Е. Никифоров: - Добрый день, дорогие братья и сестры. У микрофона Евгений Никифоров. Сегодня у нас в гостях Алексей Павлович Козырев, декан философского факультета МГУ.
А. П. Козырев: - Здравствуйте.
Е. Никифоров: - Сейчас в интеллектуальных академических кругах начинают анализировать, с чем столкнулись в современном мире. Вопросы информации крайне важны. Споры возникают от того, что слова употребляются произвольно. То ли по незнанию, то ли по глупости, то ли из-за необразованности, а главное – из-за неумения думать. Давайте поговорим о словах, которые входят в манипулятивную лексику. Когда смысл слов подменяется, а картина мира описывается иначе, возникают неадекватные поступки. Одна из таких позиций, которая тревожит, касается не только клятв западного либерализма, который эту агрессивную идеологию продвигает. И у нас люди не научены точному мышлению, пониманию слов – они путаются, даже обижаются, когда их одергивают. Поговорим о такой позиции, как подвижничество и героизм. У нас получается так, что есть памятники людям, которых называют святыми, а к святости они имеют мало отношения. Героические поступки, которые совершают люди, святостью назвать нельзя никак. Что можно тут ответить? Есть ли в мировой практике осмысление явления святости и героизма, подвижничества, и как это применимо сейчас?
А. П. Козырев: - Как говорит наш Святейший Патриарх: «Есть проблемы». Вы правильно сказали, что картина мира зависит от понятий и лексики, которые мы используем. Об этом еще адмирал Александр Семенович Шишков говорил в начале XIX века. Он был морским офицером, а потом министром просвещения и президентом Академии Наук, выдающимся лингвистом, у которого даже есть беседа о словах с маленькой девочкой, в которой он объясняет богатство русского языка и пагубность замены русских слов иностранными. Слово «подвиг» является русским, сомневаться не приходится. Оно происходит от слова «двигать». Это шаг вперед, выступание, преодоление, это быть над собой. Блаженный Августин говорил: «Transcende te ipsum», - превзойди самого себя. «Герой» — это западное слово, латинское. Что-то выходящее из ряда вон. В школе я учил французский язык. Там есть правило слияния последней согласной и гласной. В слове «герой» мы делали ошибку, и нам ставили двойки, потому что в неверном прочтении герои превращались в нули. Такое бывает и в истории. Герой для одной эпохи, Павлик Морозов, становится антигероем для другой эпохи с другими ценностями, приоритетами, с другой картиной мира. Можно ли предавать родителей, если они совершили предосудительное с точки зрения общества деяние? Особенно, если это деяние чисто экономическое, осознанно совершено для того, чтобы ты, маленький паразит, жил.
Е. Никифоров: - Недавно читал в газете очень похвальную статью о мальчике, который донес на своего отца, что тот не хочет прививаться.
А. П. Козырев: - По нашему законодательству, по Конституции человек не только не обязан, но не должен доносить на своих ближних родственников. Вообще доносить нехорошо, но иногда это необходимость, если речь о преступлении, которое готовится. В современном мире такое бывает, и это нужно предотвращать.
Е. Никифоров: - Американцы Розенберги донесли на свою страну, что они изобретают атомную бомбу. Благодаря этому мы в значительной степени ускорили производство.
А. П. Козырев: - Я бы не стал вдаваться в детали этической мотивации доноса. В данном случае поступок всегда конкретен: что, где и как. Мы должны учитывать обстоятельства. Нет абсолютной шкалы, по которой мы можем оценить каждый поступок. Например, ложь из человеколюбия – это морально или аморально? Сама позиция героизма и подвижничества в том виде, котором вы ее сформулировали, была внесена в заглавие статьи Сергея Николаевича Булгакова в сборнике «Вехи» 1909 года. Сборник был выстрелом из пушки – он ошарашил общественность. Часть русской интеллигенции, прошедшая через марксизм, леворадикальные увлечения, атеизм, вдруг одумалась и поняла, что Россия летит в пропасть, что первая русская революция стала тревожным звоночком о том, что страна близка к погибели.
