СКАЗКА ИЗ ЦИКЛА «ДОРОГА НА ВОСТОК»
…Не так-то сразу и уйти
Придется из земного мира
К садам небесного эфира,
К долинам звездного пути…
Старик жил высоко в горах, жил так давно, что и потерял счет годам. До подножья гор его проводили дети, когда он состарился: сам же и просил — не хотел им мешать… Подумал, что слишком долго ждать смерти не придется, но все-таки взял с собой самое необходимое на первый случай. Дети остались в долине, где жили всегда, а Старик поднялся туда, куда людей еще не заносило. Поднимался не один день, а каждый день — понемногу, и наконец остановил себя: выше — уже некуда. Облюбовал углубление высокого каменистого выступа, да и обосновался там. Оказалось, жить можно — густая стена вьющихся растений надежно укрывала от дождей и холодов. Знал, что самое главное в его положении — уметь разводить и поддерживать огонь, и этому научился довольно скоро: пригодилась старая сноровка. Одежды, как ни странно, ему хватало, и даже с обувью пока было все в порядке.
В остальном — все оказалось проще.
По крутым бокам скалы стекала дождевая вода, и Старик собирал ее в высушенные фляги из тыквы. На уступе за скалой он развел маленький огород, где выращивал овощи, трудясь потихоньку, когда был в состоянии. Звери поначалу испугались человека, а потом поняли, что это ему впору бояться их. Они распознали в нем почти равного себе, почувствовали, что не причинит им вреда, — и приблизились к нему. Он их не оттолкнул, подружился с ними, ласкал их детенышей. Звери приносили ему еду: корнеплоды, мед, орехи, фрукты. Птицы сначала дивились тому, что человек живет там, где они сами гнезд не вили, но потом стали прилетать к нему со своими птенцами и приносить ягоды на веточках.
Проходили дни и недели; Старик жил и ждал смерти, а она все не приходила. Тогда Старик приучился к медлительной жизни, да и привык к ней настолько, что будто другого не знал никогда. Привык и к этим горам. Старик был тихим и смирным, и природа гор все больше располагалась к нему, а он, в свою очередь, все более приспосабливался к горам. Глядя на животных и насекомых, сам научился находить нужные растения, засушивать травы и коренья, приготавливать отвары — так он лечился при необходимости. Научился помогать зверям и птицам, лечить их. Любил подолгу прогуливаться по окрестностям, прислушивался к ритму незнакомой ранее Жизни, дивясь тому новому, что узнавал о горах, о жизни животных и растений, — ведь дожил до глубокой старости, а о настоящем только догадывался — там, внизу, а здесь…
Здесь все было настоящим. Привольно и отрадно было!
Он никогда не намеревался спускаться вниз, но часто засматривался наверх, от чего захватывало дух! Чтобы выживать, приучился выполнять самые простые правила, которые и придумывать не пришлось, они сами «просились» быть исполненными. Привык им следовать, ничего не менял в ежедневном распорядке: и сил на большее не хватало, и настроения не было, и ничего другого искать не хотел. Он был очень, очень старым, и ему самому иногда казалось удивительным, что он как-то существовал: жив — и хорошо.
Слабость порой одолевала, валила с ног, побеждая все обретенные привычки и правила… Иногда неделями чувствовал себя особенно нехорошо — лежал, не высовываясь из своего теплого укрытия. Тогда лисицы и козы сами наведывались к нему, лечили его, и он постепенно вставал на ноги, а потом долечивался сам. Так случалось несколько раз, и Старику казалось, что уже не поднимется, но всякий раз Жизнь опять давала новые соки, укрепляющие силы Старика.
Время шло…
Прошли короткие месяцы и долгие годы.
Однажды, поздним утром, Старик собрался с духом, преодолевая недомогание, и попробовал подняться со своей лежанки, выстланной примятым хворостом и сухими листьями, да не смог почему-то. Удивился, попытался еще раз — опять не получилось. Его словно придавило огромным, бесформенным валуном. А-а-а… Не открывая глаза, почувствовал присутствие поблизости какого-то неприятного существа, которого он еще не знал. Заставил себя открыть глаза, видит, рядом с ним сидит кто-то, пришедший издалека, и неясная догадка прибавила ему смелости.
Он спросил, проверяя, есть еще у него голос:
— Кто ты и откуда?
