Николушка. Начало

ПОВЕСТЬ О БЛАЖЕННОМ СТАРЦЕ НИКОЛАЕ ТОТЕМСКОМ

ГЛАВА 1. ДЕДУШКА

Отец Николай сидел на лавочке возле храма.

Его лицо – простое и доброе лицо сельского священника – отражало всю его жизнь. Солнце – выжгло волосы, позолотило бороду и усы, ветер – сделал грубой кожу, труд иссушил щеки , а вера – осветила глаза. Глаза батюшки мягко, ласково, приветливо и как-то по-особенному кротко смотрели на этот мир и улыбались.

- Отец Николай, что домой не идешь? – окликнула батюшку баба Клава – седенькая раба Божия - закончив прибирать после службы церковь.

- Да я дома. – откликнулся священник.

- И то. – согласилась старушка и, вытерев руки об подол, села рядом, продолжила:

- Давеча видала я Николку твоего, сиротку. Кур гонял.

- Озорничает! – кивнул отец Николай и глаза его еще яснее улыбнулись, забегали искорками радости.

- Да, малой шустрый. – согласилась Клавдия.

Замолчали, глядя на раскинувшуюся перед ними деревню. Солнце, как стрелки на часах встало в зенит. Полдень.

Где-то в поле замычала корова. Должно быть, пастух перегонял стадо на новое место, а какой-то несмышленый теленок не хотел идти.

- Как Ляксандра? Не бедствует? – вновь заговорила старушка.

- Нет, бедствовать мы ей не дадим, Клавушка. – тихо произнес отец Николай.

- Это я знаю, батюшка, знаю. –  старушка, тепло, по-матерински жалостливо поглядела на старого священника. -  Как ты оженился, да здесь осел, так сиротами и оброс: сначала женкиными братьями и сестрами. Только всех пристроил, дочь овдовела.

Отец Николай встал со скамьи, хлопнув себя по коленям, выпрямился. Лицо его сбросило с себя неторопливую задумчивость, ожило, задвигалось, а глаза так и продолжали тихо улыбаться.

Поднялась с места и Клавдия, сложила руки, опустила седую голову за благословением.

- Господь с тобою, Клавдия! – перекрестил её священник, заметил. - У каждого свое горе. Им и спасаемся.

- Надо было тебе приход менять. Жили-то впроголодь, я знаю. Да и сейчас не шибко. Село-то мы небогатое. – не унималась старушка.

Священник уже спускался по тропинке к своему дому, махал ей рукой:

- Пойдем, милая, пойдем. Смотри уж, как припекает.  Там где горе обняло, там и будем горевать!

ГЛАВА 2 ПРОСВИРНЯ

Если от дедушки всегда пахло ладаном, то от матери – мукой.

И не простой ржаной мукой, не серой, из которой чаще всего в деревне пекли хлеб. Нет, у той муки запах кислый, с горчинкой. От матери же пахло сладко - мукой пшеничной, белой. Потому что мама – просвирня. Она печет для храма просвиры.

Обычно мама пекла просвиры по четвергам. Прямо в горнице, где они жили. Потому что и жили они в просвирне – небольшой избушке рядом с храмом, где рядом с окном стоял большой ровный стол, а посредине хаты – открывала широкий рот русская печь.

 Вставала она в этот день рано-рано, когда Коля еще спал на теплых полатях. Умывалась ключевой водой, затепливала перед иконами лампаду и молилась. От материнского шепота, мальчик просыпался, и сверху смотрел на молящуюся мать. Мама молилась каждое утро. Но Николка знал, что сегодня они будут печь просвиры, потому что в этот день мама надевала особый платок. Обычно она, храня свое вдовство, прятала волосы за темно серым или черным старым платком, а в день, когда пекла просвиры, она повязывала голову хлопковым платом, всегда таким чистым и белоснежным, что Никола невольно им любовался.

После молитвы она ставила опару для теста, добавляя в муку стакан крещенской воды и начинала топить печь.

Только Колька спрыгивал вниз и шёл в сарай за дровами. Как-никак он был старшим хозяином в доме, где других мужчин кроме него не было.

Отец у Николки умер, когда мальчику шел первый год.

- А какой он был, тятька? – иногда спрашивал мать Никола.