Е. Никифоров: - Героизм бомбистов далеко не поощряемое явление.
А. П. Козырев: - Иван Каляев убил московского генерал-губернатора Сергея Александровича, мужа Елизаветы Федоровны, и кучера вместе с ним. Губернатор – это политик, он подвергает себя риску, возможно, он не очень хороший человек, но кучер-то за что пострадал? Теракты совершались в России начиная с 70-х годов XIX века, особенно в последние годы правления Александра II, наиболее либерального из русских императоров, императора-освободителя. Его правление закончилось разгулом народнического террора в России. Интеллигенция стала с большой симпатией относиться к террористам – называла их героями, пострадавшими за освобождение народа. Более того, эта реабилитация террора попала даже в православную среду. Возникло «Христианское Братство Борьбы» (ХББ). Валентин Павлович Свенцицкий, который потом стал священником, в 1906–1907 году писал прокламации, листовки. Также Софья Перовская, Андрей Желябов. Они являются христианскими святыми, потому что боролись за освобождение народа? Это абсолютно никуда не годится. Сегодня есть попытки оправдать риторику Свенцицкого, но я считаю, что их можно приравнять к оправданию терроризма как такового.
Е. Никифоров: — Это с точки зрения политической терминологии. Мы должны понимать, как христиане, что такое героизм с точки зрения христианства. На самом деле героизм и вся эта идеология — это язычество?
А. П. Козырев: - Николай Константинович Михайловский, далеко не самый христианский автор, показал, что такое героизм. Это русский публицист, народник, философ, у которого в 1885 году появилась статья «Герои и толпа». Кто такие герои? На примере кого он рассматривает акт героизма? На примере средневекового католического женского монастыря, где некая монахиня решила, что все погибли, все во грехе, все сгорят. Христос приближается, Страшный Суд приближается. Что же делать? Вместо того, чтобы покаяться, пойти на исповедь, давайте будем раздеваться догола, брать плетки и хлестать друг друга, то есть заниматься тем, что называется флагелляция. Брюсов изобразил такую сцену в романе «Огненный ангел». Понятно, что это извращение в монашеской жизни. Такое случалось. Кто тут герой? Эта самая сестра, которая сумела поднять остальных сестер на это безумное действо. Герой — это человек, который может повести за собой. Но куда? А это неважно. Может в рай, а может и в ад. Главное, что он может всех мобилизовать, поднять, прокричать «ура». Таким героем может быть и ретивая экстремистски настроенная монахиня, и террорист, если мы обратимся к «Народной воле» или «Черному переделу» - бросить бомбу в царя было для них высшим знаком достоинства. Каким бы ни был царь – он помазанник Божий. С христианской точки зрения цареубийство — это смертный грех, который самого царя в некотором смысле делает святым. Мы знаем, что казненный Николай причислен к лику святых. Была тенденция даже задушенного императора Павла считать святым, почитать его таковым.
Е. Никифоров: - Чтобы это осознать, надо понимать, кто такой царь. Это другое воспитание, понимание души человека, понимание, что такое государь с религиозной точки зрения. С политической точки зрения Сталин был прав в том, что есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы. Революционеры мыслили так. Революция краткосрочна, она не предполагает длительного изменения нравов.
А. П. Козырев: - Бакунин говорил: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!»
Е. Никифоров: - Но держать толпу в бесконечном страстном революционном напряжении невозможно. Поэтому всякий революционный порыв кратковременен. Подвижничество и эволюционное изменение требуют другого типа личности.
