«То, что Россия — моя родина, — принадлежит к великим и таинственным внутренним убеждениям, которыми я живу», — писал рождённый в Праге, крупнейший германский поэт Райнер Мария Рильке. Действительно, мы знаем, — сердца некоторых людей однажды заполняются Россией, где бы люди ни жили. Святая Русь призывает своих. Есть у неё такое свойство.
90 лет назад, 29 декабря 1926 года, в возрасте 51 года Рильке ушёл из жизни. Ему приписываются слова: «Все страны граничат друг с другом и только Россия граничит с Богом». Цитата не точная. Но к ней мы ещё вернёмся.
Родился Рильке 4 декабря 1875 года в Праге, входившей в состав Австро-Венгрии, писал по-немецки, его творчество оказало громадное влияние на мировую поэзию, в том числе на русскую — от Цветаевой и Пастернака до Бродского.
Марина Цветаева в 1926 году писала Рильке, не ведая, что тот уже смертельно болен:
«…Ваше имя — стихотворение. Райнер Мария — это звучит по-церковному — по-детски — по-рыцарски. Ваше имя не рифмуется с современностью, — оно — из прошлого или будущего — издалека. Ваше имя хотело, чтоб Вы его выбрали. (Мы сами выбираем наши имена, случившееся — всегда лишь следствие.)»
Цветаева искала ход в глубину, здесь скользя по поверхности, но и формально оказалась права. Его первое имя, полученное при рождении — «Рене» (Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке), — в «Райнер» переплавила его возлюбленная Лу Саломе, которую в своё время Ницше называл умнейшей из людей… Она усовершенствовала и своё имя: Лу — производное от Луизы. Эпоха дышала жаждой преобразования, «улучшения», модерна. Но самому Рильке, как вскоре окажется, когда он попадёт в Россию, хотелось иного, настоящего, что он и увидит в России. Он обнаружил высокие смыслы и глубины там, где другие видели лишь объект для разрушения.
Рильке с Россией был связан через двух женщин. В 1898 году в Италии он познакомился с Еленой Михайловной Ворониной (в замужестве — Казицына; 1869-1954), дочерью известного учёного, она стала его многолетним корреспондентом. За год перед тем — с Луизой (Лу) Густавовной Саломе (в замужестве — Андреас-Саломе; 1861-1937), европейски известной писательницей и философом, дочерью русского генерала (до Рильке она оставила след в судьбе Ницше, позже — в судьбе Фрейда). В России Рильке побывал дважды — на самом стыке-изломе веков, в 1899 и в 1900 годах, и оба раза вместе с Лу и её мужем, профессором-ориенталистом Андреас.
В Москву они приехали, как и задумала Лу, на Страстной, в Чистый четверг 1899 года. Художник Леонид Пастернак, к которому у Рильке были рекомендательные письма, в очерке «Встречи с Р.М. Рильке» вспоминает:
«Они собирались провести здесь Страстную неделю и Пасхальные праздники. Тогдашняя Москва с её бесчисленными монастырями, башнями и золотоглавыми церквами, с её высящимся над городом бело-золотым сияющим на солнце Кремлем уже издали являла собой картину сказочной красоты. Нетрудно себе представить поэтому, как повлиял на столь чуткого художника, как Рильке, необычайно своеобразный, живописный облик Москвы…»
Общее впечатление Рильке, писал Е.М. Ворониной:
«Дорогая Елена, мой голос потонул в звоне кремлевских колоколов, а от сияния золотых куполов слепнут глаза… Как много интимно-близкого мне встретилось в чужой стране: милые друзья и Богоматерь, и вдобавок — солнечная весна!..»
Совсем не случайно портрет Рильке Леонид Пастернак написал на фоне Кремля, куполов Ивана Великого. Пастернак, жадный к цвету, играм теней и остроте впечатлений, продолжает:
«Но совершенно особенный, новый и интересный мир представляла собой Москва на страстной и пасхальной неделях, особенно для иностранца, который, как Рильке, задался целью изучить религиозно-исторические обряды и обычаи страны и ознакомиться с подлинной, неприкрашенной жизнью народа. Как своеобразны были эти ночи Вербной недели, эти шествия в узких и темных переулках прихожан, возвращавшихся из церквей с горящими свечами в Великий четверг… А какую оригинальную, особенно интересную для изучающего русские народные нравы, неописуемую и незабываемую картину представлял собою вербный базар на большой такой красивой исторической Красной площади! Какая пёстрая смесь старорусского с восточным, какая вызванная самим этим гуляньем радостно-веселая кутерьма, шум, свист, выкрики и давка!..»