— Да я это, я, старче, не узнал? — отвечала закутанная в темное фигура, опирающаяся на крепкий, но весьма изящный посох. Это была узнаваемая фигура женщины! А-а-а… Откидывая покрывало со своего лица, женщина усмехнулась и произнесла:
— Я — твоя Смерть, пришла за тобой. Не ждал, что ли?
Старик попытался медленно подняться — будто с неимоверным трудом отпихивая в сторону огромный валун. Спустил ноги на каменный пол, засыпанный пучками сухой травы. Посидел… А-а-а… Взглянул на гостью, совсем не страшную на вид, а скорее печальную: неужели вот так она и приходит? Правда, ее лицо он рассмотрел плохо…
Ответил:
— Пожалуйста, я готов.
— Как, ты даже не просишь меня повременить? — удивилась Смерть. — Все хотят, чтобы я пришла как можно позже, никто не ждет меня с радостью. Даже лежащие на моем, на смертном, одре надеются на Жизнь, умоляют о ней. Некоторые пытаются от меня убежать, другие — откупиться, третьи — победить меня. Вижу, ты — не таков.
— А я уже пожил там, внизу, — махнул куда-то рукой Старик. — Все знаю, что ты говоришь о людях. Пожил я и здесь, наверху. Знал бы, что здесь так хорошо — может, давно бы сам поднялся сюда или еще куда… Но недосуг было задуматься об этом в молодости, да и потом… Там меня одолевали другие заботы. Когда умерла моя жена, я взял и попросил, чтобы меня переправили сюда.
— Зачем? — заинтересовалась Смерть.
— Затем, чтобы отсрочить твой приход. Моя жена умирала тяжело, болела несколько лет… Просила, чтобы я пожил еще, протянул подольше. Вот я и решил… Но теперь, видно, отложить ничего уже нельзя.
— И у тебя нет никакого последнего желания? — спросила Смерть.
— Есть, — ответил Старик. — Мне хотелось бы на прощание посидеть немного на любимом уступе, на обрыве моего «дворика жизни». Я там провожу по нескольку часов в день, предаваясь размышлениям о прошлом и настоящем. Разреши мне в последний раз... Не возражаешь?
— Конечно, — согласилась Смерть. — А ты не стал бы возражать, чтобы я посидела с тобой рядом?
— Ты меня удивляешь, — ответил Старик. — Ты пришла как хозяйка, тебе и распоряжаться…
Они прошли вдоль отвесной скалы. Смерть спрятала свое жало и мысленно поддерживала Старика, чтобы он не упал, не спотыкался. Пока шли, Смерть крепко опиралась на свой посох, наклоняясь и словно прислушиваясь к нему. Вдвоем, как лучшие друзья, добрались до «дворика жизни», сели на уступ, полюбившийся Старику. День был в разгаре, и было обидно умирать — при одном только взгляде на ту красоту, которая радовала его взоры каждый день.
Взирая на то же самое, Смерть спросила:
— Скажи, Старик, а тебе не жалко расставаться с Жизнью?
— Жалко, иногда бывает жалко, но... что такое Жизнь, я уже знаю, а что такое Смерть — еще нет, — произнес Старик. — Я тут живу долго и понял: всему бывает свой черед. Так заведено в природе: все, что родилось, должно прожить отпущенный срок и умереть когда-то. Разве растения и животные не умирают? Умирают и никогда не бегают от своей смерти. Так и я… Пора моей Жизни прошла, пора Смерти, то есть твоя, наступила. Как я могу этому возразить?
Смерть тихо отодвинулась в сторону. Помолчав, сказала:
— Я знаю, что ты терпеливый и не злобный, вижу, что набрался мудрости Жизни, поэтому хочу спросить… Удивляюсь, почему меня все так не любят, желают отдалить, избежать, обмануть, а ведь я приношу только облегчение, освобождение от оков страданий! Да, да, используют любые приемы и уловки — бегут стремглав, лишь бы вырвать себе кусочек Жизни! Почему? Для чего?
Старик вздохнул и произнес:
— Люди привыкли считать свое существование на свете бесценным, настраивают себя и своих детей только на Жизнь, а не на Смерть. Никто не хочет умирать молодым или больным, или старым. И потом — они боятся неизвестности! Люди хотят жить и жить без конца, насыщаться радостями Жизни, но почти никогда и не делают того, чтобы Смерть… чтобы Смерть не спешила стремглав к ним или к их детям.
