К 70-летию начала Нюрнбергского процесса
Чем закончился судебный процесс, который открылся 20 ноября 1945 года во Дворце правосудия Нюрнберга, хорошо известно: 24 обвиняемых (один — Борман — заочно), 12 смертных приговоров (один — Борману — заочно), два самоубийства (Геринг — до приведения приговора в исполнение, Лей — до начала процесса), три приговора оправдательных и тюремные сроки для всех остальных — от пожизненного до 10 лет. Однако главным процессом столетия — а возможно, и всей человеческой истории — Нюрнбергский трибунал стал потому, что вместе с приговором, объявленным 30 сентября и 1 октября 1946 года, он, по сути, не закончился, а начался. Вердикт суда, закрывая отдельные дела, открывал путь лавине судопроизводства. Сразу за основным процессом последовали 12 «малых Нюрнбергских процессов», в которых обвиняемые были собраны по «отраслевому» принципу — отдельно врачи, отдельно промышленники, отдельно эсэсовцы, отдельно юристы. За этим следовали суды локальные, но не менее от этого важные — по концлагерю Дахау было почти 500 процессов, по Освенциму — семь огромных, продолжавшихся до 70-х годов. Нюрнбергский трибунал не закончен и сегодня — не в метафорическом смысле, а в прямом: в 2011 году немецкая прокуратура подтвердила отказ от сроков давности по военным преступлениям и расширила возможность привлекать к суду тех работников концлагерей, которые не принимали непосредственного участия в массовых убийствах. Сразу после этого было открыто 50 новых дел. Разумеется, рассматриваются они в совсем другой стране и внутри совсем другой судебной системы, но всем живущим в Германии понятно: это все еще Нюрнберг.
Суды победителей
Судить Германию начали готовиться довольно-таки заранее. О том, что трибунал будет, объявили в октябре 1943 года — между Курской дугой и Тегеранской конференцией. На западном направлении война начинала истончаться: Ленинграду оставался еще почти год в блокаде, но на Сицилии уже состоялась высадка союзников, и Муссолини правил не Италией, а лишь трагифарсовой республикой Сало. А в Лондоне прошли учредительные заседания комиссии, которая, как принято считать, основала международное уголовное право.
Советская сторона, кстати, учредительные документы комиссии по военным преступлениям не подписывала — СССР потребовал, чтобы в комиссии было семь его представителей (что означало бы больше трети всего ее состава — в комиссии было 18 членов), а от него предполагалось всего лишь три. Зато в конце того же октября появилось американо-советско-британское Московское соглашение — главными там были параграфы об открытии второго фронта, но и о будущем трибунале говорилось ясно.
Собирать доказательства и составлять арестные списки начали в середине 1944-го. А в августе 1945-го появилась Лондонская (она же Нюрнбергская) хартия, которая стала юридической основой для трибунала. Позже появятся другие законы, документы, разъяснения и акты — но если вчитаться в хартию, то в ней уже обнаруживаются все смыслы, проблемы и особенности предстоявшего судебного постскриптума к Третьему рейху.
Первым важным достижением хартии было то, что в ней появилось решение ограничить будущие обвинения четырьмя главными составами преступления — двух из них в правовой системе до этого просто не существовало:
- участие в заговоре с целью совершения военных преступлений;
- военные преступления;
- преступления против человечности;
- участие в преступных организациях.
Эти четыре пункта будут возникать во всех послевоенных процессах, но означать они будут везде разное.
О том, что будет с Германией после войны, по разные стороны границ думали по-разному. Кто-то — наивно, с надеждой или страхом, кто-то — по долгу службы и реалистично. Американская разведка, к примеру, уже в 1942 году, планируя дальнейшее сотрудничество и дележ зон влияния, озаботилась получением систематических данных о деятелях культуры, оставшихся в рейхе — благодаря этому начинанию в наши дни появилась на свет одна из самых захватывающих немецкоязычных книг, «Секретный отчет» Карла Цукмайера. Это — найденная в архивах рукопись 1942 года, в которой австрийский драматург-эмигрант по заказу Secret Service дает блистательные короткие характеристики своим близким и дальним знакомым, художникам, актерам, композиторам, по разным причинам не покинувшим Германию.
