Как любишь ты неброские цветы...

Как любишь ты неброские цветы...
В них есть та примесь от туманов,
Которые ложатся рано-рано
И серебрятся утром от воды.
Средь них упавших яблок наземь
Еще тепло от летних дней.
Продлить тепла бы дней хоть на семь,
Но, ночи стали холодней.
Уже не слышен детский смех
И пес все больше в будке спит.
И лишь цветочек поздний мне
О чем-то важном говорит.

Жить честно

Быть художником очень непросто: 
Неповторимое пламя искусства 
Не соответствует нормам и ГОСТам 
И отрицает стадное чувство. 

Быть священником очень непросто: 
Каждый свой шаг отмерять перед Богом, 
И подчиняясь духовному росту 
Самую трудную выбрать дорогу. 

Быть человеком труднее всего: 
Язык за зубами держать. И молчать. 
Быть верным и любить всю жизнь одного 
Или одну... роковую печать. 

Мольба

Да, скоротечна жизнь земная,
Уходят близкие все чаще.
Когда мой срок придет, не знаю,
Но не уйти бы в Вечность спящей.

Не дай мне, Господи, уйти,
Не  причастившись Тайн Христовых,
Чтоб Ангел рядом шел в пути,
И не был приговор  суровым.

Всех тех, кто дорог мне вдвойне,
Согрей Любовью и помилуй.
Чтоб помолились обо мне,
Пошли  им кротость, веру,  силу!

Рождественская сказка*

Синяя коробка

Началось всё с того, что перед самым Рождеством в гости к Аленушкиной маме заглянула ее школьная подруга, тетя Люся. Пришла с подарком — большой синей коробкой, перевязанной блестящей ленточкой. Пока мама с подругой пили чай, Аленушка то и дело с любопытством поглядывала на подарок, гадая, что же там внутри. Может быть, новая кукла? У Аленушки, правда, уже были три куклы. Ну и что? Четыре куклы — это даже лучше, чем три. Они могут играть вместе, гулять, ходить друг к другу в гости, пить чай из игрушечной посуды, примерять всякие наряды. А еще Аленка может им всем делать разные интересные прически — одной заплести косичку, другой сделать хвостики с бантиками, третьей... Ладно, чего зря мечтать. Из трех Аленкиных кукол только Катя была с длинными волосами. Маша была с короткой стрижкой. А третья... Лучше и не вспоминать. После того, как Аленка играла в парикмахера, бедная кукла осталась почти совсем без волос. И вообще, может быть, в коробке вовсе и не кукла, а что-нибудь скучное и совсем неинтересное.

Плед одиночества

Где печаль ради Бога, там будет и вечная радость.
Преподобный Нил Синайский

Огне-рыжий закат, 
Одиночества плед, 
Ненасытная жажда
Вдохновенного слова.
Под ночной снегопад
Добровольный обет
Принесённый однажды,
Как пакет распакован.

Я себе навсегда
Или друг или враг,
Словно голая ветка:
Ни любви, ни удачи.
А в домах изо льда
Что-то вечно не так.
В этом городе ветхом
Не бывает иначе.

«и день не день, и ночь была не ночь...»

...и день не день, и ночь была не ночь,  
и падал снег на города неслышно...
кому-то радость, а кому — невмочь,
от холода, от страхов пришлых...

те улицы несёшь в себе, как вол,
дыханием тревожным проявляя, —
и проступает память, будто ствол
империи души, древней китая...

нет, это не покажется... ни сном,
ни явью, посреди конца и света,
ни смутной ложью в блоке новостном,
что вечно помнишь, но молчишь об этом:

ты это до рождения постиг
и, появившись на меже холодной,
стал отражаться в стеклах и расти,
не опасаясь айсбергов подводных;

Переславль-Залесский: святыни одноэтажной России

Одноэтажная Россия. Как и одноэтажная Америка, она больше, значительнее своей «небоскребной» части. На ее просторах добывалось и свершалось и в ее глубинах ныне хранится всё, что составляет золотой фонд Отечественной истории. Имею в виду явленную святость, которая многообразна, осязаема и от которой не отмахнуться. При этом на пароходе к ней плыть не надо, как было в случае с одноэтажной Америкой у Ильфа и Петрова. Есть электрички и автобусы, довольно, кстати, быстрые и вполне комфортные, позволяющие смотреть в окно и дарящие путешественнику несколько часов созерцательного одиночества.

Мне посчастливилось оказаться в Переславле-Залесском. Где-то и когда-то этот город потерял в имени букву «я», поскольку назван он был в честь Переяславля Русского, того самого, который всего лишь с 1943 года стал Переславлем Хмельницким. Эта связь топонимов еще и сегодня кричит о былом единстве огромных просторов молодой новокрещеной Руси.

Утро

Бледнеет ночь, встречая утро,
Твоею Волею, Творец.
Восток, сверкая перламутром,
качает солнечный ларец.
В поклоне низком гнутся травы,
заря румянит край небес.
Тебя приветствуют дубравы,
река, равнины, горы, лес.
Природа трепетно воспряла,
Твое дыхание приня́в,
в лучистом солнце засияла,
по-матерински мир обняв.
Во всем, Господь, Твоя Десница.
В благоговенье ветер стих.
Тебе Хвалу пропела птица,
и сонмы Ангелов Святых.

Нежданные плоды

(повесть о преподобном Севире пресвитере)

— Батюшка, а батюшка!

