Фарфоровая память (две главы)

* * *

Со стороны двух грибников у кромки леса, кавалькада из ретро автомобилей, наверно, выглядела примерно так же, как приземление летающей тарелки. Растопырив руки в стороны, они побросали корзины на землю и замерли, с восторгом наблюдая за дорогой.

Эффект усилился когда дверца жёлтого автомобиля, похожего на космическую ракету, плавно поднялась вверх, выпуская из своего чрева огромного человека в светло-сером одеянии до пят.

Его крупную голову украшала густая грива рыжих волос, перетянутая в хвостик чёрной резиночкой, а пронзительно-голубые глаза смотрели живо и весело.

С видимым удовольствием он поддёрнул рукав и широким жестом осенил оцепеневших грибников крестным знамением:

— Мир вам, путники! — потом обернулся к машине Андрея, привольно раскинув объятия, — Андрейка! Друг!

— Батюшка! — обхватив отца Виктора за плечи, Андрей утонул в складках подрясника, чувствуя, как плечи стиснуло железной хваткой. У Витька всегда была тяжёлая рука, легко разминавшая между пальцами гильзу от патрона.

На рыжего парнишку — одногодка Андрей обратил внимание при поступлении в военное училище, когда их, будущих курсантов, в первый раз выстроили на плацу.

— Партизанский отряд, — подвёл итог коренастый подполковник, горестно озирая нестройные ряды пополнения, одетого кто во что горазд, — наклонившись к начальнику курса, полковник вполголоса сказал, видимо, не рассчитывая, что его услышат посторонние, — это Бог знает что!

— Бога нет! — сквозь зубы сказал рыжий парень, стоящий первым в шеренге.

Начальник курса обернулся на голос:

— Разговорчики в строю! Как фамилия?

— Репнин.

Подойдя вплотную к Репнину, начальник курса одним движением подтянул болтающийся на животе абитуриента ремень, язвительно скривив губы:

— Так вот, Репнин, есть Бог или нет, ты нам поведаешь лет через десять, а сейчас займись своим внешним видом.

Осмотрев расхристанную абитуру, которая под его взглядом втягивала животы и выпрямляла спины, пообещал:

— На построении перед экзаменом лично проверю каждого.

Витька Репнин оказался отличным парнем, готовым по первому зову придти на выручку. Надувался он только тогда, когда заходил спор о вере в Бога, упрямо загибая свою линию:

— Бог выдуман попами, которые дурят недалёких тёток, чтобы набить себе карманы и купить мерседесы.

Сам Витёк взахлёб мечтал об авто шестидесятых годов. Каждый вечер после отбоя, он доставал пухлую кожаную папку и перебирал вырезки из автомобильных журналов, раскладывая их веером по подушке.

— Надо было тебе в автослесари идти, — сказал как-то раз Андрей, когда Витёк в очередной раз излагал ему историю роллс-ройса третьей модели.

Витёк вздохнул:

— Дед не позволил. Сказал, сначала послужи Родине, а потом делай что хочешь. А дед у меня знаешь какой? Кремень, а не дед, — для наглядности Витёк выставил перед собой туго сжатый кулак, обозначавший дедову крепость.

Представляя себе Витиного деда таким же гигантом, как внук, Андрей был удивлён, когда на присяге его познакомили с худеньким, сухоньким старичком, опиравшимся на самодельную тросточку из сучковатого дерева.

Роднила деда с Виктором только рыжая шевелюра, густо пересыпанная солью поздней седины. На выпуск дед уже не пришёл, и никогда не узнал, что его внук, лейтенант Виктор Репнин получил назначение в город Моздок на границе с Чечнёй.

Через несколько лет после госпиталя встретившись с Андреем, Виктор рассказывал, что до сих пор не может понять, почему он тогда сглупил, отправившись один в город. Наверное, понадеялся на косую сажень в плечах и второй юношеский разряд по вольной борьбе.

По Моздоку гулял удушливый октябрь с дневной жарой, сменявшейся по ночам ледяным ветром. Привыкшие к жажде деревья вяло шелестели жёсткой листвой, отбрасывая на растрескавшийся асфальт длинные тени. Вечерело.

Голову лейтенанта Репнина кружила предстоящая встреча со штабной связисткой Танечкой, ради которой он выдумал себе неотложное дело на другом конце города и ради которой надел новые джинсы с чёрной футболкой, выгодно оттеняющей рыжину пушистых волос.

Путь из части до штаба занимал от силы полчаса быстрым шагом, но проходя мимо стоящей на отшибе пятиэтажки, Виктор услышал из подъезда резкий женский крик. Умерив шаг, он прислушался. Ничего особенного. По дороге за спиной, привычно шумели проезжавшие машины, из распахнутого окна пятого этажа звучал тяжёлый рок, а у подъезда, присев на корточки, играли в куклы две девочки лет пяти.

Мирная обстановка успокаивала, и Виктор решил, что ослышался, но крик повторился.

