Выстрел

Жизнь так незаметно выстрелила мимо: била ключом 
И вскипала, в зелёнке росла под забором, 
Крепко коней запрягала. Летели с высокой кручи: 
Всё выше и всё трагичней. Не плачь. Но своим плечом 
Подпирая окошко, ты слушай: как хрипло, хором, 
В грозу запевают тучи. Могучи они, летучи, 

И пламенем нежным синеют, и безнадёжно терпки: 
До немоты беспристрастны, сея слезы льняные. 
Им видно, как шарят мыши в амбарах и по сусекам, 
И как ремонтируют крыши. Где жестокие мерки 
Невероятно точные. Плачущие, больные 
Снимают простые люди с гробов грядущего века, 

В ночь на Рождество

История первая. О несделанном аборте, слепых глазах и зрячем сердце

Этот случай произошел с одной моей подругой давным-давно.

Нино приехала в город учиться. Ее соблазнил один женатый человек. Она забеременела, а дальше всё развивалось по обычной схеме: виновник проблемы дал деньги на аборт. Но Нино уже любила своего еще не рожденного ребенка и отказалась от этой идеи. Хорошо знала, что строгий отец и братья не простят ей этой ошибки, и все-таки на седьмом месяце вернулась домой, в деревню. Наступал Новый год, и она надеялась, что сказочная ночь сотворит и для нее чудо: родные ее простят и всё забудут.

Даже мать не заступилась за беременную дочь. Наоборот, она подсказала «мудрое» решение:

— Сейчас все отдыхают, и никому нет до нас дела. Как Рождество пройдет, я отвезу ее в соседний район к знакомой акушерке. Там и родит втайне. А ребенка продадут кому-нибудь. Благо, бездетных много — долго искать не придется!

День как день, каких у Бога много...

Белый снег от самого порога
И рябины гроздья надо мной!
Улицей пройтись родной, негромкой
Об руку с любимою женой.

День как день, каких у Бога много
Для трудов земных и для молитв.
За все дни, что прожил я убого —
Господи, помилуй и прости!..

Принести и радость, и печали
Через мост, к перилам и крыльцу —
К храму Троицы Живоначальной,
К Богу Вседержителю Отцу.

А от храма — прямо и направо
К дому, к окнам — тем, что нет родней.
Во дворе — рябина, словно пава
В окружении статных тополей.

Там, на кухоньке, хлопочет мама,
С книгою, как водится, отец…
Надо бы с цветами к ним нагрянуть,
Чтобы видеть радость их сердец.

Мелодии, имена и дальше

Мелодии детства, мелодии, сопровождавшие передачи тех самых двух каналов, кроме которых в целомудренном советском ТВ более ничего не было. Хочется говорить о них. У этих мелодий были и авторы, и оригинальные названия, и сопровождающие тексты. Но мы слышали только то, что нам давали слушать, то есть только мелодии. С точки зрения авторского права они были краденными. Но нам их дарили по праву свободного пользования советским человеком любым культурным продуктом, который лег ему на сердце. Хорошее и плохое переплелись в этом явлении так, как им свойственно переплетаться ежечасно.

Начнем с прогноза погоды. Его у нас закрашивали мелодией песни «Манчестер и Ливерпуль», которую пела Мари Лафоре. Эта чудная песенка о грусти, любви и разлуке была переиначена на русский текст усилиями известного Визбора, но по ТВ шла без текста, выжимая слезы из сентиментальных сердец при виде названий городов и указанной атмосферной температуры. Эх, жаль, я — не музыкант, а лист статьи — не партитура, а читатель тоже не читает музыку с листа. А то бы мы по обе стороны экрана озвучили бы эту чудную мелодию: Тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля... И так далее. И сразу обвеяло прошлым, которое вовсе не было хуже настоящего.

Детство

Где землица пропитана кровушкой алою,
В церковь белую, тихую церковь под вязами,
Мы пришли, приведённые, смирные малые,
Заплетённые косы, платочки подвязаны.

Что дивились сперва с непривычного новому,
Что друг в дружку рукой недоверчиво тыкали —
Мы и так возвышались на целую голову
Над родившими нас в беспросвет горемыками.

