Вы здесь

Честное архиерейское

                                                           (Святочный рассказ)

 Отец Андрей Одинцов, второй священник Успенского кладбищенского храма, стоявшего на окраине Богоспасаемого града Михайловска, был самым обыкновенным батюшкой – бородатым, в подряснике, с тощей косицей давно не мытых волос на затылке. Батюшка, как батюшка, ничем не примечательный, обыкновенный, такой, как все.

  Но когда отец Андрей после службы приходил домой и снимал подрясник, то преображался до неузнаваемости. Можно сказать, он становился совсем другим человеком. В самом деле, в грузном мужчине средних лет, сидевшем на кухне, кишевшей грязью и тараканами, в вылинявших семейных трусах, в обществе полупустой водочной бутылки и обглоданного остова копченой селедки, невозможно было узнать того, кто еще полтора часа назад, благоговейно возведя глаза к потолку, вещал с церковного амвона:

  -Возлюбленные о Господе братья и сестры! Сегодня наша Святая Православная Церковь, как чадолюбивая мать, совершает память великого и преславного угодника Божия…

  И из уст этого человека, заглушая стоящий на столе телевизор, сейчас лились совсем иные слова:

  -Пашка, коза горбатая, ты почему водки не купила? Я ж тебе велел! У тебя что, с головой не того?!

  -А у тебя, думаешь, того! – не оборачиваясь, проворчала сутулая худощавая женщина, стоявшая у плиты, на которой, судя по запаху, что-то жарилось. – Нам завтра в храм идти. Сам подумай, с какой рожей ты туда с бодуна-то явишься… Что отец Николай скажет?

  -А мне плевать, что он скажет! Мало я на него пашу? Все крестины – мне, все отпевы – мне! А как венчание – себе берет! А после венчания ему конвертик, да в ресторан его везут, поят-угощают, да то, да се. А он и заливается соловьем – благослови вас Господь, подаждь вам Господь здравие-долгоденствие и многая лета… Сыта свинья, а все жрет! У него и так денег куры не клюют!

  -Слушать противно. – проворчала женщина у плиты. – Ты священник или кто?

  -Да лучше бы я им не становился! – в сердцах воскликнул человек в трусах, залпом выпивая прямо из бутылки остаток водки. –  Вставлял бы дальше людям зубы и горя не знал. И понес же меня черт в эти попы!

  -Не черт понес, а сам пошел.  За деньгами. И то, если бы не я да не мой папа-протоиерей, не стал бы ты батюшкой…

  -Если бы не я, да если бы не я… А если бы не я, ты бы в старых девках до сих пор сидела! Кроме меня, никто на тебя, уродину, не позарился, хоть ты и протоиерейская дочка! А тебе замуж хотелось, матушкой хотелось стать! Забыла, как меня уговаривала: зачем тебе, Андрюшенька, в поликлинике за гроши вкалывать? У нас-то больше будешь получать… А я, дурак, тебе поверил…

  -Это уж точно, что дурак! Другой бы на твоем месте уже давно настоятелем был. И мы бы в таком свинарнике не жили, как сейчас живем. И в храм бы не пешком ходили, а на черном «БМВ» ездили, как отец Николай. Так ты же все пропиваешь!

  -А что мне еще остается, если ты меня поедом ешь?

  -Не ем, а учу, как жить надо. Кто ж еще это делать будет, если не я? Да если бы не я и не мой папа-протоиерей, ты бы до сих пор зуботехником был. Кто упросил Владыку Поликарпа тебя рукоположить? А ведь ты в семинарии и полугода проучиться не смог! Напомнить, за что тебя оттуда выгнали? То-то же… А когда тебя Владыка Иринарх за пьянку под запрет отправить хотел, кто за тебя перед ним заступился? Да ты без моего папы и без меня нуль без палочки, понял!

  -Прости, Павлушенька! – тоном провинившегося дитяти промямлил человек в трусах, тяжело поднимаясь из-за стола и обнимая женщину за костлявые плечи. - Ну, прости, пожалуйста… Ах ты моя Павлушенька! Дай я тебя поцелую… Вот так… Палочка ты моя… погонялочка… выручалочка…

  -Ах ты, зуботехник… - проворковала женщина, от скупой мужниной ласки мгновенно сменившая гнев на милость.

  В этот момент они заметили мальчика лет пяти, большеглазого и востроносого, который пялился на них из-за полуоткрытой двери в комнату с любопытством мышонка, впервые в жизни вылезшего из теплой норки на свет Божий, такой заманчивый и такой безжалостный к маленьким и слабым.

  -А ну, кыш отсюда, Мишка! – скомандовала женщина. – Подглядывать и подслушивать грех. Боженька накажет!

  -Я не подглядываю. - попытался оправдаться ребенок. – Я есть хочу…

  -Вот я тебе сейчас задам, лгунишка! – рявкнул отец Андрей, замахиваясь на мальчика. И тот с быстротой испуганного мышонка исчез за дверью.

