Другой день, вернее, поздний вечер у камина, в загородном доме, в котором даже не живут привидения. Им тесно и неуютно, рядом со мной, миром моих фантазий и мыслей, светлыми тенями, бродящими по стенам. Кроме того, они боятся кота со странной кличкой «Фашист», развалившегося рядом. Подобранный на дороге котенком, больным и избитым, без одного глаза, он превратился в матерого, сильного кота. Предмет тайной влюбленности всех соседских кошек и грозы котов и собак. Жуткий вор и проходимец, неисправимая шпана. Украсть все, что плохо лежит или задрать чужую курицу — для него дело чести. Пропадая на несколько дней, он возвращался домой тощий, грязный, изодранный. Зализывая раны, мог сутками спать на старом сундуке, упасть с него и даже не проснуться. Было понятно — это воин, вернувшийся из тяжелого, долгого похода. Обладая скверным, хулиганским характером, он не был лишен благородства. Я сам видел, как он порвал пса, загнавшего на березу соседскую кошку, а потом нежно помогал ей оттуда спуститься. Почему такая кличка? Потому что негодяй, фашист!!! Черная масть сидит на нем, как мундир, с вкраплениями светлых погон и галстука. А более всего, из-за характера. Его выход на улицу равносилен объявлению комендантского часа или воздушной тревоги. Над ближайшей деревней летел тревожный, как сирена, чей-то крик: «Фашист идет!». И всякая тварь понимала, что спокойствие вещь очень относительная. В отделении милиции пухла папка заявлений от граждан, над которыми угорали сотрудники в момент скуки: " Поздно ночью в огород прокрался фашист…» или «+моя невинная кошка забеременела от фашиста».
Росли подвиги зловредного животного, толще становилась стопка квитанций, выплаченных мной штрафов. Апогеем этой истории стал случай, произошедший на каких-то выборах. Во время речи главы района, при большом скоплении людей и корреспондентов, баба Нюра, местная сплетница, развернула самодельный плакат из наволочки, на котором было безграмотно намалевано: «Далой фашиста!».
Глава района, приняв это обращение к себе, и, вероятно, вспомнив свои темные дела, покрылся красными пятнами и застыл как изваяние. Журналисты защелкали камерами. Грянул скандал… Старуха, я и кот были задержаны. Немедленно провели следственный эксперимент на бабкином огороде. Старушка бегала возле разоренных грядок клубники, причитая: «Все ведь порушил, фашист…» Начальство задумчиво чесало лысины: «Да нет, следы вроде человечьи». Я мучительно припоминал: «В чем это красном была морда кота утром?»
Меня, вместе с животным, доставили в местное управление. Капитан милиции, начав свою профилактическую беседу со слов: «Я не потерплю, на вверенной мне территории проявлений фашиз…» — вдруг запнулся и заржал, как конь. Потом мы мирно сидели с ним, пили водочку из сейфа и беседовали за жизнь. Тревожил взгляд кота, сидящего на моих коленях. Он внимательно изучал начальника. Как в развешанных на стенах его комнаты ориентировках: мужчина, лет 40–45, лицо круглое, нос прямой… Я делал животному страшные глаза, мучительно пытаясь вспомнить, есть ли у капитана живность в хозяйстве?
На прощанье хозяин кабинета посоветовал замириться со старухой и выписал мне штраф на огромную сумму. Нули отразились в глазу кота. Зрачок расширился и захлопнулся, как диафрагма фотоаппарата. Стало понятно — беда ещё будет. Мир с собой старая карга оценила в три дня принудительных работ на огороде. Я копал бесконечные бабкины сотки. Кот, с самым невинным видом, скакал по участку, нюхал цветочки и ловил бабочек. Баба Нюра, воспылавшая вдруг к этому негодяю непонятной любовью, носилась над ним курицей. «Фашистушка, — ласково звала она, — «Попей молочка, съешь сметанки». У меня сводило скулы и отдавало болью в позвоночнике. Ангельский вид кота мог обмануть кого угодно, только не меня. Я видел, что козликом передвигаясь по огороду, он делает рекогносцировку участка. По сути, составляет военный план. Высчитывая высоту забора, расстояние до форточки и размеры курятника. Особенно интересовал его погреб и бабкина кошка, томно выгибающая спину на веранде. «Ничего… — недобро посматривал я на обоих. — Отольются вам мои мозоли и скрюченный позвоночник». Три дня трудовой повинности закончились Напоследок старуха, в качестве контрибуции, стребовала мои старенькие, но хорошие часы. «В кулацком хозяйстве и бычий хе… — веревка». Такой мощной фразой старуха подвела итог не слишком давней истории.
