Николушка. Продолжение.

ГЛАВА 7: КОВДА

Самые красивые часы в летней Ковде – предзакатные. Большое красное солнце садится в сиреневые воды залива, окрашивая их в малиновый цвет. И мир замирает. Не поют птицы, не мычат коровы, даже комары не пищат над ухом. Все смолкает, будто задумывается перед приходом ночи: а каков был проходящий день?

Николушка любил эти минуты тишины.  Если вечером он не был занят никаким делом, и его не звали на село с требами, он шел на реку, находил себе уединенное местечко, и любовался закатом.

Северная природа проста и строга. Даже летом в ней нет буйства красок или изысканности полутонов. Но в её однообразии и простоте есть что-то особенно милое и родное, что-то что тешит и успокаивает русского человека. Возможно, дело в её тройственности? Небо, вода и земля здесь существуют воедино, вплетаясь одно в другое так, что кажется, нет между ними границ. Или в необъятности простора? Взор здесь охватывает многие-многие версты. А может, в плавности линий ландшафта? Угорки – круглы, как и изгибы рек, островки, покрытые хвойным лесом, тоже имеют округлые очертания, даже избы так по-ладному скроены, что мягко вписываются в окружающий их мир. Или дело в величие природы? Когда смотришь вокруг себя, невольно ощущаешь, какой ты маленький, какой беззащитный.

 Неизвестно почему, только любой человек, живущий на севере, нет-нет да и остановится и посмотрит вокруг себя и подумает, насколько красив этот мир. И вздохнет и вспомнит о Боге, который всё это создал – и природу вокруг, и животных, и птиц, и нас самих - людей.

Жизнь в Ковде тянулась от лета до лета. Это было большое село-порт. Сюда на рейд заходили пароходы со всего Беломорья и из скандинавских стран. Пароходы шли за рыбой и деревом. Здесь на островах действовали три лесозавода.

К тому же Ковда – семужная река, в ней водится красная рыба - сёмга. Очень вкусная и дорогая. Именно эта ценная рыба, а также сельдь – кормили село весь год, а также приносили доход его жителям.

Ловили рыбу весной, летом и осенью, когда она шла на нерест. Заготавливали на зиму – семгу сушили на солнце, разрезая на узкие ленточки и развешивая на веревки во дворе, коптили на дыму в специальных коптильнях, ближе к зиме – морозили, перекладывая рыбу льдом. Сельдь – солили в бочках и сушили цельными рыбешками, пропитав солью.

Храм в селе был деревянный, построенный два столетия назад, в семнадцатом веке. Он был небольшой и очень уютный, однако, уже осенью, а в особенности зимой, в алтаре, построенного из тонкого леса, становилось жутко холодно, так что на службу приходилось одевать все свои теплые вещи.

Рядом с храмом стояла колокольня. От времени и храм и колокольня стали сизыми, а в ранние утренние часы казалось словно они – серебряные.

В Ковде служил пожилой батюшка отец Павел Преображенский. У них с матушкой Августой Васильевной своих детей не было, потому когда в храм приехал четырнадцатилетний Николай, чтобы исполнять должность псаломщика, они восприняли его как родного.

Несмотря на заботу священнической семьи, жилось Николке непросто. На должность псаломщика его назначить не могли в силу малолетнего возраста, до восемнадцати лет он числился как чтец, и платили ему за службу в храме гроши. Кроме того на приходе ни псаломщику, ни чтецу не полагалось никакого жилья и земельного удела, и о пропитании он должен был заботиться сам. Слава Богу, угол ему нашли добрые люди. А питался он чаще всего самым дешевым - редькой, капустой, репой, ягодами. Батюшка приносил ему часть хлеба, положенного духовенству. Да еще спасала рыбалка.

ГЛАВА 8 ПИСЬМА

Весна и лето, а также начало осени в Ковде были оживленными. Зимой же село застывало, погружаясь, как медведь в спячку. Люди, разбредались по своим домам, и только дым из печных труб шел высоко в небо, указывая что наступили холода. Ведь если дым идет столбом вверх, значит, на улице мороз.