  -Сына бы постыдился! – проворчала женщина, ставя под стол пустую водочную бутылку и отправляя останки селедки в мусорное ведро, на радость тараканам. – Он же все видит и слышит…

  -Да что он понимает! Маленький еще, глупый. Давай лучше ужинать, а то нам завтра спозаранку в храм переться. Эй, Мишка, иди сюда! Да не бойся, не трону… На тебе ложку, лопай, да смотри, не подавись. Эх, кабы не этот архиерей… Не было печали, черти накачали…

 

                                   *                               *                            *      

 

   В самом деле, не было печали, как вдруг... Как вдруг после Михайлова дня, отмеченного, как подобает именинам города, торжественными Богослужениями, а также обильными застольями и возлияниями, внезапно, можно сказать, во цвете лет, скончался епископ Михайловский и Наволоцкий Иринарх. О его скоропостижной смерти, а также о возможных причинах и последствиях оной, то бишь, о назначении в епархию нового епископа, Владыки Михаила, судили и рядили все подряд – от духовенства и певчих до уборщиц, свечниц и прочей мелкой церковной сошки. Об этом толковали в алтарях, на клиросах, на церковной кухне, в иконных лавках… одним словом, везде, где двое или трое собирались не во имя Господне, а просто, чтобы поболтать. А уж у себя дома, на кухне, мололи языками вовсю. Ведь всем известно, что у русского человека кухня – это своего рода исповедальня. Поскольку там он высказывает и выбалтывает все то, что в ином месте побоялся или постеснялся бы произнести вслух. Ибо, хотя стены, как утверждают сведущие люди, и имеют уши, то языка у них нет. И хорошо, что так. Не сболтнут лишнего.

  - Не вовремя наш Владыка преставился. – сетовали священники. – Ведь скоро Рождество Христово. А покойный так любил колядки. Бывало, грянем ему на праздничной трапезе «Нова радость стала» или его любимую «Добрый тебе вечер, ласковый хозяин». Да еще в конце прибавим: «а за те коляды дайте нам награды» - и вот он уже доволен, уже улыбается милостиво. Проси его тогда, о чем хочешь – не откажет ради Праздника. А новая метла по-новому метет. Пока-то разузнаем, каков новый Владыка, да подладимся к нему…а до того придется держать ухо востро! Если же он, не дай Бог, своих людей с собой привезет, как нынешние молодые архиереи делают, тут уж не о наградах мечтать придется, а о том, как бы своих приходов и доходов не лишиться. Вот ведь напасть какая!

  -Да уж, некстати умер Владыка Иринарх – сетовали регента и певчие. – А с ним так хорошо было! Все знали, что его любимая «Херувимская» - Бортнянского, а «Свете тихий» - Григорьева, а Великое славословие – Шевцова. А из концертов он предпочитает «Аще и всегда распинаю Тя…» и «Утоли болезни». Да чтобы подушевнее звучало, со слезой.  Споем, бывало, его любимое - и выйдет Владыка после службы на клирос, всех певчих благословит и велит им кагорчику поднести, а регенту – еще и большую просфору – на закуску. Душевный был Владыка, нечего сказать! А при новом архиерее что-то мы запоем? Может, он не партес предпочитает, а знаменное пение? А поди переучи старый хор на новый лад петь! Да еще в аккурат перед Рождеством!

  - Не вовремя Владыченька-то наш помер, ох, как не вовремя! – слезно причитали за чашкой чая на церковной кухне уборщицы и свечницы. – Ведь новый-то Владыка начнет, поди, тут у нас свои порядки наводить. И такого наведет, что и подумать боязно! Возьмет и переведет куда-нибудь нашего батюшку-настоятеля, а на его место нового поставит, из своих. А тот и начнет ко всему придираться – и не так полы мы моем, и не так подсвечники чистим, и то не этак, и это не так. Новые – они все такие… И прогонит он нас всех из храма взашей, а за что, спрашивается? Вот уж и впрямь – нет у нынешней молодежи ни стыда, ни совести. Ты на них пашешь-пашешь всю жизнь, как папа Карло, и никакой тебе благодарности, одни гонения и скорби. Ох-ох, слава Богу за все…

  Впрочем, по приезде в Михайловск нового Владыки, епископа Михаила, все пересуды смолкли, как смолкает разноголосый птичий хор перед надвигающейся грозой. Ибо вместо того, чтобы прежде всего обустроиться на новом месте, а потом уже вникать в дела епархиальные, новый архиерей сразу же принялся объезжать городские церкви. При этом, по рассказам очевидцев, он подмечал малейший непорядок и строго наказывал виновных. Первым делом он посетил Преображенский кладбищенский храм, располагавшийся в центре города, неподалеку от епархиального управления. Надо сказать, что тамошний настоятель, протоиерей Анатолий, был человеком предусмотрительным. И водил дружбу с архиерейским водителем, Сергеем Петровичем Белугиным, которого все, то ли из-за его фамилии, то ли в честь его любимой марки водки, звали за глаза Белугой. Поэтому примерно за час до приезда архиерея отец Анатолий получил от Белуги соответствующую информацию. И, подобно опытному капитану перед приближением бури, успел сделать кое-какие приготовления. В итоге, когда архиерейский «Мерседес» остановился у Преображенского кладбища, Владыку встретила почетная делегация в лице отца-настоятеля в парадном облачении, с букетом белоснежных лилий в руках (ибо, по уверениям Белуги, то были любимые цветы нового епископа), диакон с дымящимся кадилом, а также хор, в полном составе стоявший по сторонам от новенькой красной ковровой дорожки, которой был устлан путь от ворот до церковного порога. По знаку настоятеля регент взмахнул руками, певчие нестройно грянули «Исполла эти, деспота», диакон зазвенел кадилом… но Владыка поморщился и, властным жестом прервав на полуслове торжественную речь отца Анатолия, свернул с дорожки на обочину. И, проваливаясь по щиколотку в снег, зашагал к Преображенскому храму, да так широко и быстро, что настоятель едва поспевал за ним. Первым делом он направился в алтарь, где на потолке по углам густо зеленела бархатистая плесень, а половицы от ветхости уже давно ходили ходуном, угрожая проломиться. Но кто мог предвидеть, что это произойдет именно тогда, когда на них ступит нога нового архиерея? Когда же Владыка Михаил, мрачнее тучи, готовой вот-вот разразиться громами и молниями, вышел из алтаря на клирос, сопровождаемый бледным и трепещущим отцом Анатолием, то обнаружил там лежащие прямо на Богослужебных книгах стоптанные войлочные тапочки, принадлежавшие регенту Федору Степановичу, которые он надевал, приходя на службу, чтобы не застудить больные ноги. А после службы прятал в них свой камертон и очки.