Мама хмурила лоб, пряча в глазах грусть.

- Отец твой, Константин Васильевич был достойным человеком. – после паузы отвечала она. – Учителем. Мало мы с ним прожили вместе, двух лет не прошло после нашего венчания, как Константин Васильевич заболел и не стало его. За это время он ни разу не обидел меня, не сказал ни одного злого слова. А как он был счастлив твоему рождению, Коленька! – строгое лицо мамы вздрагивало, она отворачивалась от сына.

Николай тоже отводил глаза от матери, чтобы не замечать её смущение. Смотрел на печь, забеленную известью с мелом. Её неровные бока казались живыми, теплыми. Печь в доме – и греет и кормит и спать укладывает.

- А я похож на тятю, мам?

Мать вытирала глаза украдкой:

- Есть что-то. С годами все яснее видно.

Потом смахивала с себя печаль, словно муку с фартука, восклицала громко:

- Ох, заговорилась я с тобой! Опара уж подошла.

В квашне, накрытой чистым полотенцем, пузырилась белая пушистая опара.

Мать крестила лоб, брала длинную деревянную ложку и вымешивала опару.

Николка стоял рядом, наготове. Он знал, как только мать посмотрит на него и кивнет,  надо будет сыпать - осторожно, тонкой струйкой, мелкую муку из лежащего наготове льняного мешочка.

Самое тяжелое в приготовлении просфор – это вымешивание теста. Тесто должно хорошо подняться, но притом остаться плотным, и не иметь внутри воздуха. Ведь просфора не обычный хлеб, а богослужебный. Просфоры батюшка возьмет в алтарь и во время службы будет совершать на них проскомидию – специальным ножичком вынимать из просфор частички. А самая большая, особая просфора, станет агнцем – Телом Христовым на Литургии. Потому так важно, чтобы просфоры были плотные, и не крошились.

Мать месила тесто сама. Её руки, бледные и худые, проворно мяли, взбивали, гнули и комкали тесто. Лицо матери становилось серьезным, сосредоточенным, и вся её фигура выражала силу и упорство. Тесто под руками размягчалось и теплело, становясь послушным. Тогда мать оставляла его зреть под полотенцем. Где тесто оживало и снова расползалось, пухло и росло. Пока упрямые руки его не скрутят и вновь начнут бить и вымешивать, вытесняя ненужный воздух.

Николка любил смотреть как мать месит тесто. Однако, мальчишка есть мальчишка, он долго дома сидеть не может. Николку тянуло во двор.

У сондужской детворы имелись свои заботы.

ГЛАВА 3. СОНДУГА

 Сондуга –  это речка. Само слово значит «песчаная река». Змейкой ползет она по земле северной и впадает в Сондужское озеро. Стоит то озеро на макушке России, окруженное полями, лесами да болотами. А в лесах летом да осенью – ягод видимо-невидимо: клюква, морошка, черника, брусника, малина. Грибы красуются важно,  даже не прячутся от людей, сельчане только боровики признают – белый царский гриб. А есть и грузди, и подберезовики и опята. И ещё много-много разных грибов. С красными, желтыми, коричневыми и даже синими шляпками.

Вот и занятие Сондужской детворе летом и осенью собирать грибы да ягоды, чтобы зимой было что кушать.

Грибы сушили, развесив на нити под потолком возле печи. Солили в бочках. Из ягод варили варенья, делали настойки, и вялили на солнце, разложив на холсты.

Своего хозяйства у Николки с матерью не было, за то, что мать пекла просвиры, ей полагалось по фунту ржи и овса и по хлебу с каждого дома. А остальным необходимым их обеспечивал дедушка – отец Николай. Потому и бегал Николка на дедушкин двор, помогать, да с животинкой играться. Там он чесал бока скотине, кормил цыплят, а то и раззадоривал драчуна петуха, нарочно дразня его.

На дворе хозяйничала бабушка – Павла Евгеньевна. Бабушка была небольшого роста, сухонькая и подвижная. С дедом они казались огнем и водой: такие разные, а друг друга дополняют. Дедушка – неторопливый, спокойный, задумчивый. Почти небожитель. Бабушка же – здешняя, земная. Ко всему внимательная, быстрая, деловитая.