Черно-белая природа радовала глаз только в солнечные дни. Когда же было пасмурно, она навеивала тоску, а порой и сводила с ума своим бескрайней монотонностью.

Зимой большая часть мужского населения Ковды начинала пьянствовать.

Русский тихий мужичок от безделья и водки становился бунтарем. Напившись, он сетовал на свою судьбу и грозил кому-то неведомому кулаком, за свою загубленную жизнь. По утрам же, опомнившись, тосковал и каялся, а вечером снова пил и буянил, бил свою жену, детей. Всюду бесправный и жалкий, дома побоями он доказывая свою власть над тем, кто был ниже его. И горько торжествовал в своем безумии.

В селе стала ясно чувствоваться какая-то тревожность, словно трещина легла между людьми, народ стал реже ходить в церковь, особенно было заметно отсутствие мужчин. Среди крестьян поползли смутные разговоры о том, что России нужны перемены, нужна новая власть, что человек превыше всего. Даже Бога.

Отец Павел чувствовал себя плохо, долго и затяжно болел, так что несколько воскресных дней подряд не было Литургии. По благословению священника сам Николай читал в храме часы и обедницу, но на такие службы народу приходило очень мало – лишь самые старые, самые верные старушки-церковницы.

Все тяжелее Николаю становилось жить в Ковде. Николай скучал по родному человеку, и очень радовался, когда получал письма от близких. Их он бережно хранил рядом с Евангелием – за пазухой, и, когда приходилось тяжко, перечитывал.

Вот письмо от матери. Она писала, что на Сондуге новый батюшка – отец Николай Угрюмов, батюшка приветливый, добрый. Мать по-прежнему просвирня, печет просвиры и получает фунт зерна для пропитания. Мама сетовала, что дедушка совсем ослаб, особенно после смерти бабушки Павлы Евгеньевны.

А вот письмо от деда. Он спрашивал внука о его планах, думает ли он поступать в духовное училище, обзаводиться семьей?

А вот фотокарточка. На ней – молодые ребята, семинаристы. На обратной стороне подпись: «На добрую долгую память псаломщику Ковжской церкви и нашему любящему другу Николаю Константиновичу Трофимову. Твой друг Максим Жданов.»

А вот это – самое последнее письмо. Мать писала:

«Дорогой сын, Николай Константинович!

В октябре мы проводили в последний путь нашего батюшку Николая Яковлевича, отца Николая Казанского, твоего дедушку. После Великого Поста организм его сильно истощился. А осенью по болезни желудка он не мог принимать даже легкой пищи. За два дня до смерти он совершенно по-христиански подготовился уйти из этой жизни, приняв напутствие Святыми Таинствами покаяния, причащения и елеосвящения.

Отпевание его произошло 11 октября. Отпевали батюшку три священника – его сын (твой дядя) отец Алексей Казанский, зять (муж тети Лиды) – отец Владимир Попов и местный священник отец Николай Угрюмов. Проститься с батюшкой пришло очень много народа, так, что вся церковь была полна, и многие люди, не попав в храм, стояли на улице. Были на отпевании наши многочисленные родственники, и ученики церковно-приходской школы, а также пришло много крестьян из всех сондужских деревень, хотя день отпевания пришелся на рабочий.

Похоронили батюшку у церковного алтаря.»

Мать писала письмо ровным тоном, спокойно и мирно. Но у Николки щемило сердце, когда он читал эти строки.

Смерть забрала у матери мужа, когда ей было всего двадцать три. Мать надела черный платок и так осталась жить с жалом смерти в своем сердце, прячась от жизни в просвирне. Она, молодая и красивая, могла бы снова стать счастливой, могла бы родить еще детей, могла бы сеять и жать хлеб в поле, запевая веселые песни с другими женками сондужских деревень. Но жало смерти сидело так крепко в ней, так сроднилось с её плотью и кровью, что она навеки осталась вдовой, а Николка – сиротой. И лишь дед – тихий, улыбчивый, кроткий – всегда был для них единственным мужчиной, на которого можно было положиться в деревне. Больше мужчин для матери не было. Были просто – люди.

Со смертью дедушки, мать осталась совсем одна.

Продолжение следует...