  После этих находок отец Анатолий был отправлен за штат, а в Преображенский храм назначен новый настоятель. Причем, вопреки всеобщим прогнозам, он был не из числа тех, кто приехал в Михайловск с новым Владыкой. А свой же, местный.

   Эта новость, а также известие об увольнении Белуги, повергла настоятелей городских храмов в смятение. Ведь теперь им оставалось лишь гадать, к кому из них первым наведается новый архиерей. И к каким последствиям для них это приведет.

  Господи, заступи, спаси, помилуй!

 

                                              *                       *                         *

 

  Впрочем, настоятель Успенского храма, протоиерей Николай Кононов, как человек многоопытный и перевидавший на своем веку уже четырех архиереев, выслушав от горемычного отца Анатолия скорбную повесть о злополучном визите в его храм нового архиерея и поразмыслив над ней, сделал из услышанного свои выводы. После чего его первоначальное смятение поутихло. Выходило, что не так уж и страшен новый архиерей, как его малюют. Отец Анатолий сам во всем виноват. Сколько лет он свой храм не ремонтировал, все думал - и так сойдет, да вот, не сошло. Хороший хозяин так не делает, хороший хозяин свое добро бережет. А разве он своему храму не хозяин? Вот он к нему и относится заботливо, по-хозяйски. Поэтому недавно сделал в нем ремонт. И обошелся этот ремонт недорого благодаря предприимчивой старосте Нине Ивановне, отыскавшей где-то заезжую бригаду расторопных хлопцев.  А то, что были те хлопцы, судя по их говору и именам, некрещеными сынами Востока – беда невелика. Зато они за работу взяли недорого и сделали все быстро – тяп-ляп – и готово! И вот теперь в его храме и пол новехоньким кафелем выложен, и крыша без единой прорехи, и отопление проведено, и вода есть, даже горячая. И все благодаря ему! Что ж, авось, и на этот раз он успеет к приезду Владыки подготовиться, как должно. Не впервой…  

     Придя к такому выводу и наметив план действий, после воскресной вечерни отец Николай собрал второго священника отца Андрея с матушкой Павлой, дьякона отца Владимира, старосту Нину Ивановну, свечницу Галину, а также уборщиц Анну и Любу в маленькой проходной комнате рядом с церковной кухней, которую с незапамятных времен называли «канцелярией». И, усевшись за массивный стол с дубовой столешницей, отрыл импровизированное приходское собрание.

  -Значит, так. – произнес он, окинув взглядом лица стоявших перед ним людей, на которых читались тревога, затаенное недовольство, а то и нескрываемое любопытство. – К нам на днях должен архиерей приехать.

  -А когда он приедет? – деловито поинтересовалась староста Нина Ивановна, которая считала себя вторым лицом в храме после настоятеля, имеющим право задавать ему вопросы.

  -Кабы знатье! – сокрушенно вздохнул отец Николай. – Когда захочет, тогда и приедет. Поэтому мы должны к его приезду должным образом подготовиться.

  -А как подготовиться-то? – подала голос свечница Галина.

  -Генеральную уборку в храме сделать, вот как! – оборвал ее отец Николай, желая на корню пресечь поток вопросов, которые так любят задавать женщины, превращая важный разговор в пустую болтовню.

  -Так, вроде, у нас и так чисто… - прошамкала уборщица Анна, высокая костлявая старуха с крючковатыми, как у Бабы-Яги, пальцами. – Ведь в аккурат к Михайлову дню убирали-то…

 -Да уж, убирали! – съехидничал отец Николай. – Знаю, как вы убираете! Надо так убрать, чтобы все аж блестело! Чтобы ни единой пылинки не было!

  -Да куда спешить-то? – упорствовала Анна.  – Может, он до нас и не доедет? До нас ему ехать-то далеконько будет…

  - Может, отведет Боженька? – вторила ей Люба.

  -Говорят, на Бога надейся, а сам не плошай – наставительно произнес отец Николай. – Благословляю завтра всем прийти сюда и сделать уборку. Что молчите? Лень? А вот мне не лень. Я первым завтра приду храм убирать. Ясно?

  На сей раз никто из собравшихся не произнес в ответ ни слова.

 

                                        *                             *                         *

 

  …Для Мишки, сына отца Андрея, Успенский храм был вторым домом. Почти каждый день, с раннего утра до позднего вечера, он находился там вместе с родителями.  Матушка Павла наотрез отказывалась отдать сына в детский сад.

  -Только скверны там наберется. Вон, говорят, сейчас в детсадах такому учат, что я узнала только, когда замуж вышла. А в храме плохому не научат. Я сама при храме выросла. И не училась нигде, кроме школы. Зато, слава Богу, поумнее иных… зуботехников.

  Вот Мишка и рос при Успенском храме, и учился понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, у каждого, кто служил, нес послушание или просто работал в нем. Точнее, смотрел, слушал, примечал и запоминал. В итоге в свои пять лет он знал множество церковных баек и анекдотов про батюшек, матушек и даже самих архиереев, умел чистить подсвечники, гасить и зажигать лампады, правильно ставить свечки и вовремя гасить огарки, знал, чем вынутая просфора отличается от не вынутой, а также основательно изучил мир диких и домашних животных на основании тех обидных прозвищ, которыми не только за глаза, но и в открытую награждали друг друга уборщицы, свечница, староста, певчие, регент, его родители и даже сам отец-настоятель. Исключение составлял лишь дьякон, отец Владимир Белецкий (1), худощавый хромой старик с редкой седой бородкой и проницательным взглядом, выдержать который было под силу не каждому. Он слыл человеком замкнутым и необщительным, потому что не встревал ни в споры, ни в разговоры. Зато, если доводилось ему все-таки высказать иногда свое мнение по тому или иному поводу, то слово его было, как полновесный червонец по сравнению со звенящими медяками. Несмотря на преклонный возраст и хромоту отца Владимира, его ежедневно можно было видеть в Успенском храме – если не на амвоне в диаконском облачении, то на левом клиросе, где по будням он управлял нестройным, но громким хором голосистых старушек-прихожанок, вторившим его высокому дребезжащему старческому тенору. А в те дни, когда в Успенском храме не было службы, отец Владимир делал уборку в алтаре, где поддерживал образцовую чистоту и порядок, руководствуясь древней заповедью – "проклят всяк, творящий дело Божие с небрежением" (Иер. 48,10).

