Глава XI
На сороковой день после гибели Тани, после поминок, Дмитрий сказал Косте, что едет в свою квартиру. Тот вначале долго его отговаривал, он не хотел оставлять друга одного, потом предлагал ему составить компанию, ехать вдвоем, но Дмитрий был непреклонен. Он говорил, что ему нужно увидеть портрет Тани, и хочется побыть одному.
Всё время с момента смерти жены, Дмитрий жил у Кости, преданного и заботливого друга, который вместе с Маргаритой старались делать всё возможное, чтобы отвлечь Дмитрия от тяжёлых дум и депрессии.
Дмитрий был благодарен друзьям за их чуткость и любовь, он был подтянут, хорошо держал себя в руках, но разве кто-то мог понять представить силу той невыносимой боли, которая держала его сердце в железных когтистых лапах?!
Сорок дней боли, тоски, горечи, отчаяния! Таня приходила к нему каждую ночь, она приходила красивая, улыбающаяся, такая родная, близкая и недосягаемая, видение повторялось каждый раз, как записанное на плёнку: они с Таней шли к друг-другу с протянутыми руками, их руки вот-вот должны были соединиться, но этого никогда не происходило. Когда они оказывались в шаге друг от друга, происходила яркая вспышка — и видение исчезало; Дмитрий открывал глаза и больше уже не закрывал их до утра. Он лежал с открытыми глазами, неподвижно уставившись в одну точку. Собственно, за эти сорок дней он ни разу и не заснул по настоящему, так, впадал в забытье, в некое сонное бдение с одной лишь мыслью: вновь увидеть Таню.
Дни для него тянулись теперь нестерпимо долго, но он работал в полную силу, с людьми был ровен, только появилась у него не его, чужая, какая-то другая улыбка — грустная и тихая. Люди, не знающие о том, что произошло, не догадывались о его состоянии, он был подчёркнуто спокоен, немногословен и инициативен. Но Костя видел, — друг сердцем видел, какой ценой даётся эта стойкость его лучшему другу, он видел печальные пустые глаза, видел седину в отросшей за эти дни бороде друга, видел, как он вздрагивает, когда открывается неожиданно дверь; не раз он предлагал ему уйти в отпуск, пожить на его даче в Зеленогорске, но Дмитрий категорически отказывался и Константин понял, что Дмитрий боится оставаться один. И вот вдруг он заявляет, что хочет побыть один и нигде нибудь, а в квартире, в которой была убита его жена, и отговорить друга Косте не удалось.
Дмитрий замер у двери своей квартиры с ключами в руке, рука предательски дрожала; он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец он открыл дверь, перешагнул порог и остановился. Плечи его затряслись, на глазах его навернулись слёзы, здесь он прожил с Таней счастливые полгода, промелькнувшие, как один день; здесь он прожил самые счастливые свои дни, наполненные любовью, нежностью, и счастьем; здесь в этой квартире закончилось его счастье, его чаяния и мечты.
Он не был здесь со дня похорон. Жить в этой квартире он больше не собирался — это было решено твёрдо и сразу — не смог бы он здесь жить, ежесекундно вспоминая о том, что здесь произошло. Дмитрий тихо, стараясь не шуметь, будто боясь кого-то потревожить, разделся, повесил куртку на вешалку и, ощущая тревогу и волнение, на слабых ногах вошёл в гостиную. В центре её так и стоял большой обеденный стол, на котором лежала в гробу его Таня.
В тот скорбный день мать Тани сидела рядом на табурете, обессилившая от горя, сидела, тихо покачиваясь, со странной улыбкой на лице, пришёптывая какие-то слова. Портрет Тани был напротив стола с гробом, иногда мать подымала глаза и смотрела на портрет и глаза её вновь наполнялись слезами, которых казалось уже не должно быть вовсе.
Мельников, который оказывал живейшее участие и помощь в те скорбные дни, когда из квартиры стали выносить гроб, завесил портрет скатертью. Портрет так и висел с тех пор завешенный.
Дмитрий закрыл глаза ладонью, сильно сдавил глаза пальцами, отбросив руку от лица, он прошептал: «Как это вынести, как жить с этим?» — и резко повернувшись, прошёл на кухню. Он достал из холодильника початую бутылку коньяка, наполнил доверху стакан и выпил жадно, как воду. Он не почувствовал ни вкуса, ни крепости, ни опьянения; постояв оцепенело несколько минут, он плеснул в стакан остатки коньяка, опять выпил залпом; швырнув стакан в мойку, он прошел в гостиную и подошел к портрету.