Примерно в то же время, когда комиссия по военным преступлениям собиралась кодифицировать два состава — «преступления против человечности» и «участие в заговоре с целью совершения военных преступлений», заочную полемику друг с другом вели два живых классика немецкой литературы. Сократим все до центрального тезиса: один настаивал на том, что коллективная вина существует и все немцы должны будут отвечать за действия власти, которую поддерживали и с которой сотрудничали. Другой же говорил: «у темных сил всегда есть имя, адрес и лицо». Оба классика на тот момент находились в Калифорнии, заочным их спор оставался потому, что друг друга они не выносили. Речь идет о Томасе Манне и Бертольте Брехте. Кому какой из тезисов принадлежит, догадаться несложно, достаточно посмотреть на две послевоенные биографии. Манн возвращался в Германию лишь как гость и турист. Брехт возглавил театр «Берлинский ансамбль» в Восточном Берлине (сохранив за собой для верности австрийское гражданство и счет в западном банке — оба классика отличались предусмотрительностью, каждый на свой лад).
Вернемся к центральному тезису заочного писательского спора о коллективной и индивидуальной вине: если внимательно прочесть Лондонскую хартию, можно понять, что ее авторов занимали те же самые проблемы.
В руководстве к действию для будущего международного трибунала нет процессуальных упоминаний о нацистской Германии как о государстве. Вернее, государство это не является здесь объектом преследования. Зато есть подробное описание того, по каким признакам, параметрам, критериям должна определяться виновность отдельного служащего этого самого государства.
За этим стояло самое сложное, самое проблематичное — и самое необходимое решение, без которого Нюрнбергский процесс никогда не стал бы трибуналом века. Из Лондонской хартии — и из всех более поздних, но основанных на ней документов — следует вот что: следствие и суд собираются преследовать всех людей, совершивших военные преступления и преступления против человечности, которых удастся обнаружить и уличить. Но вина их должна быть доказана индивидуально. С точки зрения Лондонской хартии есть вина каждого, но нет вины всех.
С такой невыполнимой сверхзадачей трибунал был обречен на величие — и на очень большие сложности. И тем не менее — все написанные за прошедшие 70 лет заголовки, варьирующие тему «Германия на скамье подсудимых», на самом деле являются — добросовестным или злонамеренным — заблуждением. На скамье подсудимых в Нюрнберге сидели только те, у кого были «имя, адрес и лицо». Просто их было очень много.
Военные, СС и СД
83 обвиняемых
18 смертных приговоров (5 приведены в исполнение)
3 покончивших с собой
56 приговоров к тюремному заключению
6 оправдательных приговоров
Обвинения
Самая обширная категория обвиняемых, ей были посвящены 6 из 12 «малых Нюрнбергских процессов» — а позже многочисленные процессы «на местах».
Обвиняемым предъявляли все четыре пункта обвинения, предусмотренных Лондонской хартией, однако следствие чаще всего концентрировалось на двух из них.
«Военные преступления» — в случае СС и вермахта это были, в частности, массовые расстрелы заложников и массовое убийство военнопленных. В пункте «Преступления против человечности» рассматривались преступления против гражданского населения оккупированных территорий — угон на принудительные работы, жестокость и массовые убийства.
Особый раздел обвинения был посвящен огромной промышленной империи, созданной Главным административно-хозяйственным управлением СС на основе концентрационных лагерей, в которых действовала политика, имевшая неофициальное название «смерть через труд».
Следствие и доказательства
Действия СС и вермахта были чрезвычайно подробно задокументированы, равно как и деятельность лагерных администраций — но на процессе должна была быть доказана индивидуальная осведомленность и индивидуальное сознательное соучастие. В результате доказанным могло считаться, к примеру, соучастие офицера вермахта в расстреле жителей одной деревни, в то время как для массовых расстрелов в соседних деревнях свидетелей не находилось. Кроме того, многие высокопоставленные эсэсовцы были типичными «кабинетными преступниками». Так, следствию приходилось доказывать, что письменное указание начальника эсэсовской лагерной империи Освальда Поля:
«Комендант лагеря несет личную ответственность за использование рабочей силы <...> Рабочее время не ограничено никакими лимитами <...> Дневные перерывы только с целью приема пищи запрещены»,— является приказом, означавшим для сотен тысяч заключенных концлагерей смерть, вызванную сочетанием истощения, антисанитарии и физических нагрузок.