   Церковный устав отец Владимир знал, как «Отче наш». И, раскладывая перед службой на клиросе старинные, еще дореволюционной печати Богослужебные книги, ко всеобщему изумлению, сразу же раскрывал их на нужной странице. Если бы не он, то Мишка, которого родители приводили спозаранку в Успенский храм, после чего за делами забывали о нем до вечера, был бы предоставлен исключительно самому себе. Однако, заметив с левого клироса бесцельно слоняющегося по храму мальчика, отец Владимир звал его к себе и учил читать по Часослову вечерню и утреню, петь стихиры по Октоиху и даже прислуживать в алтаре. Мишка учился в охотку, потому что в качестве поощрения за успехи получал от старого дьякона свои любимые шоколадные киндер-сюрпризы с забавными игрушками внутри. Благодаря отцу Владимиру Мишка научился бойко читать на левом клиросе Трисвятое, чистить и подавать кадило, а также выносить из алтаря высокий медный подсвечник с зажженной свечкой. Больше всего Мишке нравилось ходить со свечкой. Тем более, что ради этого ему разрешали надеть маленький стихарь, в котором прежде щеголял Юрка, внук отца Николая, пока не подрос и не получил в подарок от дедушки на день Ангела новый стихарь, уже не из серебряной парчи, а из золотой. А старый Юркин стихарик, который теперь едва доходил ему до колен, отдали Мишке. И каким же счастьем светилось Мишкино лицо, когда он под напутственный шепот старого дьякона торжественно выходил из алтаря в этом стихаре, бережно неся перед собой горящую свечу! Увы, это почетное послушание отец Николай чаще поручал не ему, а своему внуку Юрке, в котором видел будущего батюшку и своего преемника.

   …Вот и на сей раз, отправляясь спозаранку на уборку храма, отец Андрей с матушкой Павлой прихватили с собой Мишку. В самом деле, не оставлять же ребенка на целый день дома наедине с компьютером и телевизором! Не дай Бог, насмотрится всякой бесовщины! А ведь бесы не дремлют… не иначе, как это они выучили Мишку включать компьютер и телевизор и смотреть там разные разности. Не от отца же с матерью он этому выучился – ведь матушка Павла и отец Андрей его ни к компьютеру, ни к телевизору не подпускают – сами все свободное время перед ними сидят.

  …Придя в храм, отец Андрей отправился в алтарь, где, глотнув для поднятия настроения кагора, принялся яростно полировать суконкой ручки архиерейского кресла, предоставив отцу Владимиру, как младшему по сану, делать всю остальную работу. А матушка Павла, в очередной раз вспомнив о том, кем был ее незабвенный папа и кто она сама, отправилась на клирос – вытирать пыль с книг. Ведь не подобает ей, матушке и дочери протоиерея, наравне с уборщицами мыть окна и полы!

   И за всеми этими тяжкими трудами они, как всегда, забыли о Мишке.

 

 

                                             *                          *                         *

 

 

     Отец Николай сдержал свое обещание. Он лично, причем весьма деятельно, участвовал в уборке своего храма. А именно – руководил ею. В сопровождении старосты Нины Ивановны, следовавшей за ним, как адъютант за генералом, он расхаживал туда-сюда, заложив пальцы за широкий лазоревый атласный пояс, расшитый пунцовыми розами, делал замечания и давал указания:

 -Анна, да разве так окна моют! А тут почему грязно? Вымыть немедленно! Да что ты делаешь, растяпа! Ты же стекло насквозь протрешь! Лучше иди подсвечники чисти!

  -Так их уже Галина чистит… - обиженно буркнула Анна, считавшая, что лучше нее окна в храме не умеет мыть никто.

  -А Галина вместо тебя окна вымоет. – Эй, Галина, иди сюда! Вот глухая тетеря! Бросай там с подсвечниками возиться, иди сюда!

  -Батюшка, да я ж еще их не дочистила…

  -Анна за тебя дочистит. А ты иди, окна мой.

  -Так я одна не справлюсь…

  -Люба тебе поможет. Люба! Где Люба? Опять в кухне по телефону болтает? Отец Владимир, сходи, позови ее. Нет, лучше ты за ней сбегай, Галина. А Анна пока за тебя окна помоет… Нет, Анна, пожалуй, лучше ты за ней сходи…

  Под столь деятельным и мудрым руководством уборка Успенского храма тянулась бы до бесконечности, не догадайся Нина Ивановна взять инициативу в свои руки.