Рука его потянулась к картине, и он стянул с неё скатерть. На секунду он зажмурился — ему показалось, что с портрета на него хлынул поток яркого ослепительного света: Таня, милая Таня, смотрела на него с портрета, улыбаясь той единственной, неповторимой улыбкой, которую он так обожал.
Что-то сдавило Дмитрию грудь, защемило сердце, поплыл туман перед глазами и он зарыдал. Упав на колени перед портретом, рыдая, — его била дрожь — он шептал горячо и прерывисто: «Танечка, любимая моя девочка, моя родная, почему, почему ты ушла! Как мне жить без тебя, единственная моя любовь? Никогда и никого я не любил так сильно, как тебя! Почему я не уберёг тебя? Почему не научил тебя осторожности в этом жестоком непредсказуемом мире? Нет тебя моей доброй, чистой любимой, нет нашего ребёночка, который не успел родиться. Грязный мерзавец растоптал нашу жизнь, растоптал жизнь всех, кто любил тебя. Он ходит где-то рядом по этой земле… живет, как ни в чем.
Дмитрий застонал. Волна жгучей ненависти обожгла его мозг. Он на мгновенье представил себе негодяя, который держал в своих руках его Таню, его ухмылку, представил Таню, отчаянно борющуюся с поддонком, её отчаяние и беззащитность.
Дмитрий закрыл лицо руками и закачался, потом стал биться головой об пол. Это был всплеск, в котором выплеснулась вся горечь, боль, вся усталость и напряжённость последних дней. Первый раз со дня смерти любимой он оказался один на один с собой и нервы его, наконец, не выдержали, — дали сбой. Рыдания Дмитрия ослабели, глубокий прерывистый вздох вырвался из его груди, он несколько раз судорожно вздохнул и затих. Он расслабился, почувствовав опьянение.
Сев на пол он стал жадно смотреть на столько раз виденный им портрет жены, и неожиданно поймал себя на мысли, что на портрете что-то незримо изменилось. Что — он пока определить не мог, но эта мысль заставила его пристально и изучающе смотреть на картину. Чем дольше он смотрел, тем большее утверждался в мысли, что на картине произошли какие-то изменения. Он встал, отошёл на шаг назад, сузив глаза, стал жадно всматриваться в портрет и совсем перестал сомневаться, что изменения есть, хотя, в общем-то, казалось, ничего не изменилось.
Неожиданно он, задрожав, понял, в чём дело: улыбка! Всё дело было в улыбке! Тогда, когда он в первый раз увидел портрет в квартире Мельникова, именно эта загадочная улыбка поразила его. В ней было смикшировано еле заметное ироническое выражение, едва тлеющий уголёк лукавства, теплота, мягкость и загадочность.
Сегодня, когда он сдёрнул скатерть с картины, всё было так, как тогда в квартире Мельникова, но сейчас… глаза прекрасной наездницы погрустнели, казалось, что в них поселилось страдание. Дмитрий стал подыскивать подходящий этой улыбке эпитет, долго не мог его подыскать, наконец, прошептал: «Горестная!
Такой бывает улыбка людей потерявших самых близких, самых любимых; такая улыбка появлялась у моего отца, когда он начинал смотреть на портрет умершей жены, моей мамы. Но этого ведь не может быть! Этого реально никак не может быть! Либо я схожу с ума, либо это нервы, усталость, надлом и коньяк, выпитый мной на голодный желудок»
Но другой голос сказал ему: «Ты не веришь своим глазам? Посмотри, так оно и есть, она есть эта улыбка, эта горестная улыбка». Неожиданно что-то дернуло Дмитрия, он резко обернулся и взглянул на диван, тот самый, на котором умирала его Таня. Диван стоял напротив картины. То есть… Дмитрий похолодел, то есть Таня с портрета была немым свидетелем преступления! Она смотрела на всё ЭТО! Она видела этого ублюдка! «Как жаль, что она не может ничего мне сказать! Нет, нет — я точно схожу с ума», — прошептал он.
Он быстро вышел из комнаты, прошел в ванную, долго умывался холодной водой, снял с завешенного зеркала полотенце, долго смотрел в зеркало на своё небритое лицо с ввалившимися глазами, опять подумал: « Мозги съезжают. Завтра заеду, заберу портрет, квартиру поручу Косте продать, жить я здесь не смогу».