Под звездой

— Как небо близко... помнишь, как в ночи
Каток, звезда... и музыка играла...
— Тебе нельзя! пожалуйста, молчи!
Давай тебе поправлю одеяло...
— А на ресницах, помнишь, луч звезды
Такой волшебный, тихий и не резкий...
— Как лоб горяч! Подать тебе воды?
Давай, родной, задерну занавески!
— Не надо. Вон она... пускай она горит,
Как без ее огня волхвы... дойдут до цели...
— Они уже дошли.
— А Мальчик?
— Мальчик спит.

На Рождество...

Сердце выпрыгивает из груди...
Или сжимается в жаркий комок...
Ты исцели наш мир, защити!
Не оставляй, милосердный Бог!
В яслях души моей
                       тихой звездой Ты возродись,
негасимой надеждой!
Непостижимо прекрасный и нежный,
мой Вседержитель, сладчайший Христос!

Вот и покрылась снегом земля...
Вот и душа свежим ветром омылась...
Чудо-снежинки шепчут  стихи,
не прекращается Божия милость...

Мир облачён белоснежной одеждой...
В тонком узоре, в мелькании снежном
по предсказаниям чудо вершится...
Как человек - нам Спаситель родится!

Пыль

пыль
в луче света
мечтает о жизни

пыль
под ногами солдата
от горя плачет

пыль на книге
не менее
многозначна

на обочине жизни
пылью лежит
человек

его превращает
в пыль
торгашеский век

нет у пыли
отчизны
только бизнес

Бабушка мученика

Две горные гряды перерезают Кипр. Северная — щит от бризов и штормовых ветров. Та, что в центре, со снежной горой — скиния многих угодников Божиих. Меж ними лежит равнина, чаша, полная тишины. Уютно жить на этой радушной земле, ярко-зелёной весной, пятнисто-пегой летом. Воздух мягкой волной струится над полями, тучными, обильно родящими хлеб.

Рождество

Стихает человеческая страсть,
Безумства умолкает всяк глагол
И с неба сходит неземная власть
Преобразить внизу лежащий дол.
И внемлет небо радостным волхвам,
Звездою шествующим издалёка,
Скрипит снег, вторя ангельским хвалам
Созвучьем странным высоко — высоко.
Смирилось в яслях бессловесных Слово,
А в Вифлееме слышен детский плач.
Сын Божий принял плоть безмолвно,
А не щадит плоть дьявол и палач.
С пелен Тебе готовит истощание
Соединение от двух естеств:
Бессмертие и наше умирание,
Болезнь и тля земных существ.

Зимняя драка

Зимы у нас на Вычегде долгие. И темны.
Можно привыкнуть к снегу. Видеть десятые сны.

Можно ловить налимов. Хоть я не ловлю — мороз.
Можно листать брошюру «Шейный остеохондроз».

Можно вернуться в прошлое — в мыслях. Пить в тишине.
С Бродским вчера подрался зачем-то в десятом сне.

Сдался мне этот Иосиф?! Классик средней руки!
Разве за это дерутся? Разбивают очки?

Вижу Нью-Йорк и воздух я нервно глотаю ртом,
И у меня нет визы, только Пушкина том.

Мертвые срама не имут

Это случилось год или два тому назад, когда в Михайловском медицинском институте был устроен капитальный ремонт. С учетом того, что подобный ремонт не проводился со времени основания института, то есть с конца тридцатых годов, его по праву можно было считать не менее выдающимся событием из жизни этого ВУЗ-а, чем смена очередного ректора. Ведь ректоры, как короли, приходят и уходят, а стены стоят себе и стоят…впрочем, что о том говорить!

Любопытно было наблюдать, как в ходе ремонта старое здание преображалось на глазах. Но гораздо любопытнее оказывались находки и открытия, которые делали рабочие, выполнявшие этот ремонт. То за слоями штукатурки, обсыпавшейся под ударами перфоратора, как заветная дверца за холстом в каморке папы Карло, обнаруживался замурованный вход в позабытую-позаброшенную лаборантскую, заваленную заплесневелыми пособиями и протухшими лекарствами. То какой-нибудь злополучный рабочий получал травму электротоком, неладно наткнувшись на не значившиеся в плане кабели, проложенные неизвестно кем и неведомо для чего. Однако самая невероятная находка едва не стоила жизни одному из рабочих. По его словам, увидев это, он чуть со страху не умер.

Страницы