  -Батюшка, - обратилась она к отцу Николаю. - Вам перетруждаться вредно. Вы бы отдохнули немного. Пойдемте, я вам вашего любимого чайку заварю, китайского, с бергамотом. А там и кулебячки поспеют. Я матушке Ангелине велела испечь ваших любимых, с палтусом…

  -Это дело! – согласился отец Николай. – А то я так устал… Да что поделать, если без меня никто ничего толком сделать не может? Вот и приходится все самому да самому…  

  С этими словами он последовал за Ниной Ивановной в канцелярию, где за чашкой горячего ароматного чая повел с ней душеполезную беседу:

  -С этими архиереями одна беда. Вот слышал я, как в старину один архиерей надумал объехать свою епархию и узнать, что о нем в народе думают. Да только тайно, потому что хотел правду знать. Велел объявить, чтобы на приходах его ждали, а сам оделся, как простой батюшка, сел в тележку и поехал. Приезжает в одно село, где об архиереях только слыхом слыхали, что-де есть они на свете, а в глаза их никогда не видывали. Заходит в дом к священнику, да батюшки на ту пору дома не оказалось, а была только одна матушка. Вот архиерей и давай ее расспрашивать про житье-бытье, о том, да о сем. А она ему в ответ:

  -Житье наше, батюшка, незавидное – живем – черный хлеб жуем, да горьким горем его запиваем. То корова у нас недавно сдохла, то, слышь, архиерей к нам едет. Беда за бедой…

  -Неужто так и ответила, батюшка? – притворно удивилась Нина Ивановна, слышавшая эту историю много раз и знавшая ее наизусть.

  -Так и ответила. Беда за бедой – то корова сдохла, то архиерей едет…

  -А он что?

  -А что он? Послушал-послушал, сел в свою тележку, да и поехал восвояси. И к другим батюшкам уже не заезжал.

  -Вот бы он и к нам не приехал! – мечтательно вздохнула Нина Ивановна.

  -Я и сам бы того хотел. – вторил ей отец Николай. – Да только человек предполагает, а Бог располагает… Иная наша воля, иная воля Божия…

 

                                  *                        *                            *

 

 

    Пока отец Николай за чашкой чая отдыхал от трудов праведных, уборка в храме шла своим чередом, время от времени перемежаясь перепалками.  То Анна обвиняла Галину в неумении мыть окна. То Галина, в свою очередь, выговаривала ей за неумение чистить подсвечники. После чего они хором обрушивались на Любу, которая, будучи особой языкастой, не оставалась в долгу, и на каждое обидное слово в свой адрес отвечала целой тирадой. Втроем они так шумели, спорили и бранились, что отец Владимир не выдержал и вышел из алтаря наводить порядок:

  -Да что вы разгалделись, как чайки соловецкие? Вы же в храме, а не на базаре!

  -Так как же, батюшка? Ведь боязно… А ну как архиерей приедет, а мы и неготовы… И все из-за таких, как она!

  -Нет, как ты!

  -Неумеха!

  -Растяпа!

  -Курица старая!

  -Коза безрогая!

  -Эх, вы! – сокрушенно вздохнул отец Владимир. - Архиерея боитесь… А надобно больше другого Архиерея бояться и чтить. И не гневить Его своими раздорами.

  - Какого другого? – проворчала Анна. -Владыку Иринарха? Так он же помер... чего его теперь бояться?

  - Того великого Архиерея, что над всеми нами главный.

  -Это Патриарха, что ли? – догадалась Анна. – Так он где? Он далеко, у себя в Москве. А мы-то тут…

  В ответ отец Владимир лишь сокрушенно покачал седой головой и, прихрамывая сильнее обычного, ушел в алтарь. А Анна, покосившись на него, покрутила крючковатым пальцем у виска. В ответ Галина с ехидной ухмылкой кивнула головой, а Люба тихонько хихикнула. Подобное единомыслие между ними бывало редко…

 Тем временем Мишка, изрядно проголодавшись с утра, решил прошмыгнуть на церковную кухню, чтобы разжиться там чем-нибудь съестным. Однако путь туда лежал через канцелярию, где, в ожидании обещанных кулебяк, чаевничал отец Николай. Поэтому Мишка появился там как раз вовремя…

   -Что ты тут без дела шляешься? – строго спросила Нина Ивановна, едва Мишка робко переступил порог канцелярии. - А ну-ка сбегай в просфорную к матушке Ангелине за кулебяками для батюшки. Да чтоб мухой – одна нога здесь, другая там!

 

                                            *                           *                         *

 

    На бегу натягивая куртку, Мишка пулей выбежал из храма. Еще бы! Ведь он так любил бывать в просфорной! Там всегда было тепло, как летом, и так вкусно пахло свежеиспеченным хлебом и сухими дровами, которыми старая просфорня, матушка Ангелина, жившая тут же, при храме, растапливала огромную русскую печь, где пекла просфоры, а также хлеб, пироги и пирожки для церковной кухни. Но подлинным ее шедевром были кулебяки с треской, зубаткой и палтусом, которыми матушка Ангелина очень гордилась. Еще бы! Ведь ее кулебячки сами архиереи едали, да нахваливали.

  Сколько лет было матушке Ангелине – в точности не знал никто, даже сам отец Николай. Когда же старушка, разоткровенничавшись, начинала перечислять по именам всех архиереев, изволивших кушать ее кулебяки, крестясь и повторяя почти после каждого из них – «упокой, Господи, его душеньку», и эти давно забытые всеми имена слетали с ее уст, словно последние листья под студеным осенним ветром, людям казалось – над матушкой Ангелиной не властны ни время, ни сама смерть. Она была и будет здесь всегда, пока стоит на Михайловской земле старинный Успенский храм. 