— О, как справедливы твои слова! — воскликнула Смерть, стукнув по каменистой земле своим посохом — и земля покачнулась, листья с деревьев мгновенно осыпались, облака замерли в воздухе. — Я знаю о людях все, не жду новостей о них. Но ты меня смутил, настроил на твою Жизнь! Что-то в ней есть… О-о-о… Посидим еще чуть-чуть. Как люди не понимают: я не могу стать чем-то другим, чем являюсь на самом деле! Это люди могли бы, как ты сказал… А они! Болтаются по Жизни без толку, загоняют себя в жуткие дебри, в яму, в болото, — Смерть посмотрела на Старика — …Меня не боятся должным образом, что странно.
Старик вздохнул, погладил рукой траву, ощущая ее прохладу, сорвал несколько ягод, съел их. Закрыв глаза, ждал… Попросил:
— Посидим еще чуть-чуть, если не возражаешь.
Смерть, поигрывая своим посохом, сказала:
— Старик, знаешь, что? Я теперь спешу, у меня много дел, и все — неотложные. Вот что. Не буду торопиться с тобой, хотя повторов не люблю. Вижу, что Жизнь не затопила, не искалечила тебя болью и одиночеством, тебе не страшно умирать. Оставляю тебя на этот раз; вернусь, когда захочу, как, случается, являюсь не однажды и к некоторым другим. Ты, вижу, удивлен? Да, я умею приходить по нескольку раз, но такое бывает очень редко. Что скажешь?
Старик нечаянно дотронулся до посоха Смерти — холод моментально сковал его пальцы. Он отдернул руку и сказал:
— Ты — моя гостья, первая гостья — здесь, в горах... Да еще какая! Ты всемогуща. Как я могу тебе отказать? Твое право — твое намерение. Приходи, когда захочешь. Как видишь, я сумел так настроить свою Жизнь, что каждую минуту готов к твоему приходу.
— До свидания. Будь здоров, Старик!
Старик не успел ответить ей, как она исчезла, растаяла в воздухе; дольше всего таял ее посох… Он огляделся — никого! Думал, что не сможет оторваться от края обрыва: на протяжении всего разговора чувствовал, как медленно сползает в пропасть. И вдруг неожиданно обнаружил, что может подняться на ноги. Ну-ка, ну-ка... Поднявшись, отошел подальше в сторону, сел на теплый камень, успевший согреться от лучей солнца — только что выглянувшего из-за тучки… Недолго посидел, растирая затекшие ноги, обдумывая случившееся. Чувствовал, что сил его хватит, чтобы дойти до дома. После, к вечеру, доделав некоторые дела, запущенные во время болезни, еще раз пришел сюда, на «дворик жизни». Верить или не верить тому, что было?
Время шло…
Прошли короткие месяцы и долгие годы.
Однажды, ближе к вечеру, Старик из последних сил работал на маленькой делянке — думал: успеть бы до ночи управиться. С утра давило сердце, и он трудился, превозмогая боль. Поправляя грядки, вдруг почувствовал, что сердце словно обрывается, катится вниз, в пропасть, на край того обрыва… Он только успел бросить мотыгу и прилечь на кучу свежих сорняков, как начался сильный дождь. «Наверное, это конец», — подумал Старик, даже не стараясь прикрыть себя лопухами, которые услужливо подставляли ему свои зеленые зонты.
— Старче, ты не узнал меня? — произнес чей-то знакомый голос, заглушивший шум дождя, переходящего в грозу. Лежа, не открывая глаз, Старик заметил уже знакомую, закутанную в темное фигуру Смерти, опиравшуюся на тот же крепкий посох. Старик с облегчением вздохнул, не произнося вслух ни слова: наконец-то!
— Так ты меня ждал! — воскликнула Смерть радостно. Она прикрыла Старика своим покрывалом, и ему стало мирно и покойно, боль отступала на дальний край разверзшейся пропасти, за границу мироздания.
Но Смерть не спешила к своему торжеству. Спросила:
— Ну, как тебе, старче?
Старику сначала не хотелось отвечать, но через минуту он скорее почувствовал, чем увидел, что полусидит-полулежит под маленьким навесом, который недавно пристроил к скале возле невысокого дерева. Дождь поливал огород, и было слышно, как где-то вдалеке барабанил град.