Павла Евгеньевна не могла без дела просидеть и минуты. То по двору со скотинкой управлялась, то по дому – хозяйничала, то в храме наводила чистоту и благолепие. А вечером, когда уж все дома примолкнут и уснут, она садилась у лучины за рукоделие.

В своей семье она была старшая из восьми детей. Осиротев, и наскоро выйдя замуж, Павла Евгеньевна к мужу в дом привела все своё семейство – вдовую мать, трех братьев и четырех сестер, из которых младшему не исполнилось и года. А там и свои детишки скоро пошли: Александра, Алексей, Александр, Лидия. Так, привычная к заботе о детях и хлебе насущном, она в труде находила радость и успокоение. И оттого не могла видеть как без дела скучают другие.

- Николка! – кричала она, завидя внука. – что маешься?

- Мать просфоры печет. – улыбался мальчик. - Просила у батюшки спросить, на той неделе служба когда будет-то?

- Нечего и спрашивать! – машет рукой бабушка. – Батюшка прилег отдохнуть сейчас. А службы будет две – в субботу – поминальная, и в воскресенье. Аль ты не знаешь сам?

ГЛАВА 4. ХРИСТОРОЖДЕСТВЕНСКИЙ ХРАМ

Здесь среди полей и угорок затерялись семь деревень: Заречье, Кузнецово, Шильниково, Конец, Талашово, Угрюмовская, и почти опустевшее Погорильце. Среди этих деревень, на пригорке у реки Сондуга тянулась к небу и звала ввысь сельчан Христо-Рождественская церковь. Миниатюрная, изящная, особо красива она была зимой, когда её белоснежные своды, сливаясь с заснеженным пейзажем, казались нерукотворными. Стены храма украшали картуши с каменными цветами, словно снежинками, а маковка храма на рассвете горела золотой свечой.

Храм был каменный, в один этаж. Со входу теплый в приделе, на востоке холодный с таковой же каменной колокольней. Престолов имелось два - в теплом приделе - во имя св. равноапостольных царей Константина и матери его св. Елены, а в холодном - во имя Рождества Христова. К тому же сельчане сондужских деревень собирали средства, чтобы со временем церковь расширить.

Николка любил церковь. Сызмала привык он считать церковь не только домом Божиим, но и своим домом. Просвирня, где жили они с матерью – почти примыкала к храму. И белый силуэт церкви был мальчику родным и близким.

Часто он забирался на церковный пригорок и с вершины холма глядел на открывающийся взору простор. К северу синеет даль – там в низине лежит огромное озеро. Они с мальчишками бегают туда на рыбалку. А там – Заречье за холмом. А там где-то Шильниково…

Смотрит Николка, смотрит, впитывает в себя широту души русской, необъятность нашей земли, величие простоты природы. И кажется ему, что здесь везде рука Божия. Его прикосновение.

- Ну что, Николка, сидишь? – окликнет внука дед, легкой поступью поднимаясь по тропинке к храму. Видно, кто-то из деревни зовет на требы, и старому священнику нужно взять необходимое из алтаря.

- Сижу… - отзовется мальчик и быстро вскочит, чтобы догнать дедушку, увязаться в помощники.

Сельский дьячок уже совсем состарился, потому отец Николай охотно брал с собой мальчугана на требы – новорожденную животинку освятить, окропить только выкопанный колодец, совершить елеопомазание над больным, или, что бывало значительно реже – отслужить молебен у кого-то на дому. Мальчонка помогал пожилому священнику нести нужную церковную утварь и требник, за что ему затем доверялось прочитать на память пятидесятый псалом или «Отче Наш».

Такие походы не были в тягость мальчишке. Наоборот. Они ровно вплетались в его жизнь и приносили радость причастности к своему роду. Николка знал, что дедушка был сыном диакона и в двадцать пять лет стал священником в их сондужском храме, что Николкин дядя, дедушкин сын, – отец Алексей – тоже священник, и что его, Николку, по окончании церковно-приходской школы скорее всего отдадут в духовное училище. Это было просто и понятно, в жизни ничего не надо самому выдумывать – ты идешь путем твоих дедов. След в след. Идешь прямой дорогой. К Богу.