  -Вовремя ты прибежал, мышонок. – приветствовала старушка Мишку. - Как раз кулебяки из печки вынула. Сейчас я их маслицем смажу, чтоб помягче были, да в корзинку сложу. А ты пока погрейся, а то, вон, весь дрожишь. Эх ты, мышонок малый…

   Усадив Мишку возле печки на шаткую самодельную табуретку, матушка Ангелина склонилась над массивным противнем, на котором возлежало семь румяных кулебяк, каждая размером с чайное блюдце, и принялась смазывать их, одну за другой, ароматным подсолнечным маслом. А сама приговаривала:

  -Хороши кулебячки-то вышли. Я ведь, Мишенька, их и для Владыки Нифонта пекла… вот Божий человек-то был, вечная ему память, и для Владыченьки Дамаскина, упокой, Господи, его душеньку, и для Владыченьки Поликарпа…

   Слушая ее, Мишка, разомлевший от тепла и благоухания горячих жирных кулебяк, незаметно погрузился в сон. Ему снилось лето, его любимое лето, жаркое и солнечное. А еще - плывущая по небу, словно облака, вереница архиереев. И каждый из них держал в руке большую кулебяку с палтусом. Мишка провожал их голодным взглядом, всей душой желая, чтобы кто-нибудь из них заметил его и поделился с ним своей кулебякой. В самом деле, зачем они им там, на небе? Ведь там и так есть все, что их душенькам угодно. Но призрачные архиереи медленно и величаво плыли по небу, исчезая в заоблачной вышине… один, другой, третий… И вдруг к ногам Мишки, не иначе, как с неба, шлепнулась большая, пухлая кулебяка... и раздался сокрушенный возглас матушки Ангелины:

   -Ах я растяпа! Вот искушение!

  Мишка открыл глаза и увидел, как она, кряхтя и охая, поднимает с полу кулебяку.

  -И как я ее уронила, ума не приложу. – сетовала матушка Ангелина. - Эх, старость не радость… Теперь ее батюшке кушать нельзя. Да ему, поди, с одной кулебяки не убудет. Эй, мышонок, ты там, часом, не заснул? На-ка, поточи. А то ты, поди, с утра голодный бегаешь.

  И она протянула Мишке, спросонок еще не верящему своему счастью, горячую, благоуханную, сочащуюся жиром кулебяку. А потом вручила ему корзинку, прикрытую толстым слоем махровых полотенец:

  -Беги давай, мышонок, чтобы они не остыли. Батюшка, поди, их уже заждался. Эх, кабы мне еще для нового Владыченьки сподобиться кулебячек испечь. Да вот придутся ли они ему по вкусу? Кабы знать…

 

                                           *                        *                    *

 

  Выбежав из просфорной, счастливый Мишка со всех ног понесся к Успенскому храму. Но на полпути вдруг замедлил бег, потом перешел на шаг, а затем в вовсе остановился. Потому что желание немедленно съесть кулебяку, с которой по его левой руке стекали в рукав струйки ароматного горячего жира, победило чувство долга, о котором напоминала корзинка в правой руке. В итоге, не в силах бороться с искушением, Мишка поставил корзинку на валявшееся справа от входа в храм опрокинутое гранитное надгробие, куда сердобольные прихожанки зимней порой сыпали корм для пернатых обитателей кладбища. И с жадностью голодного волчонка набросился на кулебяку. Почти не жуя, он проглатывал кусок за куском, пока на плечо ему вдруг не легла чья-то тяжелая, сильная рука. Мишка вздрогнул, обернулся, и увидел перед собой высокого худощавого молодого мужчину с небольшой бородкой, в черном пальто, надетом поверх черного подрясника. На голове у незнакомца была бархатная остроконечная шапочка, точь-в-точь, как у Мишкиного отца. Только не бордовая, а тоже черная. Разумеется, Мишка сразу успокоился – это был кто-то свой, из церковных. Тем более, что, глядя на него, незнакомец улыбался. Такое Мишке приходилось видеть не часто…

  -Ты что это тут делаешь? – насмешливо поинтересовался незнакомец.

  -Будто сам не видишь. – буркнул Мишка. И вдруг, испугавшись, что незнакомец сейчас начнет выговаривать ему – мол, грешно есть тайком, раскрыл заветную корзинку. 

  -Хочешь попробовать? На! У отца Николая не убудет…

  Незнакомец укоризненно покачал головой:

  -Нет уж, братец, не годится нам с тобой чужое без спросу брать. Лучше ты своей кулебякой со мной поделись.

  -На. – с обреченным вздохом Мишка протянул ему остаток кулебяки и закрыл глаза, мысленно прощаясь с нею навсегда.

  Однако человек в черной шапочке отломил лишь маленький кусочек кулебяки, а остальное великодушно вернул Мишке.

  -Вот спасибо! – улыбнулся он, отведав стряпни матушки Ангелины. – В жизни не едал таких вкусных кулебяк. Кто же ее пек?

  -Наша просфорня, матушка Ангелина. Она всем Владыкам кулебяки пекла. Как думаешь, новому Владыке они понравятся?

  -Думаю, что да. – улыбнулся незнакомец, вытирая пальцы носовым платком, на этот раз не черным, а полосатым. Потом он извлек из кармана большой мандарин и протянул его Мишке. – А это тебе от меня. Кстати, как тебя зовут?

  -Мишка.

  -Э-э, да мы, оказывается, с тобой тезки… Ты, случайно, не внук отца Николая?

  -Нет, его Юркой зовут. А мой папа отец Андрей.

  -Ты, наверное, тоже батюшкой станешь, когда вырастешь? Как твой папа.

  -Нетушки! – горячо запротестовал Мишка. – Лучше я зубы людям буду делать. Папа говорит, что, когда он людям зубы делал, то лучше жил, чем сейчас. А мама его за это дураком называет. Только он не дурак, он хороший. Особенно, когда водку не пьет и не дерется.

  -А где сейчас твой папа? – нахмурившись, спросил человек в черной шапочке.

  -Там! – Мишка махнул рукой в сторону церковных дверей. – У нас там сейчас такое! К нам новый Владыка должен приехать. Вот отец Николай и велел нам всем прийти и сделать уборку. Папа говорит - не было печали, черти накачали. Да у нас все так говорят, потому что очень этого Владыку боятся. Только отец Владимир, наш дьякон, говорит, что прежде всего не этого архиерея бояться надо, а какого-то другого, великого, над всеми главного. А они за это над ним смеются… А кто он, этот великий Архиерей?

