Сам, насажав железные леса и
растерявшись,
человек заплакал:
куда ни глянешь — всюду в небеса
поднялись трубы, вышки, нефтебаки.
— Не плачь, — сказал я —
Видишь, у леска отец в
раздумье,
а рука ребёнка
то гладит латы доброго жука, то —
шахматное рыльце жеребёнка.
И это я,
что вас учил добру
и отдавал последнюю рубаху,
берёзу — топором,
да по бедру,
да так, что, белая, упала ахнув.
Потом её по травам поволок,
не слыша,
как оставшийся без мамы
скулил и звал
берёзовый щенок
и вздрагивал
зелёными ушами...
Океан влюбился в кухонную тряпку.
Это бывает, особенно у океанов…
Он часто приходил к ней,
но его загоняли в чайники, кастрюли, бадьи.
Однажды, увидев любимую,
он перелился через край раковины.
Боже, что тут произошло:
крики, ругань, суета.
Больше всех суетилась его любимая,
ее даже выкинули после потопа
в помойное ведро…
Как все равны в младенческих началах,
когда спеленаты мы туго в одеялах…
И вот взрослеем, ищем суть добра и зла,
и начинаются несходные дела:
христопоклонство или геростратство,
трибуновральство, счетоводство, казнокрадство,
намного реже — диогенство, донкихотство…
Но глядь — опять всё больше, больше сходства
меж гением, подонком и рабом:
все из существ
вновь стали веществом.