В случае с Освальдом Полем это удалось — один из немногих, он был не только приговорен к смерти, но и действительно повешен. Как и в случае с Отто Олендорфом, начальником спецподразделения СС, которому вменили в вину личную ответственность за 90 тыс. убийств на оккупированных территориях, последовавших за его указанием: «в будущем все обнаруженные евреи должны быть расстреляны из расовых соображений».
Итоги
Несмотря на то, что этих процессах было вынесено больше смертных приговоров и приговоров с максимальными сроками заключения, чем на других, значительное число высокопоставленных эсэсовцев и офицеров вермахта умерли своей смертью и на свободе. Однако многим из них пришлось изменить место жительства и имя или даже исчезнуть в эмиграции.
Промышленники
41 обвиняемый
28 приговоров к тюремному заключению
13 оправдательных приговоров
Обвинения
Обвинения были выдвинуты против трех индустриальных конгломератов — Flick KG, F.Krupp AG и IG Farben, в общей сложности они представляли большую часть немецкой военной экономики.
Вменяя сотрудникам этих концернов «преступления против человечности» и «военные преступления», следствие имело в виду, что они сознательно участвовали в разграблении промышленности на оккупированных территориях, извлекали сверхприбыль из массового принудительного труда заключенных и военнопленных, зная о том, что они живут и работают в невыносимых условиях.
В процессах Флика и Круппа фигурировал особенный вариант еще одного обвинения — «Членство в преступной организации». Речь шла о существовавшей с 1933 года «Группе друзей рейхсфюрера СС»: входившие в нее крупнейшие немецкие промышленники регулярно переводили крупные суммы на спецсчет СС, получая в обмен преференции и в процессе аризации еврейских предприятий, и в отношении промышленных предприятий на захваченных территориях.
Следствие и доказательства
Ближе к весне 1945-го концерны начали массово уничтожать архивы. К тому же некоторые обвинения невозможно было доказать, даже при сохранившихся документах — так, сотрудники фирмы Degussa, поставлявшей газ «Циклон Б» для газовых камер, утверждали, что не знали, для чего этот газ используется. Суд не нашел доказательств обратного.
В пункте «Военные преступления» было доказано то, от чего отречься было невозможно: соучастие сотрудников всех трех фирм в разграблении предприятий на захваченных территориях.
В пункте «Преступления против человечности» — сотрудники всех трех концернов вынуждены были признать, что знали об условиях принудительного труда заключенных и не делали ничего для предотвращения смерти людей.
«Бухенвальд меня спас, я умер бы, если бы немного дольше проработал на Mercedes». (Йержи Чуй, польский заключенный)
Для IG Farben в Освенциме был построен специальный производственный комплекс — Освенцим-3, при его строительстве погибло от 20 000 до 25 000 заключенных.
«На предприятиях с особенно тяжелыми условиями труда <...> ежемесячно одна пятая часть либо умирала, либо отправлялась обратно в лагерь для уничтожения в связи с нетрудоспособностью. <...> Отчет о причинах смерти от предприятий не требовался».
(Рудольф Хесс, комендант Освенцима)
Итоги
В «промышленных» процессах был высок процент оправдательных приговоров, а тюремные сроки были короче, чем в других случаях. Главным их итогом было то, что концерны должны были быть расформированы и превращены в отдельные фирмы, состояния их владельцев конфискованы, полностью или частично. Конгломерат IG Farben был ликвидирован, превратившись в 12 отдельных фирм. Однако процесс ликвидации был настолько сложен, что продлился 60 лет — а последние акции IG Farben торговались на бирже до 2012 года.
Юристы
16 обвиняемых
4 приговоренных к пожизненному заключению
1 покончивший с собой
6 приговоров к тюремному заключению
4 оправдательных приговора
1 освобожденный по болезни
Обвинения
Это единственный из всех «малых процессов», который широко известен — именно на основе «дела юристов» был снят фильм Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс».
Ключевых фигур нацистской юстиции в процессе не было — председатель судебной палаты Фрейслер погиб во время бомбежки, министр юстиции Тирак и председатель имперского суда Бумке покончили с собой, главный ответственный за законодательную деятельность в НСДАП, Ганс Франк,— казнен по приговору в «большом Нюрнбергском процессе».