  -Об этом ты, тезка, лучше отца Владимира спроси. Боюсь, что у вас там только он один о Нем и помнит…

  -Как ты думаешь, а когда этот новый Владыка к нам приедет?

  -Приедет… только уже на Святках. А вот лучше скажи – какой подарок ты бы хотел получить на Рождество от нового архиерея? Ну, что молчишь? Давай, говори свое самое заветное желание!

  И, хотя Мишка понимал, что его желание так же несбыточно, как то, чтобы сейчас, среди зимы, вдруг наступило его любимое лето, он все же осмелился и сказал:

  -Я хочу… хочу, чтобы, когда к нам новый Владыка приедет, я свечку нес, а не Юрка.

  -Всего-то? – добродушно усмехнулся человек в черной шапочке. – Что ж, если это – самое заветное твое желание, тезка, считай, что оно сбудется. Ведь на Рождество каких только чудес не случается! Ты веришь в чудеса?

  -А разве они бывают?

  -Бывают! Честное архиерейское! А теперь беги в храм, не то простудишься. До скорого свидания!

  В следующий миг человек в черной шапочке уже быстро и широко шагал к кладбищенским воротам, где его поджидал черный «Мерседес». А Мишка с тоской глядел ему вслед, забыв о недоеденной кулебяке…

  -Ты где шляешься, негодник!? – вдруг донеслось до него с церковного порога.

 

 

                                               *                        *                         *

 

     

 -Ты где шляешься?! – староста Нина Ивановна набросилась на Мишку злобно и яростно, как коршун на цыпленка. – Батюшка кулебяк уже заждался. Э-э, а корзинка-то открыта! А это что у тебя в руке?  Да как ты посмел батюшкину кулебяку сожрать!

  -Мне ее матушка Ангелина сама дала… - попробовал оправдаться Мишка.

  -Ты давай, ври, да на завирайся! – неистовствовала Нина Ивановна.  -Ну, погоди, я все твоему отцу расскажу! Он тебя отучит у настоятеля кулебяки воровать!

   Она тащила за собой перепуганного Мишку, время от времени награждая его тычками и подзатыльниками.  Но вдруг дорогу ей преградил отец Владимир.

  -Отпусти парнишку. – сказал он, выслушав грозную обвинительную речь старосты и жалкий оправдательный лепет Мишки, плачущего от боли и незаслуженной обиды. – Что ты на него напраслину возводишь? Он отродясь чужого не брал. Уж я-то знаю…

  -Почему ж тогда корзинка раскрыта была? А кулебяку он тогда откуда взял?

  -А об этом мы с тобой потом матушку Ангелину спросим. Ты бы лучше отцу Николаю кулебяки отнесла, пока они еще не остыли. Поди, он их заждался. А ты, Мишук, ступай в алтарь. Поможешь мне кадило чистить.

  Как видно, матушка Ангелина была права, и шести кулебяк отцу Николаю вполне хватило для того, чтобы спустя пару часов вернуться к трудам по уборке своего храма в том благодушном настроении, которое отличает сытого человека. Впрочем, теперь ему оставалось только принять законченную работу, что он и сделал с великой тщательностью, проведя там, куда ему указала Нина Ивановна, белоснежным носовым платочком с вышитой в углу монограммой. После чего, внимательно осмотрев платочек и сунув его в карман, благословил угостить кагором всех участников уборки. А сам отправился домой, отдыхать от трудов своих.

  И вот уже в церковной кухне началось застолье. Пошли по рукам разномастные чашки со сладкой хмельной влагой, сделали круг, другой, третий. Зазвучали тосты, взаимные поздравления, шутки и прибаутки, быстро сменившиеся сумбурной пьяной болтовней и дурашливым смехом.

  -Ну, слава Богу, все убрали!

  -Отмучились…

  -Теперь пусть хоть из самой Москвы к нам едут! Мы их не боимся!

  А Мишкина мама, которая во хмелю становилась веселой и беззаботной, как дитя, даже затянула на мотив песенки из «Трех поросят»:

  -Нам не страшен архиерей, архиерей, архиерей… Эй, Мишка, а ты что губы надул? На-ка, выпей. Да что ты нос воротишь? Это же не простое вино, а церковное. А от церковного вина какой вред? Только польза… Меня мой папа-протоиерей после каждой службы кагором поил. И ведь я же от этого пьяницей не стала… не то, что какой-нибудь там зуботехник!

  Однако отец Владимир, так и не допивший до дна свою чашку с кагором, окликнул Мишку:

  -Слышь, Мишук, там в корзину у панихидного столика кто-то киндер-сюрприз положил. Сбегай-ка, возьми его и съешь.

  -Откуда ему там взяться? – пожала плечами уборщица Анна. – К нам ведь не заходил никто. Уж я бы заметила…

  -А я знаю, что он там лежит. – уверенно произнес отец Владимир. – Беги, Мишук, не то его мышка утащит!  

  И точно - в корзине у панихидного столика Мишка обнаружил свой любимый киндер-сюрприз. И никакая мышка – ни четвероногая, ни двуногая, не успела его утащить. А пока Мишка его ел, пока собирал из найденных внутри деталек крохотный автомобильчик и гонял его по полу, веселье на церковной кухне шло своим чередом. Только отец Андрей, услышав какую-то новость, которую сообщила ему на ухо староста Нина Ивановна, вдруг помрачнел, как небо перед грозой и нахмурился. Возможно, это вино ударило ему в голову…

  Кто знает, кто знает…

 

                                    *                        *                          *

 

  Пирушка на кухне Успенского храма завершилась уже поздно вечером, когда за окнами сгустилась тьма, а кагор был выпит до последней капли. Отец Андрей с матушкой Павлой нетвердой походкой побрели домой. А Мишка бежал за ними, как верная собачонка, поддерживая под локоть то маму, то папу, чтобы никто из них ненароком не оступился и не упал. По правде сказать, это не произошло только чудом.