Он хотел надеть куртку, собираясь уйти, но остановился, услышав из гостиной странный звук, похожий на звук раздираемой крепкой ткани, из гостиной подуло холодным воздухом. «Форточка, открылась», — мелькнуло в голове Дмитрия.
Тот же звук громко повторился и вслед за этим Дмитрий услышал новый звук, этот звук был живым, обычно такой звук раздаётся, когда человек спрыгивает с возвышения на пол в пустой комнате. «Надо посмотреть, что там», — решил Дмитрий.
На улице уже стемнело. Дмитрий, ощущая подступающий страх, открыл дверь гостиной, нащупал за дверью выключатель, включил свет, и шагнул в комнату, остановившись, оторопело: Таня! Она стояла рядом с картиной, холст свисал из рамы лохмотьями, ветер из открытой форточки шевелил клочья холста и прекрасные волосы Тани. Она смотрела на диван, не замечая Дмитрия.
«Сошла с картины, — с ужасом думал Дмитрий. Он дрожал, дыханье спёрло, ужас охватывал его, тело покрылось гусиной кожей. Он никогда не верил, читая в книгах, что волосы могут шевелиться, но сейчас он именно это ощутил. Но это состояние длилось несколько мгновений, в следующий миг пришло восхищение и восторг, он сделал шаг к Тане, прошептав: «Таня!»
Она тотчас повернула к нему лицо, но смотрела на него, как слепая — напряжённо, будто не видела его. Дмитрию хотелось кричать ласковые нежные слова, но вместо этого он сделал шаг вперёд, упал перед Таней на колени, обхватил её ноги руками, — но руки его ничего не ощутили: они обнимали пустоту. Он поднял голову и закричал: «Ты вернулась! Мы снова вместе, я так этого хотел!» В следующее мгновенье он увидел, как она прошла сквозь него; он, стоя на коленях, с отчаянием развернулся и опять закричал: «Танечка, это я, Дмитрий! Любовь моя!
Она стояла в дверях гостиной. Она, наконец, взглянула на Дмитрия, но ему показалось, что она его не видит. Она проговорила строгим голосом, обращаясь не к Дмитрию, а к кому-то, кого видела только она: «Надо спешить. Это большая удача. Он сейчас там, я должна успеть».
«Куда ты? О чём ты? — крикнул Дмитрий, вставая. — Таня уже была у входной двери. Она открыла дверь и вышла из квартиры. Дмитрий, забыв надеть куртку, выбежал за ней, она быстро уходила по лестнице вниз; он побежал за ней, он бежал, перескакивая через ступени, но расстояние между ним и Таней почему-то не уменьшалось, а увеличивалось. Выбежав из парадной, он увидел её удаляющийся силуэт, он бежал за ней, падал, вставал и вновь бежал, машины сигналя, шарахались от него.
Когда он упал в очередной раз, рядом притормозила патрульная машина. Два крепких милиционера подняли его, заломили руки за спину, надели на запястья наручники; он упирался, пытался им объяснить, что происходит. Тогда один из милиционеров, надавив ему на кадык резиновой дубинкой, сказал: «Слышь, алкашина, я могу сделать тебе очень больно — лучше закрой свою пасть». Дмитрий просил их отвезти его к дому, обещал хорошо заплатить им, обещал любые деньги, но ничего не вышло. Эту ночь он провёл в медвытрезвителе, из которого утром его забрал Костя.
***
Костя ни о чём его не спрашивал, он был поражён, не мог вымолвить ни слова: его любимый товарищ, которого он не видел эту ночь, был абсолютно сед! Он был похож на больного, измождённого старика! Дмитрий, ничего не говоря, сел на переднее сиденье Костиной машины. Костя налил Дмитрию крепкого кофе из термоса, Дмитрий, подрагивая, с тоскливым лицом, глядя куда-то вдаль, стал с неохотой пить кофе мелкими глотками.
— Сейчас едем ко мне. Тебе надо помыться, выпить бульона. Поспать, наконец, — заговорил Костя, поглядывая на сидевшего молча Дмитрия. Дмитрий не ответил Косте: в его голове зудел лишь один болезненный вопрос: « Что же на самом деле произошло вчера? Что это было? Вспышка в воспалённом, измученном мозгу, приведшая к шоковому наваждению, реальность, пьяная галлюцинация?»