А. П. Козырев: - Что касается подвижничества, здесь Булгаков ориентируется на Хомякова, на славянофильский идеал, который открывает взгляд на другую Русь – православную, хранящую свои духовные традиции. Неслучайно Киреевский сотрудничал со старцами Оптиной Пустыни, а Хомяков был набожным человеком. У Хомякова есть позднее стихотворение «Подвиг», положенное на музыку Петром Ильичом Чайковским. Есть замечательный романс:
«Подвиг есть и в сраженьи,
Подвиг есть и в борьбе;
Высший подвиг в терпеньи,
Любви и мольбе».
Хомяков признал, что юношей бежал на войну, хотел помочь братьям православным. Но высший подвиг – не подвиг воина, а подвиг монаха, того, кто положил свою душу за други своя, кто молится, кто любит. Дальше есть такие строчки:
«С верой доброй и смелой
Ты за подвиг берись.
Есть у подвига крылья,
И взлетишь ты на них,
Без труда, без усилья,
Выше мраков земных,
Выше крыши темницы,
Выше злобы слепой,
Выше воплей и криков,
Гордой черни людской».
«Без труда, без усилья», — это Хомяков сказал для рифмы, но остальное совершенно верно. Если сердце заныло, и ты почувствовал себя слабым и теряющим веру, то берись за подвиг. Булгаков неслучайно этих веховцев называет иногда «неославянофилами» - они воспринимают аргументацию славянофилов, а подвиг для них — это то, что требует усилия жизни. От слова подвиг образуется слово подвижник. Им может быть и столпник, и монах Сергий Радонежский, который построил не эту красивую лавру, куда мы сегодня приезжаем, а пустошку маленькую. Он пришел в лес, а там зверье дикое, еды не было, нужно было вырубить полянку, чтоб как-то выжить — это очень тяжелые условия жизни. Из жития мы знаем, что, когда уже братия жила, хлеба не хватало, монахи решили побить своего игумена – есть было нечего. И по его молитве добрый крестьянин с хлебом приехал и дал пищу монахам. То есть условия были тяжелейшие. Подвижником может быть и учитель, библиотекарь, музейный работник, который за маленькую зарплату корпит над реставрацией картин или икон, или просто сидит смотрительницей в зале музея.
Е. Никифоров: - А не девальвируем ли мы понятие «подвижник», называя подвижником всякий кропотливый труд, который требует терпения и смирения? Внешне да, человек всю жизнь корпел над работой, самоотречение было, но все же подвижничество предполагает внутреннее делание. Героизм — это всегда внешнее. Нынешняя эпоха характерна тем, что люди не понимают, что такое внутреннее делание, строят гигантские памятники. Гигантомания в архитектуре и скульптуре – это лакмусовая бумажка, свидетельство того, что ориентиры какие-то неправильные. Александру Невскому гигантский памятник поставили. Героизм Великой Отечественной превратился просто в голливудскую декорацию.
А. П. Козырев: - Ну а как же освоить деньги?
Е. Никифоров: - А кроме этого?
А. П. Козырев: - Проще дать на одно что-то большое, чем на десять маленьких. Тема героя связана с античной трагедией, где герой погибает, он должен умереть. Как говорит Вячеслав Иванов, бои идут за тело героя. Герой погиб от столкновения с роком, судьбой. Система понятий, с которыми мы встречаемся, когда говорим о героизме, это система понятий античности, язычества, отнюдь не христианской культуры. Поэтому парадоксален живой герой, который совершил подвиг и выжил, а еще и стал богом. Помню, в детстве мы ездили в Звездный городок и просили показать нам космонавта. Бога не было, мы хотели поклониться в ножки космонавту, сошедшему с небес, потрогать его за рукав. Я с большим уважением отношусь к космонавтам и их работе, которая часто сопряжена с риском, но это даже смешно вспоминать. А еще смешнее вспоминать героев – министров обороны, которые ни одного сражения не выиграли, хотя и не проиграли – никаких сражений в их жизни не было, но звезду получили за близость к власти, за особые деяния, о которых никто не знает. Но это смешные герои. Настоящие герои мертвы. Подвижник – это человек не то, что живой, но устремленный в жизнь вечную. Сколько лет прошло после смерти преподобного Сергия? Мы помним его, молимся ему, прибегаем к его помощи, обращаемся к мощам. Подвиг, совершенный Сергием – спасение России. Об этом говорил и Ключевский в своем докладе в Лавре «Значение преподобного Сергия в русской истории», где он просто показал, что преподобный, по сути, собрав Россию, способствовал ее освобождению от монголо-татарского ига. Он совершил объединительную работу, духовно сплотив русских людей. А уже потом они победили материально и физически неприятеля, добились независимости, поняли, что в единстве сила. Это показал инок, а не харизматический лидер по Максу Веберу какой-нибудь Фюрер или Дуче.
