Не подходите, не дышите в темя:
поэт — не свят, поэт грешнее всех.
Он безутешен — знает, что не время,
и торопить других — извечный грех.
Посторонитесь: смертному — дорогу,
стихам же путь укажут с высоты.
Поэт скорбит, но в песне понемногу
мир обретает новые черты.
Если мы к чему-то тянемся, то важен не только сам предмет нашего влечения, но и намерение по его применению. Зачем мы стремимся быть совершенными? Зачем нам святость? Зачем нам истина? Бить или любить — истиной?
Расскажу-ка я для начала ехидную сказочку на тему.
* * *
В деревне ёжиков-неофитов каждый ёжик носит с собой палку на вырост: длинную-предлинную в сравнении с реальным ростом ёжика. Каждому новоприбывшему вручают её для того, чтобы ёжику легче было работать над собой, следить за своим ростом.
Ежи — народ колючий, это всем известно. Общение с ними всегда чревато мелким травматизмом. Но ежи-неофиты — народ особенный, если что не по ним, они ещё и палкой могут огреть. Так что в деревне ежей-неофитов туристам делать нечего. Но как в ней выжить самим ежам?
Зову Тебя, Боже мой,
потому что Ты зовёшь меня.
Сердце моё взволновано голосом Твоим,
оно поёт о Тебе и плачет о Тебе.
Ищу Тебя, Господи,
по подсказкам Твоим иду.
И всякий раз встречаю не Тебя.
А Ты зовёшь, зовёшь с силою,
так что зов Твой заглушает всё вокруг.
Вижу Лик Твой в моём товарище,
жаль, он сам Тебя не видит. И меня — не видит.
Мы не можем встретиться. Я тяну руки к Тебе в нём,
но он остаётся безучастен. Его интересует мой костюм,
мой дом, мой кошелёк, мои способности.
Только я не нужен ему. И Ты ему не нужен, Господи. Что делать?
30 декабря 2012
Мы «вплетены» или «вращены» в мировой процесс, каждый из нас по-особому, по-иному, но все-таки — все, без исключения. Мы сплетены в великое всемирное единство: оно обстоит ныне в настоящем, уходит корнями в забытое прошлое и ведет в неизвестное, рождающееся и еще не рожденное будущее. Мы держимся друг за друга, мы держим друг друга — и валимся друг на друга, как в детской валятся уставленные в ряд «кирпичики». Нет оторванных или изолированных людей, несмотря на все наше душевно-духовное одиночество. От черствости одного черствеет весь мир; развратный человек развращает собой всех; всякое преступление взывает на всю вселенную и передается во все концы; лентяй есть мертвая ячейка истории; от пошлого человека тускнеет Божий свет в мировом эфире; всякий духовный предатель предает сразу Бога и все человечество; всякая личная фальшь и злоба лжет на весь мир и гасит любовь во всей вселенной.
Мир так мал, так тесен. Социологическая теория так называемых «шести рукопожатий» утверждает, что если пожмёшь руку знакомому, а он — другому, уже своему знакомому, то шестое его рукопожатие будет с твоим знакомым. Мы все живём вблизи, рядышком — чуть ли не родня друг другу. Это стало особенно ощутимо в глобальном мире, когда благодаря технологиям границы почти исчезли. Так откуда же столько злости и агрессии? Или как раз отсюда — из общемировой коммуналки?
И как велик разброс мнений, разночтений, пониманий. Что такое человек? Зачем он? Чем ограничен? До какого предела пластичен и подвержен изменениям? Что можно с ним делать и чего нельзя? Или всё можно?
Народ дробится на группки и группировки, народ распадается, исчезает в дроблении на своих и чужих. Чужих становится всё больше, все — чужие. Но так не должно быть, это какая-то страшная иллюзия — если мы народ. Или мы не народ, а всего лишь случайное сцепление бессмысленных, разделённых эгоизмом индивидов — т. е. не органическое (народ растёт из единого корня, подобно дереву1), а механическое единство разрозненных элементов?
Вопросы непраздные, трудные. А ответы на них, если и есть, то у каждого свои. Это ведь проблема. Альтернатива ей... Нет, не единая идеология — здравомыслие, только где ж его нынче взять?
