Омилия

«Чудаки», или ночные размышления

— Смотри, Клавка, опять эта чокнутая кошек пошла кормить, — громко сказала полная, неопрятно одетая, пожилая женщина своей собеседнице по лавочке возле подъезда.

 — Ну почему сразу чокнутая? — возразила ей Клавдия, женщина лет семидесяти, в чистом белом платочке и цветном ситцевом халате.

— Может, она животных любит.

 — Ну, раз она их так любит, завела бы себе дома одну кошку, как все нормальные люди. Так нет же, кормит всех приблудных.

 — Здравствуйте, соседи! — прервала их диалог молодая женщина, устало поставив две тяжелые сумки возле лавки.

 — Что, Надежда, скупилась? На твою ораву харчей много надо. Садись с нами, отдохни.

— Ой, тетя Зина, некогда отдыхать. Скоро мои сорванцы из школы придут. Да и дед еще некормленый. Готовить надо, — ответила Надежда и, оторвав свою ношу от земли, медленно стала подниматься по ступенькам.

Зелёный цвет – глазам отрада.
И в нестерпимый летний зной,
Зелёный – это цвет прохлады,
С хрустальной мягкой тишиной.

И средь жары – одна утеха –
Укрыться где-то от лучей:
Под ветви старого ореха
Или под кроны тополей…

Сидеть в траве и утомлённо
Желать июльского дождя,
Жалеть, что рядом нет тебя,
Твоим глазам идёт зелёный…

Порхают бабочки бесшумно,
Кружат пузатые шмели…
Лечу за ними, вслед, бездумно,
Не отрываясь от земли…
2011-12

Солнце светит! Месяц март!

Радостно Маринке,

В глазках весело блестят

Лучики-искринки.

А сосулька – ну никак

Солнышку не рада,

Тает быстро: кап, кап, кап;

Ей нужна прохлада.       

Сверху капнула слеза

Прямо на Маринку,

Исчезает на глазах

Плачущая льдинка.      

Нужно бедную скорей

В морозилку спрятать,

Там ей будет холодней,

Перестанет плакать.

Будут кубики дружить

С нею ледяные,

Ведь они ей, может быть,

Братики родные.

В руки бережно взяла

Тающую льдинку,

В морозилку отнесла

Добрая Маринка.

В тот февральский вечер в Успенский храм города Н-ска вошли двое — юноша и девушка. С любопытством огляделись по сторонам, перекрестились… причем юноша — по-католически, всей пятерней. После чего подошли к свечному ящику, за которым, уткнув нос в пухлый молитвослов с торчащими из него закладками, сидела свечница — хмурая пожилая женщина в темной одежде. Казалось, она была всецело погружена в чтение. Однако внимательный наблюдатель мог бы заметить, что свечница, не поднимая глаз от книги, украдкой косилась на вошедших, причем с нескрываемой неприязнью. Ибо с первого взгляда распознала в них «захожан», иначе говоря, невоцерковленых людей, незнакомых с писаными и неписаными законами церковного мира. И потому то и дело нарушающих оные законы, отчего визит в храм очередного «захожанина» становится сплошным искушением для его работниц и завсегдатаев…

2012 — год восьмидесятилетнего юбилея замечательного поэта Юрия Левитанского.

Юрий Давидович Левитанский родился 22 января 1922 года в городе Козельце на Черниговщине. Умер в Москве 25 января 1996 года.

Кто не помнит уже давно ставшую народной песню в исполнении Татьяны и Сергея Никитиных «Диалог у новогодней елки» — о том, что «следует жить. Шить сарафаны и легкие платья из ситца. — Вы полагаете, все это будет носиться? — Я полагаю, что все это следует шить!»