Благодаря популярности Л.О. Пастернака (художник в ту пору работал над иллюстрациями к Толстому) Рильке познакомился с великими русскими того времени — скульптором кн. Паоло Трубецким, гр. Львом Толстым (посетили его на его московской квартире), с И.Е. Репиным. О Репине Рильке напишет Ворониной: «Вот видите, этот Репин — опять-таки русский человек. А все настоящие русские — это такие люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете…» То есть Рильке обратил внимание на глубину русского взгляда, которому порой и во мраке доступно то, что от другого скрыто при свете дня.
Он будет помнить московскую Пасху целую жизнь, сравнивая роскошную пустоту Европы с глубинной содержательностью Руси. В 1904 году Рильке напишет из Рима:
«Христос воскрес! Дорогая Лу! Иванов и Гоголь писали здесь некогда эти слова, а многие и поныне шлют их отсюда на свою православную родину. Но ах! это совсем не пасхальный город и не та страна, что лежит, раскинувшись, в могучем гуле колоколов. Здесь одна роскошь, лишенная благочестия, и праздничное представление вместо праздника. Один-единственный раз была у меня настоящая Пасха. Это было тогда, той долгой, необычайной, особенной, волнующей ночью, когда всюду толпился народ, а Иван Великий бил, удар за ударом, настигая меня в темноте. Это была моя Пасха, и я думаю, мне хватит ее на целую жизнь. В ту московскую ночь мне была торжественно подана великая весть, проникшая в мою кровь и в сердце. И теперь я знаю: Христос Воскрес! Вчера в соборе Св. Петра пели под музыку Палестрины. Но это — ничто. Все растекается в этом надменно-огромном, пустынном здании, напоминающем полую куколку, из которой выполз гигантский темный мотылек. Зато сегодня я провел несколько часов в маленькой греческой церкви; там был патриарх в торжественном облачении, и через царские врата иконостаса тянулась вереница подносивших ему убранство: его большую митру, посох из золота, перламутра и слоновой кости, сосуд с облатками и золотую чашу. Он брал эти вещи и целовал старцев, которые их подносили, — это были одни лишь старцы, длиннобородые, в золотых одеждах… И тогда я сказал тебе, дорогая Лу: Христос Воскрес!..»
Второй раз Рильке вместе с четой Андреас посетил Россию в мае 1900 года, когда пасхальные колокола уже затихли. Это было большое путешествие.
Из воспоминаний писательницы Софии Николаевны Шиль (псевдоним — Сергей Орловский; 1861-1928):
«Набравшись московских впечатлений в течение месяца, наши заграничные гости отправились в дальнейший путь. Он лежал на Ясную Поляну, потом на Киев и Полтаву…»
Они побывали у Толстого Ясной Поляне, потом в Киеве, спускались по Днепру, в Каневе поднимались на гору к могиле Шевченко; из Кременчуга отправились в Полтаву, на родину героев Гоголя. Потом был Саратов и путешествие по Волге…
«Путешествие по Волге, этому спокойно катящемуся морю… Дни и ночи быть там, много дней и ночей: широкое-широкое течение, высокий-высокий лес на одном берегу, а с другой стороны глубокая равнина… Все видишь в новом измерении. И понимаешь: земля велика, вода есть ещё нечто более великое, но особенно велико небо. Все, что я видел до этого, было лишь представлением о стране, реке, мире. Здесь же все в натуральную величину. У меня такое ощущение, как будто я увидел работу Творца», — говорит Рильке.
Он обратил внимание и на наличие русофобии в русском обществе: «Дорогая Елена, все так прекрасно у Вас в России. Даже это само по себе отталкивающее обстоятельство, что многие русские чуждаются нынче своей родины, мечтают о загранице и подражают её поверхностному или недолговечному своеобразию!..»
В кровавый военный 1904 год, воспринимая войну с Японией как свою войну, как несчастие, Рильке писал Лу, обращая внимание на русофобию Запада:
«Война — наша война — тяготит меня почти физически, но я мало читаю о ней, потому что совсем отвык от газет: они мне противны и к тому же все искажают…»
Он отмечает, что западная пресса бестактна и неблагодарна… Как это нам знакомо!..
Во время своих русских недель Рильке знакомится с известным в ту пору крестьянским поэтом-самородком Спиридоном Дрожжиным. После встречи с ним и нескольких дней, проведённых в его деревне, Рильке взялся за изучение русского языка, в чём и преуспел: через год он уже достаточно бойко говорил по-русски, переписывался и даже сочинил на русском несколько стихотворений.