Костя тронулся, машина стала набирать скорость, Дмитрий молчал, смотрел отсутствующим взглядом в лобовое стекло, он был погружён в свои горькие мысли. Костя, поглядывая на него, ничего не спрашивал. Неожиданно Дмитрий повернулся к Косте, улыбнулся и сказал:
— Эта, загадка, Костя, познаётся просто. Нужно съездить ко мне и посмотреть на картину. Всё и выяснится: реальность это или галлюцинация. Если мы увидим пустую раму с клочьями холста, то я всё это видел, а если Таня по-прежнему на холсте, тогда мне нужно к психиатру. Костя, едем ко мне!
— Дима, Дима, я ничего не понимаю, о чём ты говоришь? Дима, может не надо? Что с тобой? Что за фантазии? — со страданием в голосе проговорил Костя, быстро глянув на друга.
— Ко мне, ко мне, — это очень важно, — твёрдо проговорил Дмитрий.
— К тебе, так к тебе, — покорно произнес Константин и на светофоре ловко развернулся.
***
Дверь в гостиную была открыта. Дмитрий побледнел, он не решался пройти в неё, он дрожал, вид у него был жалкий. Несколько раз он обернулся к Косте.
— Ну, что стоим? Давай пройдём в гостиную, раз приехали, — ласково сказал Костя.
— Сейчас, сейчас, — ответил Дмитрий и сделал шаг вперёд, потом ещё шаг и остановился, дрожа, на пороге гостиной, глухо сказав:
— Костя, иди со мной.
— Давай я первым войду — сказал Костя и отодвинув друга, вошёл в гостиную. Дмитрий, сделав паузу, вошёл за Костей и остановился, жадно уставившись на картину. Она была цела, Таня улыбалась не горестной, а своей неподражаемой улыбкой. Форточка была закрыта.
Константин с жалостью глянул на друга, который не сводил глаз с картины.
— Сейчас, сейчас, — суетливо произнёс Дмитрий, разглядывая картину.
Он подошел к картине, погладил её рукой. Улыбнулся, растерянно прошептал: «Привиделось».
Он смотрел на картину, и сердце его вдруг куда-то убежало, а потом вернулось на место и застучало гулко и часто, на глаза навернулись слёзы. Дмитрий, схватившись за голову, застонал.
— Ну, ну, — обнял друга за плечи Костя, — нужно выдержать, нужно перетерпеть. Пошли отсюда. Нечего душу бередить. Не нужно тебе сейчас здесь быть. Я картину сниму, мы её заберем с собой, — сказал Костя. Он привстал на цыпочки, собираясь снять картину с гвоздя, но Дмитрий, вскрикнув, схватил Костю за руку.
— Костя,— дрожащим голосом сказал он, — помнишь, как мы с тобой восхищались филигранной прорисовкой мельчайших деталей на этой картине? Скажи мне: я ослеп или сошел с ума? Я не вижу на картине брошки, этой маленькой, но яркой детальки. Она была на левом лацкане пиджака, такая маленькая золотая ящерка, с тонюсеньким ножками, на которых даже волосики были выписаны, так скрупулёзно поработал над ней Мельников.
Костя наклонился к картине, недоуменно промычал: «М-м-м, действительно. Её нет. Тогда и я сошел с ума или ослеп. Её нет на картине! Как это может быть?»
Дмитрий ещё раз погладил картину, произнёс задумчиво:
— Уходя, она сказала: «Он сейчас там, — мне нужно спешить».
— Что это значит? Кто это сказал, уходя? — поднял брови Костя.
— Таня, — улыбнулся Дмитрий.— Таня сказала.
— Димка! — с горечью воскликнул Костя.
— Едем! Едем на кладбище. К Тане едем!
— На кладбище?! Ладно, едем — так едем. Поедем хоть на край света, поедем, куда пожелаешь, только, пожалуйста, не волнуйся так, Дима, — ответил Костя, — и куртку, пожалуйста, одень.
Костя вёл машину на предельной скорости, Дмитрий нервно его поторапливал. Они остановились у входа в кладбище, и Дмитрий выйдя из машины, с быстрого шага перешёл на бег; Костя еле поспевал за ним. Дмитрий бежал, лавируя между могилами, где-то бежал напрямую через сугробы, сокращая путь к могиле Тани. Он подбежал первым и остановился в метре от ограды. Костя, тяжело дыша, догнал, наконец, Дмитрия и остановился за его спиной, замерев в трансе.