Отец Севир поднял голову. За высокой каменной оградой его виноградника маячили две головы. Одна, в вылинявшем от солнца и многократных стирок полосатом платке, из-под которого выбивались пряди седых волос, принадлежала старухе Агафье, служанке Маркелла, кабатчика и первого богача у них на селе. Рядом виднелась вихрастая макушка Сеньки, сына Маркелла, слабоумного парня лет двадцати, который, несмотря на свой возраст и богатырский рост, был сущим дитятей, нуждавшимся в няньке. Оттого-то они с Агафьей всегда следовали друг за другом, как нитка за иголкой. Вот и сейчас он притащился вместе с ней, и, как обычно, ковыряет в носу с таким сосредоточенным видом, словно занимается крайне важным делом. И на кой только сюда принесло этих двоих? Да еще в самое неподходящее время. Он же так занят…

— Чего тебе? — недовольно спросил отец Севир.

Пересечение

Один недобрый взгляд — и ты на взводе,
Как будто преднамеренно ждёшь боли.
И повод уходить не повод вроде,
А так — пустой игры всего лишь нолик.

Напрасен этот пыл. Ломать, не строить.
Пошутим, поиграем, поворкуем,
И жизнь пройдёт с кошачьей быстротою.
Но ты хотел ведь именно такую.

Сгорит в костре блокнотик телефонный
Со списком номеров по алфавиту.
Запомнится огонь и крик вороны.
И  нечего сказать в свою защиту.

Иду я, хоронясь от всех

Иду я, хоронясь от всех,
И не смотрю я в синь святую.
Какой же это тяжкий грех,
Когда в душе тоска лютует!

Прижму к щеке своей листву
И пожелтевший бор поглажу.
Живу ещё, пока живу,
Ещё несу свою поклажу.

Нательный крест прильнул к губам.
Иконки, что со мной, целую.
Пусть звон идёт по небесам,
Леча судьбину непростую.

Я выхолостил душу и ревную

Я выхолостил душу и ревную
К той резвости, которой больше нет,
Любя сегодня именно такую —
Растратившую свой иммунитет.

Я знаю, что порой невыносимо
От чьих-то слов неласковых саднит.
Но это жизнь, а в ней необходимо
Терпеть или хотя бы делать вид.

И я терплю, и радуюсь немного.
Разбуженных обид сердечный зверь —
Спокоен, как за пазухой у Бога.
Ему не до обидчиков теперь.

Баллада о двух колхозах

(Поется на мотив «Когда б имел златые горы»)

В колхоз «Унылы помидоры»
Скрипач приехал молодой.
Он поскрипел в правленье дверью,
Заплакал и ушел домой.

В колхоз «Унылы помидоры»
Приплыл заржавленный утюг,
Он заявил, что он «Аврора»
И задавил лягушек двух.

В колхоз «Унылы помидоры»
Слетела стая макарон.
Их всем колхозом продували
И отбивали от ворон.

Страсти по кресту

«Ты, говорят, в Бога ударилась?» — такими репликами иногда встречают меня давние знакомые, но я не обижаюсь на эти слова, потому что считаю, есть в них некоторая обличительная правда.

Прожив полвека, неслась я по дороге жизни, задрав нос, не замечая, как сшибала с ног встречных, да любимых. И вот однажды наткнулась на Него, на Бога — тряхнуло меня от этой встречи так, что не стало ничего краше и дороже, чем тихое стояние в храме, чем благоговейное пение Херувимской песни, прославляющей Всевышнего. Вот и получается, что в Бога ударилась...

Но если я начну уверять вас, что в храме всё тишь и благодать, то совру. Не только Херувимские песни звучат под сводами старого храма, но и страсти житейские бушуют здесь. А как же иначе — идём мы сюда неспокойные, взбудораженные несправедливостями окружающего мира. Несём с собою обиды, разочарования и неустройства. Несём свои сердца Богу, а биение сердец слышит весь храм. Ведь храм это не стены, а люди. Это живой организм, который ходит, дышит и бурлит, как брага во фляге на печке у моего деда (из детства).

Человек — не выключатель

Сидим, болтаем ни о чём, пьём чай с тортом. Компания состоит из едва знакомых людей. До времени каждый прячет свой внутренний мир, полный сумбурных впечатлений и личного опыта.

— Кто книжек не читает, тот больше других знает! — восклицает круглолицая старуха, сидящая на углу стола.

Все стараются не замечать её неприлично громкие возгласы.

Мы все — соседи, собрались за столом по поводу дня рождения нового управдома. Мы — элита дома, приближённые к делам управления.

И тут сам управдом ввязывается в спор двух женщин: молодой и старой, видавшей ещё прошлую войну.

— Что ни говорите, а человек не волен выбирать свою судьбу, — говорит управдом. — Вот каким он родится, таким всю жизнь и живёт. И родители ничего не могут с этим поделать — все наши воспитательные потуги ничего не стоят.

— Его сын сидел в тюрьме, недавно вышел, — шепчет мне на ухо соседка, сидящая от меня слева.

— Ааааааа, — протяжно шепчу я. — Тогда понятно.

Уходят дни

Уходят дни. И так за годом год.
Иные уж давно  в  нездешнем мире.
Придет к концу и мой круговорот:
последний шаг в проигранном турнире.

Какой багаж с собою унесу?
Что в путь возьму из жизни бренной  этой?
Земные блага душу  не спасут,
когда Всевышний призовет к ответу.

…Уходят дни. Уж  короток мой  век,
сумятицы удерживают путы.
Но времени неистовствует бег:
Считает дни, а может быть минуты…

О, Господи, не дай пропасть душе!
Прими молитву робкую, Спаситель,
Чтоб не упасть на трудном вираже,
Когда покину здешнюю обитель.

Страницы