ГЛАВА 5. РЕШЕНИЕ

Как только солнце садилось за горизонт, и люди, наработавшиеся за день, возвращались в свои избы, чтобы вместе с семьей поужинать, помолиться и лечь спать, Сондуга наполнялась музыкой. Полевой. Доставали свои скрипки кузнечики, начиная трескотню, открывали рты жабы, в дружном квакании. Ночь стелила покрывало на небо, сквозь которое проглядывали дыры-звезды, а жизнь в Сондуге продолжалась своим чередом.

Батюшку звали в Заречье. Там болела одна старенькая раба Божия, отец Николай её особоровал и исповедовал. Потом близкие усадили их за стол, да проговорили допоздна о том, о сем, о насущном и житейском, о вечном.

Когда отец Николай с Николкой возвращались назад в свою деревню, смеркалось.  Они шли молча, не спеша, вдыхая в себя вечерние ароматы лета. В поле дедушка вдруг побледнел, остановился, и медленно присел прямо на землю, правой рукой держась за левое межреберье. Николка испугался:

- Что, дедушка? Сердце?

- Ничего, ничего, сейчас пройдет. – еле слышно зашелестел священник. – Сейчас, сейчас. Ты... открой Евангелие, почитай немного.

Николка послушно достал из-за пазухи свою книгу – подарок Божатки (крестной) – дрожащими руками открыл заложенную страницу, стал читать. Голос его не слушался.

Дедушка сидел на земле, и в темноте его лицо белело, как луна. Было видно, что губы беззвучно двигаются в молитве.

- Отпустило. – сказал он наконец, но с земли не встал.

Николка закрыл Евангелие, убрал к своей груди. Сел рядом с дедом. Кузнечики в поле громко трещали, и этот привычный звук теперь успокаивал мальчика.

- Знаешь, Николай, я совсем ослаб в последнее время. Написал на днях прошение Владыке, чтобы перевели меня на покой. Силы уже не те, понимаешь? - в голосе дедушке слышалась боль.

Никола кивнул.

- Пятьдесят лет я служил у престола Божия. Богу служил, да людям. Теперь, видно, надо мне себя приготовлять…

- К чему, дедушка?

- К Встрече.  – дедушка поднял вверх лицо. - С Ним.

Уже стали появляться первые звезды. Они – светло-желтые – еще несмело пробивались сквозь синеву неба и мерцали так, как только мерцают самые первые, послезакатные звезды.

- Только тебя надо пристроить. – после паузы сказал дед. – Тебе сколько?

- Двенадцатый.

- Вот… - дедушка заговорил громче и увереннее. Уже не доверительно, как друг, а властно, как отец, который за тебя отвечает. - Я решил с осени отдать тебя в псаломщическую школу. В Архангельске. Два класса пройдешь и будет у тебя занятие, хотя бы копейка какая, чтобы на шее у матери не болтаться. А там, подрастешь, может и в семинарию поступишь.

Дед вздохнул, поежился, скомандовал:

- Ладно, пойдем. Холодает.

Николка вскочил резвыми ногами, протянул дедушке руку, помог подняться.

- Только Павле Евгеньевне про то, что сейчас было – ни-ни. – напоследок сказал дедушка, отчего-то переходя на шепот.

Николка улыбнулся.

Они шли домой по тропинке, освященной слабом светом белой луны. А Николка думал, всё думал о словах дедушки. «С осени отправлю тебя в город…». С осени! Значит, совсем скоро. Защемило в груди у Николки, забилось что-то отчаянно, словно бабочка у стекла. Да, он знал, что его когда-то отдадут в духовное училище. Но это были лишь планы, мечты, и оттого они грели душу и рисовались каким-то приключением, дверью во взрослую жизнь. Сейчас же, когда решение было сделано, когда отъезд уже не был мечтой, а почти реальностью, стало тревожно и грустно. Николка смотрел вокруг и думал, что скоро, совсем скоро надо будет проститься с этим полем, с этим лесом, с этими любимым людьми. Надо будет покинуть дом, оставить все, что так дорого, деда, мать, друзей, храм. Все здесь оставить. А главное, придется оставить самое детство свое. А в него уже возврата не будет. 

(Продолжение следует....)