Он непонимающе с трепетом, смотрел то на Дмитрия, то на ограду. На её кованных копьях, висел проткнутый ими мужчина. Три копья прошли через его грудь и живот, он был в одной рваной рубашке, лицо его было изуродовано, руки и спина были в лиловых рубцах. Крест на могиле был перекошен, венки и цветы разбросаны по площадке.
— Что это такое? — трясясь, прошептал Костя.
— Это Таня. Это Таня отомстила, — со странной улыбкой ответил Дмитрий.
Он подошел к трупу мужчины, наклонился, что бы разглядеть его изуродованное лицо, плюнул в него с омерзением и нагнулся, чтобы почистить руки снегом. Неожиданно яркое солнце вышло из-за облаков и осветило заснеженное кладбище. Что-то блеснуло в снегу, Дмитрий стал на колено, осторожно разгрёб снег и поднял блеснувшую на солнце золотую ящерку. Он сдул с него снег, улыбнулся. Повернувшись к Косте, протянул руку Косте.
— Что это? — спросил Костя и тут же понял, что это. Глаза его полезли на лоб, заикаясь, он сказал: «Это же она! ».
Дмитрий, поцеловав брошь, зажал его в кулаке.
Ехали назад молча. Когда подъехали к Костиному дому и остановились, Дмитрий заговорил.
— Завтра уезжаю в монастырь. Здесь я не буду жить, это нестерпимая мука для меня. Я не смогу жить обычной человеческой жизнью: работать, улыбаться, ездить на машине, ходить в магазин за продуктами. Не смогу. Жить здесь значит доживать жизнь, ставшую бесконечной медленной смертью. Мне не нужно было уходить из монастыря, возвращаться в мирскую жизнь. Если бы я там остался, не было бы в моей жизни Тани, и не произошло бы того, что произошло. Таня прожила бы свою счастливую жизнь, встретив другого мужчину. Она бы непременно встретила хорошего, любящего человека. Но произошло по-другому. И теперь кто-то должен денно и нощно молиться, чтобы ей там, в подлунном мире не было холодно, чтобы она чувствовала любовь живых. Моя жизнь должна уйти только на это.
Костя порывался возразить Дмитрию, но вдруг обмякнув, сказал, обнял друга:
— Мы будем с Маргаритой приезжать к тебе.
*****
Была последняя ночь февраля. За окном ревела и бесновалась вьюга. Её посвист иногда прорывался в большую комнату с двумя сумрачными эркерами. Все окна комнаты были завешены тяжёлыми портьерами, по комнате метались тени. Старинные часы пробили четыре раза, но это никак не подействовало на седого мужчину, стоящего на коленях в центре комнаты, перед картиной, установленной на подставке. Вокруг картины на нескольких столиках, были зажжены десятки свечей, стояли вазы с нарциссами, сладкий аромат цветов витал в воздухе.
В центре картины была светящаяся от счастья Таня с голеньким золотоволосым мальчиком на руках. Русые вьющиеся волосы Тани струились по её плечам. Она была в лиловом платье из тяжёлого бархата, на котором выделялся кипельно-белый ажурный кружевной воротник, на воротнике была золотая брошь в виде ящерки. Голова Тани была чуть наклонена к улыбающемуся лицу ребёнка, от головы которого исходила едва заметное свечение, такое же свечение исходило от головы Тани. Позади Тани было сводчатое окно, с ажурной кованой металлической решёткой, заплетённой яркими алыми цветами. Из окна лился мягкий свет.
Губы мужчины шевелились, он что-то шептал, разобрать, что он говорил, было трудно. Так продолжалось около часа, после мужчина опустил голову на пол, будто кланялся картине, и надолго затих. В комнате тихо потрескивали свечи, иногда проникал приглушённый портьерами посвист вьюги, равномерно цокал маятник часов, мужчина не шевелился.
Наконец он тяжело поднялся с колен, подошёл к картине, поправил искривившуюся свечу и, поцеловав край картины, с нежностью сказал: «С днём рождения тебя, любовь моя единственная, любовь, моя Танечка». В глазах его стояли слёзы. Вьюга за окном взвывала скорбным женским многоголосьем плакальщиц.
И.И. Бахтин. 14 Января 2012.