Надо понять, разгадать эту антропологическую загадку: куда девалось здравомыслие? На что мы его променяли? (Если б не променяли, оно бы в нас осталось). За какую чечевичную похлёбку мы отдали своё человеческое достоинство? В чём оно?
Неправильно я жила: рвалась на Зов, к Зову, интересовалась Зовом, отдавалась Зову; ничего особо не боялась, не страшилась — только бы не потерять Зов, только бы слышать Его в своих глубинах. Всё, что отвлекало от Зова, лишь досаждало, раздражало, гневило или мучило, заставляло страдать, и я, как умела (или не умела) страдала, утешаясь лишь Зовом. Зов — это всё, что мне нужно: моё счастье, моя пища, мой смысл, моя страсть, моя любовь.
Но любовь даёт, а я лишь брала. Пустому человеку и нельзя иначе — что может дать Зову любящий, кроме своей жажды слышать? И разве не дерзостью будет мыслить иначе?
Дерзостью или дерзновением — всему своё время. Дерзость — это дерзновение прежде срока, это наглость вместо дерзновения, т. е. недостаточная любовь к Зову. Дерзновение — не самочиние, а ответ на Зов.
Я боюсь, пока помню себя. И как же трудно помнить себя тому, кто желает забыться в Зове.
Тони, тони пустой человек, как пустое ведро в колодце. Тони, не стыдясь своей пустоты — иначе будешь имитировать полноту и никогда не наполнишься. Наполняйся, пока Рука Божья не начала поднимать тебя, чтобы утолить чью-то жажду. Спеши стать полным, пока есть время. Ибо жизнь — это не наполнение, а отдача!
Оттого взлетел ты в небо, что земли коснулся пяткой.
Гёте
В детстве мы играли в бумажные куклы. Рисовали для них разные одёжки. Без особых усилий можно было нарисовать целый гардероб — в этом было преимущество игры в бумажные куклы, ибо обычные куклы тогда жили гораздо более скромно. (Важную и актуальную тему творения своими руками мира игры я обхожу стороной, ибо разговор сейчас о другом).
Картонный мирок может приносить радость — когда он для игры, когда служит имитацией большого настоящего мира. Но горе нам, если большой мир сводим на уровень плоских идей и представлений. Теряя из виду многомерность, многоярусность мира и всего, что в мире, всего, что можно воспринять сознанием, мы теряем объем мышления, и себя превращаем в тех самых плоских кукол, которыми играет кто-то другой.
Потому мудрый Господь поместил человека в ситуацию «Между» — сами обстоятельства жизни раздирают нашу плоскость в объем, тащат во все стороны всевозможными устремлениями, зовами и вызовами. И найти себя — это значит найти себя не на плоскости своих мнений, а в объёме реального бытия, реального присутствия в мире. Плоское представление — всегда искажённая проекция реальности, даже если создаётся из верных посылов и движений.
Крылья на ветру — паруса,
крылья, как в перьях — в голосах.
Вижу, продрогла к утру —
хочешь снега оботру?
Зова вертикаль — как стрела:
небо сквозь тебя провела,
вызовов мира вуаль
пылью накрыла горизонталь.
Птицей не пролететь между,
тенью не прошмыгнуть мимо:
зов на краю держит,
вызовы — неумолимы.
В мире, лежащем во зле (1 Ин. 5:19), жизнь — это «ворованный воздух». Мир позволяет быть только заведомо никчёмному, мёртвому, изгоняя, выдавливая из своего пространства всё по-настоящему ценное — живое. Жизнь — чужда миру, мир чуждается жизни.
Это надо только увидеть — что жизнь здесь незаконна. Как росточек на бетоне, она невозможна и невероятна. Но она — есть! И это самое настоящее чудо, к которому мы слишком привыкли и потому не понимаем, к примеру, почему возможно зло.
Быть современником — творить своё время,
а не отражать его.
Марина Цветаева
Россия уходит на небо,
Попробуй её удержи.
Николай Зиновьев
Искусство — форма мышления, позволяющая видеть мир сразу с нескольких сторон. Оно является своего рода контрапунктом к плоскому и однозначному логическому мышлению, ибо «создаёт выброшенную многонаправленную точку зрения на мир» (Юрий Лотман). Искусство свободно как всякая мысль и как всякое творчество — оно дарит возможность реально осуществлять свободный выбор там, где жизнь такой возможности не даёт. Искусство — это не способ подражания или воссоздания жизни, но способ её созидания, если говорить о настоящем искусстве. Оно не имитация жизни, не фрагмент её, но сама жизнь, отличная от обыденности и всегда новая. Потому «литература тайно управляет миром» (Д. Быков).
