ГЛАВА 7: КОВДА
Самые красивые часы в летней Ковде – предзакатные. Большое красное солнце садится в сиреневые воды залива, окрашивая их в малиновый цвет. И мир замирает. Не поют птицы, не мычат коровы, даже комары не пищат над ухом. Все смолкает, будто задумывается перед приходом ночи: а каков был проходящий день?
Николушка любил эти минуты тишины. Если вечером он не был занят никаким делом, и его не звали на село с требами, он шел на реку, находил себе уединенное местечко, и любовался закатом.
«Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Небесное» (Мф. 19:14)
В час восхода пути до небес
От полей, запечатанных стужей,
Измеряя поземку на вес,
Звали ангелы пришлых на ужин.
* * *
Снова белый бархатный снег
Застилает черный асфальт.
Вновь наряднее всех невест
Вечно юная наша Москва.
Только, с кем под венец-то пойдешь?
Нынче время не то, что вчера:
Выбирает гражданский брак
Окрещенная молодежь.
В отличие от всего, что осталось от предшествующей европейской философии, Платон вдруг появляется в почти полном или во всяком случае удовлетворительном собрании сочинений. С ним можно обращаться как с текстом. Он весь под руками. Поэтому может показаться, что он требует не столько встречной мысли, сколько интерпретации. Конечно, интерпретируют и досократиков. Однако Платон меньше защищен от своеволия толкователей, потому что они могут предлагать здесь свои версии как окончательные, тогда как в случае с фрагментарными досократиками последний приговор невозможен: кто знает, что они в конце концов хотели сказать; всё зависит от контекста. Свобода интерпретатора здесь всегда на его совести.
Что же случилось с мыслью, спрашиваем мы. Почему она вдруг стала со времени Платона присутствовать в виде текстов. Мы помним, что пифагорейская школа обходилась без записей и воспрещала их. Передача шла только через дружбу. Пифагор считается автором слова философия, дружба мудрости. В общине друзей отношения как между любящими. У жениха нет причин стыдиться своих чувств, но и нет причин записывать то, что он говорит невесте, публиковать и продавать в книжных лавках. Не то что он хочет скрыть или утаить; наоборот, его чувство, наверное, могло бы кого-то тоже поднять, но вот он говорит эти слова только невесте и никому больше не повторит.
Февральские дуют ветра,
Печаль душу гложет и гложет.
И так неуютно с утра,
Не то чтобы очень, но всё же.
Мечтаешь хотя бы на треть
Проникнуться, что ещё можешь
Тоску эту перетерпеть.
Наивно, конечно, но всё же.
Спасибо за Крым - возвращение домой,
Мы снова стоим не с пустою сумой!
Мы снова величье свое сознаем.
И славу России всем сердцем поем.
Мы на войне воюем не за плату,
Мы ворогов привыкли побеждать.
Дай время нам, прогоним супостата .
Мы рады славу Родине стяжать!
Он любил писателей, которые, как ему казалось, "строили" свою жизнь (Карамзин, Пушкин), которые противостояли любым попыткам вмешаться в их частное существование, мужественно и творчески боролись за намеченные цели. Потому любил, что таков был сам, - противостоял и боролся. В советское время было чрезвычайно трудно индивидуально решать свои задачи и проблемы; человека вели по намеченному не им пути государство и "общество", и все-таки свобода выбора, пусть в узком пространстве, существовала, и в нем Юрий Михайлович Лотман (далее мы его именуем сокращенно: Ю. М.) смог так организовать свое жизненное развитие и свою научную деятельность, что в целом можно говорить об успешной реализации замышлявшегося.
Не подходите, не дышите в темя:
поэт — не свят, поэт грешнее всех.
Он безутешен — знает, что не время,
и торопить других — извечный грех.
Посторонитесь: смертному — дорогу,
стихам же путь укажут с высоты.
Поэт скорбит, но в песне понемногу
мир обретает новые черты.
Не из слов,
а из крови и плоти
возникает всё то,
что в киоте
появляется позже.
И гибнет
прежде смерти
в земной круговерти.
Воскресая,
живёт как бессмертье
всё, что было воспето
из смерти,
из её жизнеборных
оков.
Просвети мою совесть, Иисусе Христе,
И яви мне пресветлый Твой Образ.
Мне деянья бесстыдные, мысли не те
Скоморошат безумный мой возраст.
Покаяния труд принести поспешу
За соблазн тех, кто верил и предан был мне,
В том, что знал что добро, а душою грешу
И еще в том, что жизнь пролетает во сне.