  Придя домой, отец Андрей, не снимая обуви, протопал на кухню, заглянул в холодильник и яростно хлопнул дверцей.

  -Пашка, а что мы жрать будем? – рявкнул он так громко, что даже бывалые кухонные тараканы в страхе поглубже забились в свои щели под плинтусами.

  -А ты что-нибудь сварил? – парировала матушка Павла, на полную громкость включая свой любимый телевизор.

  И тогда Мишка вынул из кармана дареный мандарин и протянул его отцу:

  -Папа, возьми…

  Отец Андрей подозрительно воззрился на золотистый плод в Мишкиной руке:

  -Откуда он у тебя?

  -Мне его дали.

  -Кто дал?

 -Дяденька в такой шапочке, как у тебя. Только она у него черная… Мы с ним вместе кулебяку ели.

 -Эту ту самую, которую ты у отца Николая украл? – взревел отец Андрей, хватая Мишку за шиворот, как нашкодившего щенка. –  Ах ты, гаденыш! Воришка! Ты же меня на весь храм опозорил! Ну ничего, сейчас я тебя отучу воровать!

  Он замахнулся… но тут вдруг раздался телефонный звонок. Разражаясь бранью, отец Андрей схватил телефон, и, чиркнув пальцем по его экрану, поднес к уху. И вдруг лицо его из багрового сделалось мертвенно бледным, голос задрожал, глаза расширились от страха… да что там – от ужаса. Точь-в-точь, как у Мишки, когда он заносил над ним свою карающую руку.

  Дрожа, как осиновый лист, он лепетал в телефон что-то бессвязное. И в душе матушки Павлы, наблюдавшей в этот миг за своим мужем, презрение боролось с жалостью, а жалость – с презрением. И лишь Одному Богу было ведомо, что победит.

  Наконец отец Андрей трясущейся рукой положил на стол смолкший телефон.   

  -П-пашенька, приготовь мне п-праздничный подрясник. – произнес он, заикаясь. – Меня завтра с утра в епархию в-вызывают. К новому В-владыке. Ума не приложу, ч-что случилось…

 И тут раздался крик Мишки:

  -Это он! Это он!

  И точно – это был он, тот самый молодой бородатый незнакомец, с которым они вместе ели возле Успенского храма кулебяку, подаренную матушкой Ангелиной. И шапочка у него на голове была та самая, черная, бархатная. А на груди, на толстой цепочке, поблескивал образок Владимирской Божией Матери, размером с Мишкину ладонь, украшенный блестящими разноцветными камешками. Незнакомец смотрел с экрана на Мишку и улыбался, словно спрашивая его: «а теперь ты веришь в чудеса?» А голос диктора бесстрастно вещал: «сегодня епископ Михайловский и Наволоцкий Михаил посетил Успенский храм…»

  Но Мишка не слышал его. Тыча пальцем в экран, он радостно кричал:

  -Это он! Папа, мама, это он! Дяденька в черной шапочке! Он еще мне сказал, что на Святках у нас новый Владыка служить будет! И тогда я свечку понесу, а не Юрка! Он честное архиерейское слово дал!

 

 

-----------------------

1Вечная память прототипу этого персонажа, протодиакону Свято-Ильинского кафедрального собора г. Архангельска, отцу Владимиру Б.! Это моя дань его памяти… таким он был и таким памятен мне и не только мне.

Комментарии

Спасибо Вам! Там все реально. Архиерей - покойный Владыка Тихон (Степанов). Диакон (на самом деле протодиакон) - отец Владимир Брынзей (вечная память и ему, и его жене, матушке Христине, и Владыке Тихону!). Отец Андрей - образ собирательный. Больше он похож на моего давнего друга, его тезку. Кстати, он хороший человек...если бы не приверженность Бахусу, в которой он виноват лишь частично. От второго - фамилия. Место действия - Соломбальский храм Святителя Мартина. Протоиерей похож на отца Алексия Дендака, нашего настоятеля (но не совсем). Просфорня, мальчик и его мама - вымышлены, как и сама история. Но это ж святочник... Могу сказать, что первое назввние было - "К нам едет архиерей". Но, не желая явных ассоциаций с известной пьесой Н. Гоголя, я его изменила на более забавное и загадочное. Ну, а пресловутая тема пресловутых "плохих батюшек"... так ведь что ждать от человека, который  пошел в священники не ради служения, а ради денег (отчасти это известная тема одного разговора Владыки Антония (Блюма) с Владыкой Иларионом (Алфеевым) о сути архиерейства (да хоть моей медицины!) - кто как свое дело воспринимает). Поклон всем! И с наступающими обеими новыми годами и Рождеством Христовым! Господь близ!

Премного благодарю! Здесь куча реальных персонажей. Понятно, что Михайловск - это Архангельск. Зуботехник списан с двух лично известных мне батюшек (один - почти в точности, хотя в реальности он лучше, имеет несколько детей, но их очень любит). Отец Владимир Брынзей... это был праведник. Напрочь лишенный националистических загибонов, именно такой на службах (эпизод с книгами - реальность). Хромал он из-за давней травмы ноги. Один раз в видела его ногу - трофические язвы, гной. И после этого он вот так ходил в храм ежедневно и служил. Матушка Христина была полной его противоположностью - живчик, 120 слов в минуту. Вспомню и слышу - "йой! Елешка..." Архиерей - покойный Владыка Тихон (Степанов). Странно - хотела писать про свою смерть, но он опять не пошел, а вышло это. С Рождественским Постом Вас!