Омилия

Тишина в деревне осаждала мою душу, как молчаливый укор праведника. Она была взыскующей. Она требовала ответа.

Сначала я пытался бороться с ней с помощью магнитофона и любимых музыкальных записей, которые привез из города, но тут я сделал еще одно открытие: то, без чего я не мог жить в своей городской квартире, в студенческой общаге, этот шум города, его гул, гвалт и скрежет, эта эпатажная музыка лиловых сумерек и асфальта, этот рок, весьма разнообразный по направлениям, но един по своей сути, в русской деревне просто теряет свой смысл и становится такой же нелепицей, как бумажник с деньгами на необитаемом острове. Все содержание деревенской жизни не поддерживало этой валюты. И тогда я решил «поменять купюры» с помощью блокнотика, в который во времена фольклорной практики записывал песни и частушки бодрых старушек из деревеньки Варусово Гаврилов-Ямского района.

Жил нечестивец, что привык,
Как научила мать,
К Пречистой Деве хоть на миг
В молитве припадать.

На беззаконье как-то он
Отправиться решил
И пред иконою поклон
Привычный положил.

Вдруг замер, в страхе задрожал,
Как громом поражен:
Изображенье увидал
Ожившим тотчас он.

Не пугай нас, зима, холодами,
И не страшен грядущий нам год,
Лес родимый нам ёлки подарит,
И гирлянды нам небо зажжёт.

Улыбнёмся при встрече друг другу,
Отречёмся от прошлых обид
И пожмём неприятелю руку,
Согревая озлобленный быт.

Разорвём суеты паутину
И подарим внимания миг
Тем, кто рядом на белой холстине
Свой рисует нехоженый мир.

Пусть снежинки кружатся, кружатся,
Завершается жизни глава.
Новый Год...
И с ушедшим расстаться
Мы сумеем под звон Рождества!

— Неужели мы все скоро умрем... — произнесла Татьяна усталым, бесцветным голосом.

Цзы Чун взглянул на жену. За последние дни лицо её сильно осунулось и постарело, глубокая морщина перерезала высокий лоб, а в глазах темнела безысходность.

— Ты ведь знаешь: смерти никому не избежать. Все мы должны попробовать её вкус. — он говорил как можно мягче и спокойнее, желая утешить жену. Но она жестом остановила его.

— Вкус нашей смерти будет горек: нас убьют — сухо сказала Татьяна. — не сегодня так завтра.

Цзы Чун промолчал.

Дождевой кризис миновал.
Агонизирующие волны очередных шквалов все слабее и слабее. Остановилась на светофоре. Выключила дворники. Стоять долго. Нацелилась на Пречистенку.
Можно думать о тебе и изучать проходящую мимо жизнь.
Вот самая сильная капля, вобравшая в себя себе подобных, докатилась до следа от щетки, чуть изменила траекторию, остановилась в раздумье, а потом медленно повторила дугу.
След совпал с бордюром противоположного тротуара.

Капли весеннего снега
Плачут в осенней печали.
Только бы кто-то услышал,
Как ручейки зажурчали!
Все зазвенело весною:
Дворик, дорожка, скамейка.
С утром вальсирует дворник,
А под скамейкой – копейка.
Брошена кем-то, забыта,
Но золотится весельем.
Солнышком я не забыта,-
Счастье – в копейке весенней!
 

3

Постепенно я обживался. Впервые в жизни я заготовил себе к текущей зиме дрова. (Председатель колхоза щедрой рукой выписал мне тележку мокрой осины, которую я радостно терзал, вонзая с брызгами колун в полугнилые плахи).

Шлепая поздно вечером за парным молоком по беспредельной, как Матерь-Волга в разливе, деревенской грязи, подвергаясь преследованию и облаиванию всех пород собак, какие только были выведены человечеством за всю его историю после грехопадения, я научился общаться со звездам, более близкими и родными в деревенской всепоглощающей ночи, чем инфернальный свет лампочки на единственном мишкинском косом, как пионерский салют, столбе.

1

Большую часть своей семнадцатилетней жизни   Никита Скиф - худосочный, сутуловатый юноша с шаркающей стариковской походкой и задумчивыми голубыми глазами – провел в одном из константинопольских монастырей, который искренне считал  родным домом или правильнее сказать миром, куда входил не только сам монастырь, но и великий окружающий его город.  Считал,  несмотря на то, что родился далеко отсюда: пятилетним  мальчуганом был вывезен монастырскими иконописцами из холодных северных земель (за что, с легкой руки одного из них, и получил произвище «Скиф»).

Первый иней, звездный иней –
Это цвет и благодать!
И детей в уютном доме
Ни за что не удержать!