Посох Смерти маячил прямо перед глазами. Смерть проговорила:
— Вижу, вижу, ты уже тяготишься Жизнью, потому что лет тебе немало. Ты хоть знаешь — сколько?
Старик ответил, слабо соображая, то ли говорит:
— Не помню, забыл…
Смерть усмехнулась и спросила:
— А как тебя зовут, помнишь?
Старик попытался напрячь свою и без того уставшую память:
— Как зовут… Как звали… Когда-то помнил…
Смерть засмеялась дробно:
— Мало кто из людей так удивил меня! Мало кто из людей так мне покорился. Мало кто из людей так меня ждет…
Старик почувствовал некоторое облегчение, сел поудобнее, ослабил стеснение ветхой одежды. Дождь уже перестал, мир наполнялся гомоном птиц, рычанием зверья, теплом жизни. Зачем ему — Жизнь? Смерть присела рядом, предусмотрительно отодвинув свой посох подальше.
— Ты, небось, устала? — спросил Старик.
— Нет, я никогда не устаю. Без меня не будет движения Жизни, как это принято понимать. Жизнь неустанна, а я спешу вслед за ней. Законы пространства и времени — законы истинные. Законы материи и духа скреплены договором между Жизнью и Смертью. Мы — не соперницы, нет, мы — единое целое: там, где больше пространства захватывает Жизнь, там меньше места остается для Смерти, понимаешь?
Подумав немного, Старик спросил:
— Тогда, если, например, Жизнь займет все пространство, весь, так сказать, позволительный объем, тогда… тогда она просто потеснит Смерть, а может, и вытеснит ее — навсегда?! Вы так договорились?
Смерть с сочувствием посмотрела на него:
— Ты догадлив, старче. Только вытеснить меня не удастся никогда, это ясно, как день Жизни или ночь Смерти. Чтобы это произошло, надо, чтобы… люди, развиваясь и мужая в поступках, в своих мыслях — не спускались душой до уровня богадельни, а… возвышались до горных вершин, как это сумел сделать ты, старче.
Старик окончательно пришел в себя, осмелел:
— Да, сначала я просил, даже настаивал, чтобы дети отдали меня в богадельню, но они отказывались, выполняя свой долг передо мной. В богадельне долго не живут, ты же знаешь...
Смерть с укоризной посмотрела на него:
— Мог бы и не говорить, богадельня — это мое царство, там я не прихожу дважды к каждому из предназначенных мне. Там — я желанная избавительница, и довольно об этом. Вот тут, в твоем мире, то есть в мире, созданном тобой, мне удивительно легко потесниться, уступая малое место твоей Жизни — еще на некоторое время.
— Да, я сам захотел сюда, забрался на кручу, понимая, что назад, в долину людей, не спущусь никогда, — Старик нахмурился, вспоминая о жизни в долине. — Забрался так высоко, как только сил хватило. Пока поднимался наверх (не один день — а с передышками!), каждый раз думал, что не дойду… до следующей вершины… Встречал все новые и новые формы Жизни — и удивлялся... — Он помолчал. — Интересно, как тебя встречают животные и растения?
— Серьезный ты, старче, человек… — отвечала Смерть. — Растения — легко, у них нет сил и возможностей противостоять моей воле. Животные — напрягаются, препятствуют мне, следуя инстинкту выживания. Люди же, получившие Жизнь, осознавшие ее достоинства и прелести или испытавшие горечь бездушия и лицемерия, не видят во мне итог своего существования. Они не готовят себя к встрече со мной. — Смерть тихонько засмеялась… — Вот ты сумел подняться… вверх, в горы, подтянул тело к обиталищу души, к небу, к чистоте духа, к Смерти! Диву даюсь: философам, монархам и падишахам далеко до тебя...
Старик закрыл глаза, молча слушал голос Смерти, почти не удивляясь тому, что она заинтересовалась тем простым, тем обыкновенным, что для него самого обнаружилось только здесь, да и не так давно — если сравнивать со всей его Жизнью. Глаз долго не открывал, а когда открыл, увидел, что они сидят вдвоем на краю обрыва, возле «дворика жизни», точно так же, как… в прошлый раз. Как ни странно, силы у него, и в самом деле, почему-то стали прибывать, но обманывать себя было нелепо.
Он расслабился и смиренно ожидал своей участи.
