга с жалостью и иронией.
-Чудной ты. Другой бы на твоем месте давно бы карьеру головокружительную сделал после всего того, что ты пережил. А ты … «жабо», «родовитые предки»… Кому это сейчас надо? И сколько это стоит? Вон, посмотри, тот майор, которого ты с поля боя раненым из-под носа у моджахедов вытащил, уже генерал-майор. А ты все тот же сраный майор, как и тогда… Позвонил бы, выпили бы, пообщались бы по-мужски, вспомнили прошлое. Глядишь, он бы тебя и…
-Я не погоны… с поля боя вытаскивал,- поморщился побледневший Отто,- а раненого товарища. А стал бы я этого нынешнего генерал-майора с поля боя вытаскивать- это еще вопрос, мадам, очень большой вопрос… ?!
И не чудной я, а просто рыцарь. Их мало…
Но есть еще…
А в своем древнем германском роду последний я…
Ты с рыцарем жила, моя подруга…
-Ах, простите, не заметила!- нервно бросила уходящая навсегда жена, захлопнула чемодан и быстро пошла к выходу. И даже не обернулась.
-Что ж, с женщинами это иногда случается,- грустно глядя ей в след, прошептал себе под нос Отто.- И наследника мне не оставила. Некому передать рыцарство. Я последний von Halskrause…- Отто пригубил вина из красивого кубка…
P.S.
…Ассоль осторожно сняла с себя руку сладко спящего Грея и осторожно, чтобы не скрипнуть, села на краешек кровати. Как же он сказочно красив! Особенно сейчас, во сне, когда так вот безмятежно улыбается. Девушка сняла с безымянного пальца своей правой руки золотое кольцо и положила его на прикроватный столик. Еще раз посмотрела на возлюбленного.
-Спите, почивайте Артур Грей! Ваша Ассоль будет помнить вас всегда!
На цыпочках Ассоль вышла на палубу корабля. Летика ее уже ждал, как и договаривались. Он помог девушке спуститься с корабля в тихо покачивающуюся на волнах еще спящего моря шлюпку. Ассоль вскинула голову, жадно всматриваясь в корабль с алыми парусами, пока корабль не исчез в утренней дымке, как и не было.
-А капитан расстроится!- с укоризной бормотал себе под нос Летика.- Может, передумаете?
-Нет, Летика, не передумаю! Так нужно. Иначе сказка погибнет. И любовь тоже. А я не могу этого допустить!
-А капитан расстроится!- не унимался Летика, тихонька гребя веслами, пока Ассоль его не остановила.
-Довольно! Дальше я сама!
Ассоль проворно перебросила через борт шлюпки босые ножки и спрыгнула. На глазах у изумленного Летики она легко и свободно побежала по волнам, пока не скрылась в утренней дымке моря, как и корабль с алыми парусами, как и не было…
А на палубе корабля спали пьяные музыканты. Только один не спал. Он сидел в овчиной безрукавке, прислонившись к нактоузу, под компасом. Отхлебнув из фляжки, которую извлек из кармана безрукавки, музыкант прижал к подбородку скрипку, вскинул руку со смычком и, закрыв глаза, заиграл…
Это была тихая и печальная мелодия, красивая и старая, как и весь этот мир. И вы ее прекрасно знаете. И именно она сейчас нежно звучит в вашем сердце…