Хотя принимая новое пополнение, командир части строго-настрого предупредил солдат и офицеров опасаться провокаций, и сто раз подумать, прежде чем делать, Виктор знал, что всю жизнь будет себя презирать, если сейчас пройдёт мимо.

Судя по звонкому голосу с отчаянными нотками, кричавшая была совсем молоденькой.

Не оставляя себе времени на размышление, Виктор круто развернулся и через несколько стремительных шагов рванул на себя дверь подъезда.

Последним воспоминанием этого дня был яркий всполох света, клинком резанувший по глазам.

Очнулся Виктор от неприятного запаха, заполонившего ноздри. Вызывая мутную тошноту в желудке и тяжёлую боль в висках, остро пахло чем-то кислым. Ломота в голове мешала открыть глаза, но он пересилил себя, сквозь серую пелену сумев разглядеть рядом непонятные шевелящиеся комки, издающие громкое блеяние.

Напрягая мускулы, Виктор попытался приподняться, но понял, что не чувствует ни рук скованных наручниками, ни ног, туго перевязанных брезентовыми ремнями. Для пущей надёжности, цепь наручников была продета через арматуру, намертво впаянную в глыбу цемента.

Обессиленный, Виктор снова провалился в забытьё, но его вернули в мир негромкие мужские голоса. Один мужчина что-то спрашивал на гортанном горском наречии, а другой отвечал ему по-русски. Русские слова вбивались в мозг раскалёнными гвоздями: заложник, выкуп, хорошо одет, заплатят не меньше ста тысяч долларов, кормите нормально, в крайнем случае, сломайте ногу, чтоб не убежал.

Скорее инстинктом, чем умом, Виктор понял, что двигаться опасно и, зажмурившись, замер.

Голоса приближались, барабанным боем отдаваясь в больной голове. Приоткрыв веки на щёлочку, Виктор увидел ноги в кроссовках, одна из которых с размаху ткнула его в бок.

«Молчать и думать, молчать и думать», — пульсом билось в висках желание выжить, и вдруг, словно ниоткуда, горячей волной по телу прокатился молчаливый крик, затопивший сознание: «Господи, помоги!».

Снова настала тишина, если можно назвать тишиной, непрерывное блеяние овечьего стада.

Стараясь восстановить дыхание, Виктор осторожно осмотрелся. Он лежал в тёмном закутке, отгороженной от отары овец двумя досками, наподобие отсека. Окон не было, и свет в помещение попадал через щели в постройке, нарочно оставленные под потолком для освещения. Ребята в полку говорили, что заложников обычно держат в ямах или бетонных подвалах при полной темноте, так что со светом ему, можно сказать повезло. Хотя, хлев, скорей всего перевалочный пункт для транспортировки живого товара.

Невыносимо хотелось пить, но воды в пределах досягаемости не было. Видимо, в подъезде его ударили по голове, а потом вкололи какую-нибудь гадость, чтобы не дёргался, пока везли в машине. В том, что он далеко от Моздока, Виктор не сомневался.

Про то, что произошло дальше, отец Виктор рассказывает только близким людям. Некоторые приписывают случившееся бредовому состоянию, но отец Виктор твёрдо уверен, что это было на самом деле.

***

Если Виктор пытался шевелиться, то тело буквально ломало от невыносимой боли. Но он понимал, что надо постараться восстановить кровообращение, иначе онемение конечностей, гангрена и крышка. Тяжёлая, серая крышка цинкового гроба, именуемого «Груз 200». Хотя, какой гроб? Закопают прямо тут, под первым попавшимся кустом, или вообще лисицам выбросят. Лиса зверь неразборчивый — всё ест. И останется он навсегда без вести пропавшим.

Теряя сознание от усилий, Виктор упрямо шевелил ногами и руками, насколько позволяли путы. Язык во рту ощущался куском неструганного дерева, и если бы даже он захотел позвать на помощь, то всё равно не смог. Разум мутился от жажды, и несколько раз Виктору мерещился кувшин с водой, до которого он не мог дотянуться.

Полоска света в щели под потолком медленно исчезала, поглощаемая густой темнотой, и скоро Виктор ничего не мог видеть, кроме зеленоватых отблесков овечьих глаз и серебристого циферблата своих часов на руке. Но даже приближая запястье к глазам, он не мог разглядеть, сколько времени.

По хаотичному движению круглых силуэтов, Виктор угадывал, что овцы на ночь сбились в кучу, постепенно прекращая заунывное блеяние.

Прислушавшись к себе, он понял, что страха совсем не чувствует. Его вытесняло неистовое желание бороться до конца, и для себя Виктор решил, что в руки бандитов живым не дастся.

Вывернувшись на колени, он всем телом откинулся назад, пытаясь вырвать наручники из куска арматуры. На это ушли накопленные с трудом силы, и, предвещая обморок, перед глазами поплыли золотые мошки. Сквозь шум в ушах, Виктор услышал, как затопотали овцы, и увидел около себя слабый свет, наподобие лунного. В столбе света стоял мужчина. Невысокий, худенький, в длинной серой рубахе почти колен, подпоясанной красным кушаком.