Во всех обвинениях процесса ключевым был пункт «Преступления против человечности» — под ним в данном случае подразумевалось принятие и применение так называемых «террористических законов», которые легализовали массовые аресты и казни на оккупированных территориях, уничтожение людей из-за их расовой принадлежности и политических взглядов.
Следствие и доказательства
Главной целью следствия было доказать не нарушения законов, а преступность самих законов — и преступность факта их применения.
Защита главным образом настаивала на том, что действия обвиняемых в момент их совершения не являлись наказуемыми, то есть обвиняемые не могли осознавать их преступность. Суд в ответ ссылался на «общепризнанные, в том числе и неписаные, нормы международного права и человеческого общежития», которые обвиняемые должны были осознавать в любом случае.
Итоги
Юридическое значение процесса заключалось в том, что после него незаконными становились приговоры, вынесенные на основании законов, объявленных преступными. Среди них были законы и предписания, которые легализовали произвол властей и военных администраций и в самой Германии, и на оккупированных территориях. В том числе:
- «Закон о вредителях» 1939 года, который со ссылкой на «обстоятельства военного времени» позволял приговаривать к смертной казни практически за любое правонарушение;
- «Предписание о наказаниях для евреев и поляков во вновь присоединенных областях» 1941 года, которое предусматривало смертную казнь практически за любой проступок, а также потому, что «поляки и евреи <...> демонстрируют антинемецкий образ мыслей <...>, своим поведением унижают достоинство немецкого рейха и немецкого народа»;
- директива «Ночь и туман» 1941 года, которая разрешала тайно похищать граждан других государств и изолировать их в секретных тюрьмах и выносить смертные приговоры на основании секретных судебных заседаний (таким образом было похищено около 6 тыс. человек, существуют свидетельства о более чем 300 смертных приговорах, вынесенных секретными судами).
Медики
23 обвиняемых
7 смертных приговоров
9 приговоров к тюремному заключению
7 оправдательных приговоров
Обвинения
На процессе врачей в центре внимания обвинения был единственный пункт — «преступления против человечности». Подсудимых должно было быть гораздо больше, но при подготовке процесса многие его потенциальные обвиняемые предпочли суду самоубийство.
Следствие и доказательства
Доказательства имелись в достаточном количестве, поскольку все медицинские опыты на людях подразумевали подробную фиксацию и отчет. Согласно документам, медики в концлагерях подвергали заключенных воздействию ядовитых газов; заражали инфекциями — для опытов с медикаментами и вакцинами; убивали заключенных, помещая их в барокамеры с пониженным давлением, которые имитировали разгерметизацию самолета; подвергали заключенных переохлаждению, приводящему к смерти; наносили им раны, переломы и прочие телесные повреждения с целью изучить процессы заражения, гниения, возникновения гангрены.
Умерщвление заключенных в газовых камерах подробно фиксировалось и всегда происходило под руководством врачей.
Врачам также принадлежала ключевая роль в программе эвтаназии — то есть программе массового уничтожения людей по расовым мотивам, убийства больных и нетрудоспособных (в том числе 5 тыс. детей с врожденными физическими и психическими недостатками; 70 тыс. взрослых, пациентов психиатрических стационаров, домов инвалидов и домов престарелых; 20 тыс. заключенных концлагерей, потерявших трудоспособность; 30 тыс. хронических больных).
«Во многих клиниках рейха находятся неизлечимо больные люди, от которых человечеству нет никакой пользы. Они только отбирают еду у здоровых. Эти существа должны быть устранены». (Виктор Брак, организатор программы эвтаназии)
Часть медицинских преступлений совершалась в «чисто научных» целях, как, например, убийство нескольких десятков человек ради пополнения анатомического собрания скелетов по указанию и прямому настоянию медика, профессора Августа Хирта:
«Существуют обширные собрания черепов представителей почти всех рас и народностей. И только черепов евреев в наличии так мало, что их изучение не дает надежных результатов. Война на востоке дает нам возможность создать доступную научную документацию. Практическое осуществление бесперебойного получения и сохранения черепного материала должно происходить путем передачи в будущем всех живых еврейско-большевистских комиссаров войсковой полиции».
Профессор Хирт был одним из несостоявшихся обвиняемых процесса врачей — в июне 1945-го он покончил с собой.