Е. Никифоров: - То есть речь и о целях ко всему прочему. Такая цель была у преподобного. Он не был ни государственником, ни державником.
А. П. Козырев: - Ему предлагали стать епископом, а он отверг все предложения. Ему Град Небесный был нужен. Поэтому сегодня, когда мы мучительно ищем героя нашего времени, может быть, стоит сменить пластинку и помыслить в другой системе категорий. Это слишком романтическая система, идущая от русского романтизма – «Героя нашего времени» Лермонтова. Там герой является отвергнутым, лишним человеком, стоящим байронически, не нашедшим себе применения в жизни. Герой — это совсем не обязательно передовик производства. В школе нам задали написать сочинение, был ли Базаров героем своего времени в романе Тургенева «Отцы и дети». Все написали, в том числе и я, что Базаров – герой своего времени. Учительница мне поставила четверку. На вопрос почему, она ответила, что в это же время уже появился марксизм, и Базаров должен был познакомиться с манифестом, с трудами Маркса и Энгельса. Если бы Базаров был марксистом, то, конечно, он был бы героем своего времени. Эта удивительная идея открылась мне как озарение. Наверное, Ленин был героем своего времени, потому что читал Михайловского, Чернышевского, а потом в 16 лет его пробило: он познакомился с классиками марксизма. Опять-таки цена такому героизму нам известна. Это страдание, тяжелейшее изменение для страны, а кто-то говорит, что и гибель. В определенном смысле страна и погибла.
Е. Никифоров: - Все большевистские вожди были фанатиками. Они не имели представления о ценности человеческой жизни, для них это было ничто. Присутствовала глубокая фанатическая убежденность в собственной правоте. Ленин говорил, что и мораль ни к чему, и всё остальное ни к чему, потому что морально то, что способствует революции. А революция для них главное. Они все были кратковременные – выполнить внешнее делание, сломить, переломить, а там дальше посмотрим.
А. П. Козырев: - Были разные типы. Фанатики, как Дзержинский, приспособленцы, как Луначарский. Относительно Ленина у меня нет однозначной точки зрения. Может быть, игрок? Причем человек, который вступил в игру поздно, сидел в Швейцарии и, наверное, сидел бы спокойно и был бы в Женеве похоронен, если бы не нашла его немецкая разведка и не произвела спецоперацию. Нужно называть вещи своими именами. Недавно мы в очередной раз пережили 7 ноября. Ловят рыбку в мутной воде. «Величайшее событие XX-го века», - сказал Захар Прилепин. Человек вроде патриотического направления и не дурак, но это же Ставрогин. Это по Достоевскому человек, которому дано нести крест, а он этот крест предает, вместо этого несет что-то другое, штандарт с портретами этих вождей – величайшая трагедия русская. Не было в революции необходимости. Только учебники истории рисуют историю как череду необходимых событий. Каждое событие, точка бифуркации истории предполагает несколько путей, направлений, возможностей. Направо пойдешь, налево пойдешь, прямо пойдешь. В определенном смысле – это стечение обстоятельств. Что же нам теперь праздновать как Рождество? Явление нового Мессии, как это было принято в советские времена, когда даже отсчет календаря, исчисление шло от новой даты 17-го года?