Смерть посмотрела на него в упор, почти лишая его сил, продолжила:
— И вот что скажу тебе: теперь я хочу повременить снова. Так хочу! Не принимаю твоего отказа, который, вижу, готов уже сорваться с языка. Он меня мало интересуют. Оставляю свои сегодняшние намерения, отложу их на некоторое время.
Смерть подхватила посох, встала во весь рост.
— До свидания. Будь здоров, Старик. Не жди меня особенно скоро!
Старик опять ничего не успел ответить ей — как она исчезла, растаяла в воздухе; дольше всего таял посох… Он сначала провалился куда-то, потом обрел сознание, огляделся вокруг и понял, что опять полусидит-полулежит под маленьким навесом. Немного подождав, все же поднялся, хотя и с трудом. Отряхнулся, подобрал несколько клубней земляного картофеля; направился было к «дворику жизни», да передумал по дороге, раз уж сама Смерть отодвинула его от того края, что так тянул к себе... Остановившись, долго еще смотрел на высокие, в фиолетовой дымке, вершины далеких гор, куда ему ни за что не подняться — при всем его желании!
Время шло…
Прошли короткие месяцы и долгие годы.
Однажды ближе к вечеру Старик укрывал от наступающих холодов три кустика неописуемо красивых роз. Он давно ухаживал за ними: розы были какого-то необычного сорта, и только-только привыкли к осенней погоде. Старик размышлял о том, что на будущий год нужно… И вдруг… словно лишился всех сил — рухнул ничком прямо на эти розы. Падая, и раня себя их шипами, но почти не чувствуя боли, он попытался хотя бы отклониться в сторону, чтобы причинить кусту как можно меньше вреда: кто же будет ухаживать за ними потом, когда он…
Не может быть, чтобы она так долго не приходила!
А она… Она давно пришла и стояла рядом. Не спешила, но и оттягивать долее не хотела — на этот раз: стояла, опираясь на посох двумя руками, словно ставя точку — в знак равновесия Жизни и Смерти, заключенного в природе.
— Старик, твоя душа слишком чиста, и ты достоин того, чтобы никогда не умирать, а жить бесконечно! — произнесла Смерть с некоторым сожалением.
— Нет, нет… — язык Старика еще помнил какие-то человеческие слова, хотя десятилетиями ему приходилось разговаривать только с животными и растениями. — Нет, такого не может быть достоин ни один человек. Не тяни, не задерживайся, у тебя еще много дел.
Тогда Смерть сказала степенно:
— Старик! Я успела полюбить тебя... Не буду тебя мучить, но прошу, выполни и ты мое последнее желание.
— Какое? — едва выговорил Старик.
— Пожалуйста, пойдем посидим на краю твоего обрыва, я уже так привыкла к нему и к тебе, что не могу отвыкнуть сразу. И вообще, зная тебя, не хочу нарушать твой ритуал прощания с Жизнью.
— Хорошо, — почти беззвучно прошептал Старик, уже не пытаясь вытирать кровь, сочащуюся из ранок от шипов, струйками бегущую по лицу и напоминающую ему о Жизни.
…Они долго сидели на любимом месте Старика, вместе созерцая, чем Жизнь питала его последние годы — ночная тьма была прозрачной и не мешала им. Уже забрезжил ранний рассвет… Старику стало хорошо и покойно; он не чувствовал ничего: ни боли, ни холода, ни сожалений.
Мир отодвигался все дальше от него, охраняя свою Жизнь.
На ближние уступы скал выбрались из глухих урочищ звери.
Высоко в небесах парили птицы, некоторые садились на камни — рядом со Стариком, но подальше от Смерти.
Чего-то не хватало…
И Старик вдруг припомнил то, что никогда не забывал: как пахнут, как выглядят рыбы и морские животные, живущие в глубинных водах; вспомнил, как часто жалел, что не сможет плавать рядом с ними, тосковал о них.
Смерть спешила…
Уходящая вслед за Смертью мысль Старика последним своим движением походила на резвую морскую рыбку, которая юркнула между скалами в свободный проток воды, скрываясь от настигающей ее темноты…
Смерть бережно взяла душу Старика и предала ее безбрежным водам Вечности, с которой у Жизни и Смерти были свои, не поддающиеся никакой человеческой логике отношения…
* * *
Время для других людей шло и шло...
Проходили долгие годы и наступали короткие месяцы.
2006 г.