Итоги
Деятельность лагерных медиков — и размах, и уровень бесчеловечности — во многом оказалась неожиданностью и для следователей, и для тех, кто следил за ходом процессов. Процесс закончился смертными приговорами для трети обвиняемых. Материалы процесса очень долгое время были доступны только юристам и медикам в специальных изданиях. Полная документация с дословной расшифровкой всех протоколов была опубликована только в 1999 году.
После окончания процесса врачей был разработан и принят Нюрнбергский кодекс, который является обязательным для медиков наравне с клятвой Гиппократа. Этот кодекс регулирует все, что связано с медицинскими опытами на людях. Нюрнбергский кодекс действовал без изменений 50 лет и был обновлен в 1997 году.
Чиновники
21 обвиняемый
19 приговоров к тюремному заключению
2 оправдательных приговора
Обвинение
«Преступления против человечности» были главным пунктом обвинения — следствие вменяло сотрудникам министерств и ведомств ответственность за «кабинетные преступления», за организацию массового уничтожения людей на оккупированных территориях и в концлагерях.
Следствие и доказательства
Обвиняемые настаивали на том, что не знали ни масштабов преступлений нацистского режима, ни конкретных обстоятельств, а также на том, что их работа в соответствующем министерстве помогала «предотвратить худшее».
Так, главный обвиняемый на процессе, дипломат Эрнст фон Вайцзеккер (отец будущего президента ФРГ Рихарда фон Вайцзеккера), когда ему предъявили его подпись под документами о депортации французских евреев в Освенцим, сослался на то, что не мог знать, что именно там ждало депортированных. В случае с фон Вайцзеккером следователям, однако, удалось обнаружить, что «принято к сведению» стояло и на некоторых внутренних документах министерства — в одном из них было открытым текстом написано, что именно означает словосочетание «окончательное решение еврейского вопроса»:
«В рейхскомиссариате Остланд <...> проведена операция по задержанию всех евреев, <...> около 2000. Евреи мужского пола старше 16 лет уничтожены. <...> в качестве возмездия за поджоги в Киеве все местные евреи арестованы и в конце сентября казнены, в общей сложности больше 33 000. <...> Восточнее Днепра приблизительно 5000 евреев расстреляны».
Итоги
На «процессе Вильгельмштрассе» несколько человек оправдали, остальные получили различные тюремные сроки. Все без исключения осужденные чувствовали себя невинно пострадавшими — и это в основном совпадало с общественным мнением. Выйдя на свободу, они не избегали публичности — и именно чиновники в аденауэровской Германии быстрее всего снова оказались почти на тех же позициях, которые они занимали в Третьем рейхе, обеспечивая преемственность власти после конца режима. Многие (в том числе и фон Вайцзеккер) написали мемуары. Опубликованная в 1973 году автобиография одного из подсудимых, руководителя управления планирования в министерстве вооружения Ганса Керля (приговорен к 15 годам, освобожден через три), называлась «Кризисный менеджер в Третьем рейхе».
СМИ
около 900 газет и журналов закрыто
156 лицензий на издание ежедневных газет выдано
Обвинения
Журналисты и газетные издатели оказались едва ли не единственной профессиональной категорией, на которую не распространялся принцип индивидуального доказательства личной вины. Процесса журналистов после войны не было — союзники просто объявили запрет на профессию для всех журналистов, работавших с 1933-го по 1945 год. Выходившие в Германии газеты (кроме газет частных объявлений и чисто рекламных изданий) были закрыты.
Доказательства
C 1933-го по 1945 год немецкая пресса работала в условиях так называемого «уравнивания», Gleichschaltung — то есть должна была транслировать государственную идеологию. С 1933 года управление немецкой прессой осуществлялось через так называемую Берлинскую пресс-конференцию в министерстве пропаганды. Это было совещание, на котором избранные журналисты получали указания от министерств и рейхсканцелярии, проводил ежедневные пресс-конференции заместитель пресс-секретаря министерства пропаганды.
«Разумеется, вы должны получать здесь информацию, но также и инструкции. Вы должны не только знать, что происходит, но и то, что правительство об этом думает, и то, каким образом вы наиболее внятно должны все это разъяснить народу». (Йозеф Геббельс, выступление перед журналистами в 1933 году)
Формально в Германии сохранялись газеты и журналы, неподконтрольные НСДАП, но после закона 1934 года «О редакторах» работать в СМИ имели право только зарегистрированные в Палате прессы как «политически надежные» и «расово полноценные».