Е. Никифоров: - Они все меняли. Название дней недели, месяцев и так далее. Изменялась вся сетка понимания человеческой жизни.
А. П. Козырев: - Надо отдать должное большевикам и советскому типу человека. Они эту логику героизма очень четко восприняли и прожили. В определённом смысле многие из них были целостными людьми. Тот же Бухарин. Умереть за партию. «Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной», - говорил он в тюрьме. Было сознание жертвенности. Даже если я внутренне ощущаю себя правым, партия лучше знает, партия может меня казнить, наказать. Я умру со словом «коммунизм» на устах. Это некое шаржирование христианского мученичества. Если мученики шли в клетку со львами весело, зная, что впереди у них новая жизнь, что, умирая за Христа, они обретают Царствие Небесное, то здесь какая-то стоическая безысходность. Что дальше? Имя твое запишут на кремлевской стене, а потом реабилитируют через сколько-то лет. Печальная судьба героя. Сейчас и время героев прошло, и подвижничество как-то не очень в цене.
Е. Никифоров: - Я боюсь, что не совсем. Героизм остаётся в этой сетке координат, но приобретает другие формы. Левая идея, которая вдохновляла Ленина, называлась марксизмом. Она переплелась у него в голове с философией Гегеля.
А. П. Козырев: - С Гегелем можно пойти опять-таки и направо, и налево. Консерватизм, который рождается из гегелевской мысли – тот же Иван Ильин в русской философии, а ультралиберализм, радикализм – тот же Бакунин.
Е. Никифоров: - Вы назвали очень важное слово в нынешней ситуации – западный ультралиберализм. То же самое левачество, тот же самый неомарксизм американский, тот же Байден и программа демократической партии, это всё то же самое. Троцкизм новый, который имеет ту же самую идеологию, когда главное не жизнь, не эволюция, не реальное протекание жизни, не реальные личности, реальные люди, не промысел Божий, который разлит в истории и через волю отдельных людей совершается. Нет, это такая догматизированная либеральная идея, как марксизм.
А. П. Козырев: - Возьмём то же движение BLM в Соединённых Штатах Америки. Это мышление, составленное из нескольких связанных лозунгов. Допустим, Колумб издевался над индейцами, насиловал и убивал их. Давайте снесем памятник Колумбу, сбросим его в океан. Карнавал. Если карнавал — это символическое переворачивание, тут реальное переворачивание памятника. Почему этот человек нарисован на купюре? Давайте перерисуем другого человека, чернокожего. Не Джорджа Вашингтона, который тоже в чём-то провинился. Философы все провинились поголовно. У Юма нашли, что он женщин ставил ниже мужчин. У Канта нашли ещё что-то. Давайте мы уберём памятники этим философам потому, что они были расистами, например. Нельзя мыслить и оценивать людей XVII, XVIII века по шаблону современного кодекса либералов. Тогда иначе мыслили, по-другому воспринимали человеческую природу. К чему это ниспровержение памятников? Причём речь не идет о памятниках прежнего режима, который сменился. У нас, например, обсуждается, нужно ли возвращать памятник Дзержинскому, нужно ли ставить памятники Сталину. Не нужно, я считаю. История случилась так, как случилась. Но больше, наверное, не стоит крушить памятники. Демонтаж, перенос — это вопрос другой. Я считаю, что у нас многовато памятников Ленину, которые не носят художественный характер, не имеют художественной ценности. Я бы предложил их убрать. Есть памятник Меркулова возле Архива Маркса и Энгельса, но это выдающийся памятник, это произведение, его надо оставить. А памятники-истуканы, конечно, ни к чему.
Е. Никифоров: - Тот же Ленин говорил о монументальной пропаганде. Нужно различать, где искусство, а где просто пропаганда. Мы видим, что пропаганда гипсовая, ещё лучше покрашенная.