Выбегают и смеются,
Громко радуясь зиме.
– Мама, глянь, как свежи розы,
Как сверкают в тишине!

* * *

Со стороны двух грибников у кромки леса, кавалькада из ретро автомобилей, наверно, выглядела примерно так же, как приземление летающей тарелки. Растопырив руки в стороны, они побросали корзины на землю и замерли, с восторгом наблюдая за дорогой.

Эффект усилился когда дверца жёлтого автомобиля, похожего на космическую ракету, плавно поднялась вверх, выпуская из своего чрева огромного человека в светло-сером одеянии до пят.

Его крупную голову украшала густая грива рыжих волос, перетянутая в хвостик чёрной резиночкой, а пронзительно-голубые глаза смотрели живо и весело.

С видимым удовольствием он поддёрнул рукав и широким жестом осенил оцепеневших грибников крестным знамением:

— Мир вам, путники! — потом обернулся к машине Андрея, привольно раскинув объятия, — Андрейка! Друг!

Милый, мы слишком привыкли играть
В эту игру под названием время,
И растворялся, и рушился вспять
мир, одиночество чмокая в темя.

Там, у потоков сияющих вод,
Под балдахином эфирного неба,
Звезды мечты разбивались о грот,
Крошками падая белого хлеба.

Он как таял от стона мира,
И стоял, опустив глаза,
А от музыки злого пира
Облетала тогда слеза.

Не богатый мирским приданным,
Он стоял у церковных врат,
Не заметить тот образ странный
Был бы каждый, наверно, рад,

Моросил осенний дождь. Мокрая до кончика хвоста дворняга рыскала по-над домами, проверяя знакомые поживные места. Наверное, была голодна. Супружеские пары голубей, нахохлившись, плотнее прижимались друг к дружке. Время от времени птицы закрывали глаза то ли от удовольствия нечаянной близости, то ли от дремы, навеянной дождливым сумраком. Люди на машинах обливали водой из луж пешеходов, быстро шагавших по тротуару и беспомощно пытавшихся защититься от потоков воды.

                        (А.К.)

Вышло время из суток.
Канул в прошлое разум.
И мой дом обживают
пустота и маразм.
Ни улыбки во взгляде.
Ни обычного «здрасьте».
И резвятся в душе
неуёмные страсти.

Я не забуду тот цветок,
Что на зеленом склоне
Стоит ни низок ни высок,
С печалью в тихом взоре.
В нем нет ни розы красоты,
Ни прелести тюльпана,
И в свой букет, наверное, ты
Его срывать не станешь.
Над ним смеется василёк,
И плачет колокольчик.
«Что это право за цветок!»
- кичится одуванчик -
«В тебе нет солнца, как во мне,
Ты с виду неприметен:
Пройдет по склону человек –
Тебя едва заметит!»
И улыбнется тот цветок:
«Ты прав, мой друг хороший,
Расту я возле самых ног,
Но вглядываюсь в душу.
И если кто на склон холма
Опустит взгляд случайно,
Меня запомнит навсегда
И сохранит как тайну
Кусочек неба, что ему
Раскрою в ту минуту.
Он спросит, как меня зовут
- отвечу: Незабудка».
И одуванчик замолчал,
И все цветы притихли.
Каждый из них тоже желал,
Чтоб кто-то помнил их.

Немного о цветке:

О «Победе» отца Феофила я был и раньше наслышан от духовных чад протоиерея Михаила Макеева и от него самого. Мне показали, где, в каком сарае, стояла замаскированная «Победа». В то время игумена Пафнутия, впоследствии принявшего схиму с именем Феофила, преследовали власти, и он находил убежище у отца Михаила, известного защитника «униженных и оскорбленных».

- Едет Пафнутий в своей «Победе», - рассказывал отец Михаил, - и останавливает его милиция.

- Куда, зачем, ваши документы? – а он только бородой трясет, что-то невнятное бормочет.

Махнут милиционеры рукой, что с него возьмешь, пусть едет. Ну, и дальше едет отец Пафнутий. Бородища у него была… милиционеры такой, наверно, и не видели никогда.

Синь, синь, синь,
Безоглядная синь,
Бесконечная высь.
Руки вскинь и юрком обернись!
Пестрым, бойким крылом
Дотянись до меня,
До слиянья миров,
До двух рек бытия.
Дотянись и рукой
Прикоснись и пером
Черной пажитью строк
Будет сыта душа!
Встреча так нелегка,
Встреча так коротка
Твои очи сомкнуты,
Они дремлют пока
И не вспахано чистое сердце твоё,
Не созрели плоды
И кружит воронье,
Но наступит черед,
И наступит твой час,
Господин наш придёт
И помилует нас!