«Многие из тех, кто здесь сидит, чтобы формировать общественное мнение, совершенно к этому непригодны. Я очень скоро от них избавлюсь». (Йозеф Геббельс, 1934 год)
Таким образом все немецкие журналисты и редакторы были активными и сознательными (хотя и не всегда добровольными) участниками политики министерства пропаганды.
Итоги
Летом 1945 года началась выдача лицензий на издание новых газет (с сентября — и журналов). Период так называемой «лицензионной прессы» продолжался до 1949 года. После этого в западных оккупационных зонах была выдана так называемая генеральная лицензия, позволившая свободную регистрацию СМИ. В советской зоне лицензии сохранились до 1989 года.
За четыре года в обеих частях Германии был заново создан весь диапазон СМИ — в Восточной Германии он был менее разнообразен и устроен по советскому образцу и при участии журналистов, прошедших предварительное обучение в Москве или у советских сотрудников отделов армейской пропаганды. В Западной Германии свои особенности были у каждой из трех зон, но здесь издатели очень рано начали ориентироваться на возвращение рынка СМИ, существовавшего в Веймарской республике.
Память побежденных
В самой Германии Нюрнбергские процессы не были восприняты как акт правосудия. В лучшем случае — как акт заслуженного произвола.
Они вызывали раздражение, прямо давая понять, что немцев теперь надолго не оставят в покое — а им в общем-то больше всего хотелось именно этого, они чувствовали себя выжившими, не соучастниками. Но пирамида ответственности, которую союзники начали возводить сверху, с «главных обвиняемых», книзу стремительно расширялась, Нюрнбергские процессы были где-то в верхней трети, за ними виднелось длинное продолжение. Так и оказалось: на «главном» процессе на скамье подсудимых сидели 23 человека, на 12 «малых Нюрнбергских процессах» было в общей сложности около 180 обвиняемых, на последовавших за этим «локальных» процессах, связанных со зверствами в концлагерях, счет шел на тысячи, а программа денацификации (формальная, но дотошная) во всех четырех подконтрольных союзникам зонах затронула около 3 млн человек.
Уязвимость Нюрнбергских процессов была очевидна — это была уязвимость беспрецедентного события.
Суды ссылались на законы, инструкции, регламенты, которых не было еще накануне. Периодически пренебрегали основополагающим принципом «закон обратной силы не имеет», апеллируя к «общепринятым законам человеческого общежития». Но моральное право стран-судей взывать к «человечности» в этот момент тоже не было очевидным: и бомбардировки Дрездена, и Катынский расстрел по критериям трибунала были преступлением против человечности. А представитель СССР на главном Нюрнбергском процессе, Иона Никитченко, судья на политических процессах 1937-1938 годов, обладал послужным списком, вполне сопоставимым с карьерами юристов Третьего рейха. Короче говоря, немцы, считавшие, что Нюрнберг — это «правосудие победителей», имели на своей стороне большой выбор и разнообразие аргументов.
Правда, с течением времени обнаружилось, что «правосудие победителей», проявившее поначалу античную непреклонность, готово на компромиссы. Из этих компромиссов бывший обер-бургомистр Кельна Конрад Аденауэр — консерватор и антифашист, которого нацисты отправили в отставку, но не сумели ни подчинить, ни ликвидировать,— вырастил послевоенную Западную Германию.
Воспользовавшись новой внешнеполитической реальностью, в которой холодная война требовала новых союзов, он добился довольно большой самостоятельности — и большой амнистии. Под нее попали не только эсэсовцы, сидевшие в тюрьмах, но и эсэсовцы, прятавшиеся под чужими именами, бывшие нацисты, подделавшие свои биографии, чиновники, учителя, журналисты. Аденауэр как бы говорил миру, что у него нет и не будет других немцев.
Амнистия пришла в 1951-м — освобождением для одних и кошмаром для других. Те, для кого Нюрнберг был хоть и несовершенным, но правосудием, с ужасом смотрели на то, с какой скоростью крысы возвращаются на корабль. В армию, в суды, в школы, в редакции, в советы директоров снова приходили люди, которых Нюрнбергские процессы обещали изгнать в тюрьму или, в крайнем случае, в вечную частную жизнь. К началу 60-х в уголовной полиции работало больше 20% людей с эсэсовским прошлым, в министерстве иностранных дел (бывших) членов НСДАП было больше, чем при Риббентропе. Один из наиболее ценимых Геббельсом журналистов, Гизельхер Вирсинг, стал главным редактором нового главного печатного органа протестантской церкви ФРГ «Христианин и мир». И так далее, и так далее, и так далее.