Читая Блока, о Блоке, поймала себя на мысли, что ему суждено было пережить, осуществить им же предречённое:
Но страшно мне
изменишь облик ты.
Причём это верно не только в отношении печальной истории любви Блока, но и в отношении России, поманившей его светлым романтическим образом революции и обманувшей.
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь.
Именно в этом смысле мы должны стать соработниками Богу. Жизнь — это то, что надо создавать каждое мгновение, иначе торжествует смерть. Мы призваны силою любви Христовой преображать мир, созидая жизнь, творя её в себе и через себя в окружающих силою Христовой. «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1). Если мы не осуществляем жизнь — её как бы нет, вместо жизни есть лишь умирание.
Вот поэтому так мало среди нас настоящих христиан, поэтому так мало способных к настоящей дружбе, поэтому так часто распадаются семьи — потому что мы думаем, что всё хорошее осуществится без нашего участия — само собой или усилием кого-то другого.
Мы растаскиваем мир по своим уголкам, дробим и делим его, чтобы присвоить себе, и только себе, хотя бы кусочек единого мира. Точно так же мы норовим разорвать на части Христа, чтобы присвоить себе, только себе, хотя бы кусочек…
И это является грубейшей ошибкой, заблуждением, ибо единолично мы владеем только своим убожеством. Христос становится нашим лишь тогда, когда мы готовы делиться Им.
Тебе нужен Христос? Но затем ли, чтобы отдать? А ведь это единственный способ иметь Его. Церковь состоит именно из таких — имеющих и отдающих. Христос в нас лишь пока мы Его отдаём. Только рука дающая не оскудевает, ибо лишь рука дающая получает. Чтобы отдать. И снова получить, и снова отдать. Это и есть любовь, по которой узнают учеников Христовых и которая есть Христос в нас.
«Пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы?» (Мф. 9:12—13)
Известно, что только Христа ради делаемое добро приносит нам реальную духовную пользу. Однако, действительно ли мы понимаем, что (или даже кто) стоит за этой фразой? Поразмышляем над ней сообща…
I
Ближний, т. е. человек, просящий у нас помощи или подаяния, нуждающийся в нашей поддержке и на нее рассчитывающий, на самом деле сам оказывает нам милость, ибо предполагает в нас реальную добродетель. Более того, он дарует нам шанс действительно оказаться добродетельным в конкретный момент времени и с конкретным (а не абстрактным) человеком. Не вообще, заметьте, а именно в данный конкретный момент жизни. Ибо следующий принесёт нам новые ситуации, новые встречи и потребует от нас новых решений.
Так устроен мир и, быть может, именно поэтому существует традиция взывания к святым. Они — такие же люди, как мы, но принявшие в себя Христа — умеют быть вопрошающими перед Господом. Именно поэтому, возможно, пришлось воплотиться Сыну Божьему — чтобы смог человек стать воистину вопрошающим пред лицом Отца Небесного.
Хорошо написанный материал всегда является ответом на чью-то нужду, чей-то вопрос: познания истин не даются праздно испытующему уму. И как же дорог творческому человеку действительно вопрошающий собеседник. Он дарует шанс воистину уподобиться Творцу — сотворить ответ вопрошающему.
Таков уж основной инстинкт мира сего: истина в нем всегда распинается. Истина этого мира — Христос распятый. Естественно, что и у Церкви Христовой очень много врагов. Это всякого рода раскольники и еретики, нечистые духом и сердцем властолюбцы, златолюбцы, человеко- и богоненавистники, одержимые духами злобы. Брань с этими силами идёт от создания Церкви, потому и называется она — Церковь земная — воинствующей.
Но так ли уж страшны эти внешние враги, так ли уж сильны они, чтобы всесовершенствующая истина не могла побороть их? Не внутри ли сидит главный — самый трудно преодолимый враг? Ведь если бы внутренний враг не был так силен, не смог бы устоять против света истины и враг внешний.