Меловые в горе пещеры
Синим высинен окоём…
…на высокой горе безлюдной
Битый щебень заполз в сирень.
Виктор Будаков
Как всё торжественно вокруг.
Как всё таинственно и мирно.
Прикосновенье Божьих рук
Спасает от хлопот настырных.
Как безупречен белый цвет,
Когда он с чёрным неразлучен.
Холмов далёкий силуэт
Мне с песней дедовской созвучен.
1907 год. Тихая провинция Российской империи – Тифлисская губерния. Самый большой город Грузии строится невиданными темпами. Растут дома, как грибы после дождя, в Нахаловке. Селится здесь русская беднота из северных губерний. Городской голова запретил самочинно строиться, но кто на него смотрит. За ночь соберутся мужики покрепче и на скорую руку возведут сараи, лишь бы крышу до рассвета успеть. Утром пройдет городовой по околотку. Глядь, опять новая халупа стоит. А раз крыша есть, то ломать нельзя. Одно слово, нахалы. Едут и едут сюда волжане и малороссы, влекут их россказни о легкой жизни. Солнце, почитай, круглый год, зимы теплые – дров столько не надо, фрукты – ешь от пуза, а голода и вовсе никто не знает. Чистый рай на земле.
Куриный голод — это тоже голод:
голодных братьев заперли на ключ.
Они, бедняги, в лютый зимний холод
узнали лютый голод как могуч.
Хозяйка нынче просто позабыла,
что не кормила птиц своих с утра.
А у меня нутро за них изнылось,
болело, как от мной терпимых ран.
Но курочку, что дали мне с собою,
сварила дома, словно не о ней
страдала прежде — здесь конец герою,
измученному голодом курей.
Пока у смерти есть страна
Среди живых и дивных далей,
Одна на всех, на всех – одна,
И о путях ее гадали
Давно на Запад и Восток,
И на корабликах воздушных
Искали соль земную впрок
У стеганной ветрами суши.
Господь своих благословлял
В срединном мире на дороги,
Кому сиротство открывал,
Как путь от черствости убогой.
Пока у боли есть предел
И не вступить с кликушей в сговор,
Плетет заказчик тонны дел,
Кондовые вплетая ссоры
И в русский быт, а Бэла ждет,
Печерина, не зная мира,
Свеча горит который год,
И занесенная секира
С насечками о днях пути
Не упадет на шею труса,
Нам с Богом по миру идти
А.Н.
Ты так умела притворяться,
сама себе врала немало —
и доброта торжествовала.
Я грезила: смогу остаться.
Мне пядь земли твоей сердечной
была дороже райских кущей,
но всё ж приходится расстаться,
чтоб сохраниться в рамках дружбы.
*
Тесны, тесны мои дороги,
тесны сердца друзей немногих,
но как за пазухой у Бога
живу я средь Его людей.
«Осанну» помню и распятье,
ошибки и врагов проклятья,
дороги, призраки судьбы,
и горечь — за грехи расплата,
и сдачу в плен путём борьбы.
В монастыре сначала поживи.
Не пей вина. Не пой дурацких песен.
Без женского вниманья и любви
Попробуй обойтись. Хотя бы месяц.
Хотя бы два. Да разве это срок?
И в братьях не ищи суровых судей.
Читай псалтырь, вникая между строк –
Вокруг тебя не ангелы, а люди,
ПОВЕСТЬ О БЛАЖЕННОМ СТАРЦЕ НИКОЛАЕ ТОТЕМСКОМ
ГЛАВА 1. ДЕДУШКА
Отец Николай сидел на лавочке возле храма.
Его лицо – простое и доброе лицо сельского священника – отражало всю его жизнь. Солнце – выжгло волосы, позолотило бороду и усы, ветер – сделал грубой кожу, труд иссушил щеки , а вера – осветила глаза. Глаза батюшки мягко, ласково, приветливо и как-то по-особенному кротко смотрели на этот мир и улыбались.
- Отец Николай, что домой не идешь? – окликнула батюшку баба Клава – седенькая раба Божия - закончив прибирать после службы церковь.
- Да я дома. – откликнулся священник.
- И то. – согласилась старушка и, вытерев руки об подол, села рядом, продолжила:
- Давеча видала я Николку твоего, сиротку. Кур гонял.
Как пережить
Безжалостные дни
Бесчестной смуты,
Злата и разврата,
И душу не продать
Тому,
Кому
В конце
Времен
Грозит
Расплата?