— Ты хотел пить?

Голос незнакомца шелестел как луговая трава под порывами ветра.

Виктор почувствовал у своих губ кружку с водой, и захлёбываясь начал пить, боясь, что вода закончится. Он пил и пил, а воды все не убывало.

Наконец оторвавшись от кружки, Виктор поднял голову, скользя взглядом по бледному лицу незнакомца:

— Ты кто?

— Иван.

Черты Ивана выдавали природного русака, с круглым носом и пепельными волосами, но в интонации чувствовался странный выговор, поэтому Виктор коротко спросил:

— Русский?

Мужчина неопределённым жестом пожал плечами, словно удивляясь вопросу:

— Русский.

Они разговаривали быстрым шёпотом, хотя Виктор мог поклясться, что он не шевелил губами:

— Ты поможешь мне сбежать?

Прежде чем ответить, Иван положил руку ему на макушку, снимая тупую боль, затягивающую глаза туманным покровом. От прикосновения сухих пальцев, телу стало тепло и легко:

— Бог поможет.

Свободной рукой, Иван показал себе под ноги, обутые в странные кожаные опорки, перетянутые ремешками.

Повинуясь жесту его руки, Виктор наклонился к земле, чтобы разглядеть указанный предмет, как в то же мгновение поток света потерялся в непроницаемой темноте.

— Эй, Иван, не уходи, включи фонарик, — растерянно попросил Виктор, подспудно понимая, что кроме него и овец, в хлеву больше никого нет.

Но пить не хотелось, голова не болела, путы на ногах совсем ослабли, а тело послушно выполняло приказы мозга. Кроме того, Виктор вдруг всей душой чувствовал присутствие Его, Того, кто может спасти и сохранить.

— Господи, смилуйся надо мной! — вполголоса взывая к Богу, Виктор зашарил руками в том месте, на которое указал Иван.

Цепочка наручников натянулась до предела, и пальцы едва доставали до плохо отёсанных досок, прикрытых тонким слоем сена. Интересно, что Иван имел ввиду? Может быть, здесь люк, или оружие? Когда большой палец царапнул что-то маленькое и лёгкое, на лбу Виктора выступил пот. Сжав предмет в кулаке, он понял, что нашёл коробок спичек.

Мысли в голове летели стремительно и ясно, обрисовывая план действий, конечных исходов которого виделось два: свобода или жуткая смерть от огня. Но раз Иван пообещал, что Бог поможет, значит, годиться и так, и этак.

Кое-как орудуя пальцами, и помогая зубами и коленями, Виктор скрутил из сена тугой факелок, впотьмах больше похожий на растрёпанную мочалку. От того, что он собирался сделать, сердце колотилось так неистово, что отдавало под лопатки. Но другой выход на ум не приходил.

Чиркая спичку, он, уже не боясь быть услышанным, громко сказал: «С Богом», и насколько смог размахнуться, отбросил в дальний угол пылающий факел.

Огонь вспыхнул почти мгновенно, огненной змейкой пробежав по сухому сену.

Дикими голосами заблеяли овцы, единой живой массой колотя о стенки сарая.

Дым, пламя, жар огня в лицо и крики обезумевших животных, соединились в общем кошмаре, сплавляя мгновения в вечность. Приготовившись к смерти, Виктор замер, напряжённо глядя на ворота сарая.

— Ну, ну, давайте, олухи, услышьте, наконец!

Как будто подчиняясь его приказу, ворота распахнулись, и овцы, подминая друг друга беспорядочно ринулись из горящего ада.

С нечеловеческим усилием обняв руками глыбу цемента, Виктор поднялся на ноги и, не скрываясь, пошёл к дверям.

На него не обращали внимания: во дворе, сгоняя отару, метались мужчины. С перекошенными в крике ртами, орали женщины, блеяли овцы. Полыхало так ярко, что было светло, как днём, и Виктор спокойно закатился в кузов брошенного во дворе УАЗика. Там он разомкнул фомкой наручники, соединил провода зажигания и надавил на газ.

Он не представлял, в какую сторону надо ехать, а просто гнал и гнал подальше от проклятого места, пока не закончился бензин. Потом, плутая по полям и прячась от каждого шороха, несколько дней брёл на север, как потом оказалось, в правильном направлении. У указателя на Моздок, Виктор потерял сознание и очнулся, когда около него склонились два солдата в российской форме.

— Мужики, я лейтенант Репнин, отведите меня в часть.

Его отправили в госпиталь, и когда врач, ставивший капельницу, спросил :"Что ты хочешь?«, без запинки смог ответить: «Хочу увидеть того русского... Ивана».

Отец Виктор увидел его, уже приняв сан священника. На греческом острове Эвбея, где хранятся мощи святого Иоанна Русского, почившего в турецком плену, праведник покоился в серебряной раке. Отец Виктор долго стоял около него на коленях, веря, что Иоанн Русский помнит горное селение, овечий хлев и молодого атеиста, прикованного к куску бетона.