А. П. Козырев: - Я считаю, что есть плановые решения, которые должны происходить последовательно с общественным обсуждением, дискуссией. А они нахрапом пришли, взяли краску и молоток, разбили, сокрушили, оставили обломки. Это то, что происходит в Соединённых Штатах, что является следствием движения людей, обладающих бинарным мышлением – плюс-минус, нажать-отпустить. Памятники нам напоминают о прошлом, а прошлое было разным. В этом смысле есть памятники, которые только привлекают к себе людей. Например, к памятнику Достоевского, писателя, которому на днях исполнилось 200 лет, иной придёт и принесёт корзину цветов, но кто-то придёт и скажет: «Ты столько мрака нагнал в бездны человеческой души!» Никто не запрещает человеку не любить Достоевского, но любить Толстого. Это не значит, что памятник Достоевскому надо убрать. Мы видим сегодня в мире комплекс героизма.
Е. Никифоров: - Вспомните Марсово поле в Петербурге. Меня как человека нереволюционной эпохи навсегда потрясли своим абсурдом эти загадочные надписи, такие же загадочные, как на египетских пирамидах или обелисках. Я не помню эти тексты, но они какие-то полубезумные, хотя, когда они ставились, были очень понятны. Пространство этого поля страшное, мистическое. Это угнетающее и вместе с тем красивое место. Любые описания в книгах не дают ощущения этой страшной реальности. Как Мавзолей – он же по-настоящему страшен, а мощи Сергия Радонежского или других святых вдохновляют.
А. П. Козырев: - Я не сторонник разрушения Мавзолея ни в коем случае. Ленина следует захоронить, безусловно, хватит экспериментировать с человеческим телом. Это не гербарий, не коллекция бабочек. Но Мавзолей надо оставить, потому что это памятник эпохи, это шедевр Щусева, великого русского архитектора. Мне кажется, вы затронули здесь еще один важный аспект – героизм и святость. Героизм и подвижничество — это понятно. Сиюминутный акт героя и длительный, протяжённый и кропотливый, полный усилий подвиг. А вот героизм и святость — это очень серьезная оппозиция, которую просто так не решишь. Святой святым становится. Это человек жертвы, который понёс некоторую жертву физическую или духовную. Часто эта жертва связана с кровью. Например, русские князья Борис и Глеб были убиты своим окаянным братом. Но они не захотели противиться воле брата и поднимать на него руку. Эти страстотерпцы были жертвами, они стали святыми. Вифлеемские младенцы были жертвами, они стали святыми. Герой вроде бы тоже жертвует собой во имя какого-то общего блага, но здесь есть определённые сходства и определённые различия. Чтобы стать святым, жертва должна быть принесена во имя Христово.
Е. Никифоров: - Святость – это обожение человека. Обожение происходит постепенно. Оно вообще не может произойти в один момент, хотя мы знаем из Евангельской истории, что разбойник вошёл в рай вместе со Христом. Это возможно только Богу. Без помощи Божией эти жертвы не принимаются. Задача длительного повседневного молитвенного труда заключена в преобразовании себя до полного проникновения воли Божией. В молитвах наших мы каждый день просим Господа дать нам знать волю Его, творить волю Его, а не нашу.
А. П. Козырев: — Это сложные вопросы, на которые должна отвечать Церковь. Иногда мы слышим такую патриотическую риторику, что герои войны, павшие на поле боя, освятили себя кровь. И даже некрещёные крестили себя этой пролитой кровью. Но я думаю, это полная ересь.
Е. Никифоров: - Вспомните эпизод, который произошел несколько лет назад. Виновником его был приснопамятный отец Всеволод Чаплин, который сказал о священной войне некоторой метафорой.
А. П. Козырев: - Война не может быть священной.