Впечатления от ярких русских встреч легли в основу его книги «Часослов», принесшей ему настоящую славу. После России Рильке жил углублённо, одиноко и насыщенно, и вот чем: (из писем Ворониной, июнь 1899):
«…большое прилежание овладело мной и большое одиночество. Я обложился различными папками, углубился в них, рассматривал древние русские иконы, изучал изображения Христа и Богородицы и понял, чем отличается Владимирская Богоматерь от Смоленской. Мне все ещё кажется, что эти вещи имеют громадное значение; это даже то единственное, что имеет смысл знать, и я не пожалею сил для того, чтобы осмотреть, исследовать и изучить всё, что находится в какой либо связи с этим искусством… <…> я внутренне настолько полон Россией и одарен её красотой, что, находясь за границей, я едва ли буду замечать что-либо…»
Рильке преобразился. Он пишет стихотворный цикл «Книга о монашеской жизни», сборник рассказов «Истории о Господе Боге», рассказы «Как старый Тимофей пел, умирая» и «Песню о правде». Рильке собирался переводить на французский язык всего Гоголя, плакал, когда Лу читала ему «Вечера на хуторе близ Диканьки». В подлиннике он знал Тютчева и Фета, разбирался в психологизме Толстого и Достоевского, переводил Лермонтова и друзей Лу — Гиппиус, Сологуба …
В книге «Истории о Господе Боге» есть рассказец «Как на Руси появилась измена», читаем:
«…Где же Вы были? — спросил он с нетерпеливым огоньком в глазах.
— В России.
— О, так далеко! — он откинулся на спинку стула. — Что это за страна — Россия? Она очень большая, не правда ли?
— Да, — сказал я, — большая, и кроме того…
— Это был глупый вопрос? — улыбнулся Эвальд и покраснел.
— Нет, Эвальд, напротив. Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно. Например, с чем Россия граничит.
— На востоке? — предположил больной.
Я немного подумал.
— Нет, скорее…
— На севере, — допытывался мой друг.
— Видите ли, — нашёлся я, — чтение по карте портит людей. Там все плоско и вразумительно, и когда они видят меридианы и параллели, им кажется, что больше ничего и не надо. Но страна — не атлас. На ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается.
— Гм. Вы правы, — задумчиво сказал Эвальд. — А с чем граничит вверху и внизу Россия?
Вдруг он взглянул на меня совсем как мальчишка.
— Да вы знаете это! — воскликнул я.
— Наверное, с Богом?
— Конечно, — подтвердил я, — с Богом...»
Философ Семён Франк в своей огромной статье «Мистика Райнера Марии Рильке», раскрывая религиозное содержание его поэзии, пишет:
«Если объективно-описательная поэзия Рильке символична, то его лирика мистична. Чувство укоренённости собственной души в вечном и абсолютном, внутреннего питания её потусторонними божественными силами, неразрывно-интимной связи своего «я» с Богом настолько доминирует в лирике Рильке, что лирические излияния поэта совпадают с раскрытием его религиозного сознания, его песни суть всегда молитвы или исповедания мистических состояний духа, в которых даруется божественное откровение. Приобщаясь к лирике Рильке, особенно ясно чувствуешь, что поэтическое сознание в своей последней сущности, в своем завершении совпадает с религиозным, что то и другое есть собственно одно и то же, что великая истинная песнь хочет быть молитвенным гимном и лишь в нём находит свое подлинное осуществление».
В конце жизни он вновь говорит о России, которая уже прошла часть своих испытаний в ХХ веке:
«Решающим в моей жизни была Россия… Россия стала в определенном смысле основой моей жизни и мировосприятия. Она сделала меня тем, что я есть; внутренне я происхожу оттуда, родина моих чувств, мой внутренний исток — там…»
Его строки о России, о её потрясениях, провидчески. Он утешает Л.О. Пастернака, который оказался в эмиграции беженцем, объясняет:
«…глубинная, исконная, вечно претерпевающая Россия вернулась ныне к своим потаённым корням, как это было уже с ней однажды под игом татарщины; кто усомнится в том, что она живёт и, объятая темнотой, незримо и медленно, в святой своей неторопливости, собирается с силами для какого-нибудь ещё, быть может, более далёкого будущего? Ваше изгнание, изгнание многих бесконечно преданных ей людей питается этим подготовлением, которое протекает в известной мере подспудно; и подобно тому, как исконная Россия ушла под землю, скрылась в земле, так и все вы покинули её лишь для того, чтобы сохранить ей верность сейчас, когда она затаилась…»
Собственно это и есть то, главное и нужное нам, что о России понял Рильке.
Олег Слепынин