(В советской зоне дело обстояло не так выразительно просто потому, что здесь было официально заявлено, что все фашисты остались на Западе, а в ГДР есть только антифашисты. Кроме этого, в советских лагерях, что в ГДР, что в Сибири, сидели дольше и надежнее.)
Пустоты, оставшиеся после массовой денацификации, заполнялись быстро. К середине 60-х облик страны, неустойчивый после мая 1945-го, заново сложился.
И тогда появилось немецкое молодежное протестное движение, сильно отличающееся от молодежных протестов других стран. Оно воевало не с абстрактно-фрейдистскими «отцами» за абстрактное «новое»: немецкий протест — протест людей, родившихся сразу после войны или в последние ее годы и испытывавших панику и отвращение при виде того status quo, который им предлагала Германия от позднего Аденауэра до раннего Гельмута Шмидта. Прямым следствием этой паники стало появление на периферии студенческих протестов одного из самых причудливых образований послевоенной Европы — немецкого леворадикального террористического подполья.
Разумеется, Фракция Красной Армии (RAF) была результатом разнообразных политических и околополитических манипуляций. Разумеется, она была приютом для многочисленных патологий и в ней с самого начала можно было обнаружить черты того авторитарного группового механизма, против которого она выступала. Но популярность RAF в молодежной среде, обеспечивавшая ей выживание, была основана на том, что одним из ее главных лозунгов была борьба с тем прошлым, с которым обещали покончить и не покончили Нюрнбергские процессы.
Самая известная жертва RAF — президент Союза работодателей ФРГ Ганс Мартин Шляйер — был просто идеальным, наглым воплощением реставрации: вступивший в СС в 1933 году, один из лидеров нацистских студенческих объединений, активный участник аризации протектората Богемия и Моравия,— после войны успешный карьерист и борец с профсоюзами, любимец прежней и нынешней власти.
Важно, однако, понимать и другое — государству, которое молодежное движение и RAF обвиняли в попытке реставрации нацизма, само это молодежное движение, не говоря уж о террористическом подполье, было подозрительно по той же самой причине. И если одних пугал бывший эсэсовец на высоких позициях, то у других (например, у вернувшегося из эмиграции профессора Адорно) боевой вид студенческой толпы вызывал самые неприятные воспоминания о 30-х. Признаки реставрации нацизма в действиях своих оппонентов искали и левые, и правые, и центристы — абсолютным злом он был для всех. Это не значит, разумеется, что в частных мюнхенских квартирах и палисадниках не говорили «при фюрере такого не было». Это значит, что Западная Германия, испытывая во всех остальных вопросах сильнейшие внутренние разногласия, по этому, единственному, к середине 60-х была согласна с самой собой: ни при каких обстоятельствах нельзя быть солидарным с тем, что ведет обратно в эпоху 1933-1945-го. А вот что именно туда ведет — в каждом конкретном случае все равно оставалось и остается предметом дискуссионным.
Именно в эпоху студенческих волнений и ответной политической реакции 70-х и 80-х, когда особенно громко звучали разговоры о непоследовательности Нюрнбергских процессов и коррумпированности их итогов,— яснее всего проявился их смысл. Нюрнбергские процессы не были торжеством справедливости, но они были в своем роде гарантией невозвращения прошлого. Они создали образ преступной власти и преступного государства — в сознании каждого. Обращаясь лично к каждому злодею, к каждой жертве и к каждому свидетелю, эти процессы обращались лично к каждому человеку, оставляли в его сознании индивидуальную метку: у кого-то это был страх, у кого-то ненависть, у кого-то отвращение, у кого-то триумф, у кого-то безнадежность. В любом случае это была метка на память о том, что представление об общественном устройстве и государственном порядке как о чем-то разумном, одушевленном и целом — не более чем метафора: распадаясь, они все равно оставляют тебя наедине с твоей собственной ответственностью, лицом к лицу с законом, буква которого, возможно, неизвестна.