Е. Никифоров: - Мусульмане ужасно обиделись, потому что джихад для них – это не метафора, это реальное действие во имя Бога. И они были крайне оскорблены таким употреблением слов. Иногда мы пользуемся омонимами. «Священный» - выделенный в святость Божию, в удел Бога. И «священный», который говорит об эмоциях, с которыми мы определяем некоторые достойные поступки.
А. П. Козырев: - Не так давно благодаря сайту «Память народа» нашел могилу своего деда, который погиб под Мосальском. Длительное восемнадцатимесячное стояние – фашист стоял под Калугой. Он погиб, а могила его была безвестна. Я об этом много думал. У деда были не самые прекрасные отношения с Церковью и Богом, он даже вступил в «Союз безбожников» в 30-е годы. Но такое было время. Я за него молюсь, пишу его имя в записках, потому что он был крещёным человеком. Он родился до революции в купеческой многодетной семье с 14-ю детьми. Но считать его святым я не могу. Память его для меня в гражданском смысле свята.
Е. Никифоров: - Каждое утро я молюсь о своих покойных с радостью, такой возраст пришел. И своего деда, который погиб, полковник Курчавый, достойнейший человек, хотя и коммунист, тоже поминаю. Но не только они виноваты в том, что не жили церковно. Церковь не давала им знание.
А. П. Козырев: - Мы их не судим, не оправдываем, лишь говорим, что возникающие в современном публицистическом дискурсе идеи, что все павшие на войне – это святые, неверны. Ритуал гражданской религии – вечный огонь, бессмертный полк. Не нужно их транслировать напрямую в Православие и Церковь, говорить, что всё это церковно. Гражданской религии у нас нет, но, возможно, она формируется. Это такой институт идеологии, который объединяет людей разных верований, атеистов, да кого угодно. Это гражданская религия. А вот религия православная, традиция, конфессия — это то, что имеет свои установления, догмат, богословские основания. Я бы не стал здесь размывать церковное понятие о святости, ставя знак равенства между героем и святым.
Е. Никифоров: — Это вещи опасные, всё должно называться своими именами. Подмена понятий и имен – страшное явление. Наша мысль переплетается, но картина пишется в нашей беседе очень внятная. Агрессивный западный либерализм нарочито начинает выдумывать новые имена, этот новояз, как о нем писал Оруэлл и другие проницательные люди, когда ничего подобного не было, но они уже провидели, что это будет. Когда министерство правды будет заниматься пропагандой.
А. П. Козырев: - У нас этот новояз появляется, просачивается. Например, «лидеры мнений». Мнение – это всегда то, что отлично от истины. Ещё Парменид сказал, что есть путь истин, а есть путь мнений. По пути мнений идут люди с двумя головами. А тут получается оксюморон. Мнение как что-то условное, относительное, шаткое, зыбкое и неверное – и лидеры, герои мнений, идущие впереди мнений. Это какие-то духовные Иваны Сусанины, которые непонятно куда нас хотят завести. И почему я должен доверять этим лидерам мнений, особенно если лидер – желторотый мальчишка, который мне заявляет что-то вроде того, что его не интересует война, которая была когда-то, которого зовут не то Люцифер, не то Денница, не то ещё как.
Е. Никифоров: — Это ведь Моргенштерн.
А. П. Козырев: — Это в молодежной среде лидер мнений номер один. Возможно, только Даня Милохин может конкурировать, и то не вполне. Это хорошая тема для пародий. Есть писатель Пелевин, который эксплуатирует всю эту реальность, иногда достаточно жестко и остроумно высмеивает. Но это ведь тоже разновидность современного героя, героя нашего времени –лидер мнений, тиктокер. Скачали приложение, оно 3 года в телефоне находилось и вдруг стало определять нашу жизнь. Оттуда выползают какие-то козявки и приобретают смысл чуть ли не космической реальности.