Теплым светом лучился камин. Огонь отражался в моих глазах двумя полыхающими мирами. Такими близкими и далекими. Части единого целого, одного организма, где одна не видит другую. Припомнился рассказ, прочитанный в детстве. Суть его такова. В глубоком космосе летит космический корабль с Земли. К какой-то очень далекой звезде. Полет рассчитан не то, что на годы, на столетия. Жизни одного человека не хватит на достижение цели. Люди на корабле работают, занимаются своими делами, живут обычной жизнью. Сменяются поколения, одни умирают, рождаются другие. И корабль огромный, подобие Земли, и все на нем есть — растения, животные, вода, много работы и развлечений. Но наступает момент, когда человеку все это надоедает. Потому что полет по сути своей бесцельный. Слишком большие расстояния, недостижимо далека звезда. Что это за цель, которую нельзя достичь при жизни? И у человека остается один выход — прекратить полет. Для этого он должен войти в отсек атомного реактора, закрыть за собой несколько дверей, открыть последнюю и… испариться, превратиться в часть Вселенной. Те, кто решались на это, открывали её, готовые сгореть, и… полуобморочном состоянии падали на руки врачей в белых халатах. Шок! Оказывается — никакого полета не было. Потрясение! Сначала оттого, что он живой. Потом от бессмысленности произошедшего — полет был большой иллюзией, экспериментом. Так что же наша жизнь — всего лишь эксперимент? Нет. Это миссия, проваленная нами. Полет, который мы превратили в падение. За дверью — изумление и шок! Там точно нас кто-то встретит. Но в белом ли?
В углу светились мои ботинки. Въелась, какая-то зловредная пыль и никак не хочет оттираться… Рядом со мной мой Ангел. Я не вижу его, но точно знаю, что он здесь. Ежедневно я расстреливаю его очередями своих поступков. Сжигаю его белые крылья напалмом грешных желаний. В этой жизни все делаю и решаю сам. Он не перечит моей воле. Только подставляет свои крылья под мои падения и удары. Весь изломан и сожжен мною, человеком. Мой Ангел — хранитель, защитник и друг, которого я сделал инвалидом.
Что же есть человек? Зеркало, не сумевшее отразить божественный свет. Королевство кривых зеркал, искажающих действительность. Обыкновенный фашизм. Я щелкнул кнопкой пульта. Понеслись гитарные волны о золотом городе с прозрачными воротами, заставив слегка поморщиться. Дело не в том, что не нравится певец с заплетенной в косичку бородой. Просто изменив один предлог в самом начале песни, он придал совершенно другой смысл произведению. Под эти чудные стихи я и уснул. Может быть, кто-нибудь видел, как в звездном небе летели двое. Прекрасный белый Ангел и существо, пытающееся стать человеком. Что же ты натворила, прекрасная царица Египта Береника, разбросавшая по небу свои волосы, если днем я воюю сам собой, а ночью улетаю к твоему чудному созвездию?
Меня разбудил лучик света, рисующий узоры на лице, и чей-то далекий, истошный крик. В дверь просунулась шкодливая морда кота. Понятно. Что-то разбито, украдено, съедено. «Негодяй, паразит, фашист… — ласково и сонно пронеслось в голове. — Убью!» — и в его сторону полетел пульт. Не догнал, разлетелся на черные кусочки, успев включить музыку: «Над небом голубым, есть город золотой. С прозрачными воротами, и яркою звездой… —
В углу светились мои солдатские ботинки. Я опять во что-то вляпался… Кажется в жизнь. — …Пускай ведет звезда твоя дорогой в дивный сад».