Е. Никифоров: - Реальность-то реальная. Массовость для политиков — это электоральные технологии, а они просты. Когда Сталину сказали, а вот Папа Римский…, то он ответил, хорошо, Папу знаю, а дивизий у него сколько? Так и здесь – дивизии безмозглых тиктокеров являются силой, на которую политики могут влиять, которой могут манипулировать.
А. П. Козырев: - А что остается? Папе Римскому завести TikTok и свои энциклики, проповеди там произносить. Тогда все будет хорошо.
Е. Никифоров: - Вернемся к теме подвижничества и героизма. Подходим к тому, что для каждого православного является самым важным – святость. Не должно быть подмены, когда достойные люди, например чемпионы мира по фигурному катанию, воспринимаются как подвижники. Это замечательные люди, они преодолевают себя. Но это всё внешнее преодоление себя, и оно не имеет ничего из того, что ведет человека к Богу. Церковь как хранительница святости должна быть на страже, не допускать подмены, не увлекаться мирской риторикой.
А. П. Козырев: - Не мне здесь определять политику Церкви в сфере канонизации, но я бы отметил, что в XIX веке было очень мало канонизаций, их практически не было. Серафим Саровский – это уже начало XX века, и то с какими трудами! Сейчас много канонизаций. Я бы повременил с таким быстрым провозглашением человека святым. В западной традиции это присутствует. Иоанн Павел II, с которым мне довелось встретиться, уже святой в Католической церкви. Но пусть они там сами разбираются. Святость – это не просто множество добрых дел, народное почитание. Это некая несоизмеримость с нами, что-то трансцендентное нам. Человек ступил туда, куда ступить не может. Это святой. Есть ли жертва или её нет, принес ли человек себя физически в жертву Богу или всю жизнь служил Господу со скальпелем у стола хирурга, как архиепископ Лука. Когда я читаю житие святителя Луки, то не понимаю, как человек, оказавшийся в тяжелейших условиях ссылки, мог еще кого-то оперировать без инструментов, без условий. Здесь я чувствую эту абсолютную несоразмерность с тем, что, казалось бы, входит в перечень возможностей человека. Подвиг, геройство. Да, на это не каждый решится, это усилие воли. Но можно себе представить человека, который бросается на амбразуру – то ли герой, то ли самоубийца, не понимаю до конца.
Е. Никифоров: - В Ираке жалко военного, который рванул гранату и крикнул: «За ребят!» Что на самом деле это было?
А. П. Козырев: - Безусловно, это героизм, заслуживающий самой высокой государственной награды, но святости здесь быть не может.
Е. Никифоров: - В Церкви еще очень остро живет чувство православного человека, почему у нас до сих пор так и боятся экуменизма. Люди чувствуют, что в католицизме очень много внешнего, что там легко можно прославить человека. А мы о внутреннем. Почему мы ждем проявления силы Божией от мощей, каких-то чудес, говорим о чудесах? Это указание Божие на святость человека.
А. П. Козырев: - Я был на севере этим летом, узнал интересную традицию северного православия. Они зачастую не обретают мощи святых, оставляют мощи под спудом. Не нужно фетишизировать человеческое тело. Осторожность и длительность крайне важны. В истории Русской Церкви не было немедленных канонизаций. Даже почитание распространялось от местночтимого святого, потом уже чтимого в регионе, до уже чтимого по всей стране. Возьмем Максима Грека. Его общецерковная канонизация произошла в 1988 году, хотя почитание этого выдающегося святого зародилось ещё в XVI веке. Между почитанием и канонизацией прошла длинная многовековая история. Для Православия сделать человека немедленно святым – это абсолютно неприемлемый подход.
Е. Никифоров: - Время лукаво, слова употребляются сейчас в значениях противоположных, мысли двоятся. Героический дух марксизма-ленинизма настолько глубоко проник в сознание людей, что заставляет их проявлять героические внешние свершения, забывая о внутренней духовной работе. Не будем же о ней забывать, будем верны святому Православию, которое есть прежде всего работа над собой, работа по обожению своей собственной личности.