Последняя фраза превратилась в пословицу. Ее цитируют, забыв об авторе. И мало кто помнит, что стихи эти принадлежат Юрию Левитанскому. И еще меньше людей знает о том, что известный русский поэт родился и провел свое детство в Киеве.
«Лев Толстой говорил, что вся жизнь человека делится на первые пять лет и все остальное. Именно пять лет я прожил в Киеве, — рассказывал Юрий Давыдович Левитанский. — Неизбывная нежность к этому городу уже пребудет во мне до последних дней».

Зима. Февраль. Холодный храм.
Суббота поминальная.
Качаясь в дьяконских руках,
Кадильница дымит.
Струится змейкой фимиам,
И тишина печальная,
Молитву бережно обняв,
Под куполом висит.

Гора записок. Имена
Ушедших в даль небесную.
Им смерть поставила заслон,
Но чувствует душа,
Что дверь в века отворена
Молитвою совместною –
Читает батюшка канон
Спокойно, не спеша.

Так монотонно, нараспев,
Что сердце утешается,
А боль, размытая слезой,
Теряет остроту.
От благодати присмирев,
В надежду обращается
И вьётся свежею лозой
К Престолу по Кресту.

Приходит в души тишина
В конце богослужения,
А за стеной грохочет мир,
Ему и невдомёк,
Что может быть зимой – весна,
Усопшим – облегчение:
Мелодии скорбящих лир
С Небес внимает Бог.

17.02.12

 Любить тебя? Любя спешить
за край неведомого моря,
и миг, как вечность - приоткрыть,
забыв, что есть на свете горе.

Любить тебя? Любя прощать
Все, что не стало светлой явью,
Все, что казалось не под стать,
Принять как подвиг или славу.

Любить тебя? Любя жалеть
Всем сердцем прорастая в нежность,
Всей силой разрывая клеть
Юдоли мнимо неизбежной.

Любить тебя? Любя спешить
За громким времени мгновеньем,
и каждый взгляд в любви раскрыть,
Любовь проста. Сложны сомненья.

В мягких сумерках вечерних
Свет души твоей прольется.
Сердце дрогнет-встрепенется
От нежнейших чувств дочерних.

Но увидеться с тобою
Невозможно под луною.
Мои чувства не остынут
В одиночестве пустынном.

О тебе с такой любовью
Сердце часто вспоминает...
Твой портрет об этом знает,
И помянник в изголовье.

На вопросы отвечают: иеромонах Роман (Кропотов), главный редактор газеты «Вестник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря», священник Владимир Войтов, клирик храма Рождества Христова, г. Обнинск, священник Сергий Балахонов, клирик храма свв. Владимира и Ольги, г. Обнинск.

— Почему в христианском кинематографе нельзя показывать обнаженное тело, а также сцены насилия?

Священник Владимир Войтов: Произведения кинематографа, которые могут считаться христианскими, должны соответствовать духовным принципам христианства, то есть должны быть именно христианского духа. А что есть христианский дух? Его можно почувствовать и приобщиться к нему через изучение святоотеческих писаний, чтение Евангелия, внимательную молитву, Причащение.

Цхинвал. Восьмое, ноль восьмое.
Ещё все живы, город спит.
Но дух трагического боя
Над всей Осетией висит.

Но вот забрезжили зарницы.
Гроза? Нет, установка «град».
Многострадальную столицу
Идёт крушить грузинский брат.

Цинично, подло, как шакалы,
Забыв о Боге, о святом,
Пускают реки крови алой,
Сжигая «градом» каждый дом.

Зачем продались вы, грузины,
Американской стороне?
Под звёздным небом тёмно-синим
Вы угождали сатане.

Уничтожая своих братьев,
Неужто ли не больно вам?
Поразмышляйте о расплате –
Платить придётся по счетам.

Кто ближе вам: они иль янки
С окаменелою душой?
Зачем направили вы танки
На беззащитный люд простой?

Хотелось вам во «чистом поле»
Построить счастье на крови,
И поглумиться на раздолье,
Ногами попранной Любви.

Пять дней безудержного горя,
Пять дней войны – кошмарных дней.
И тысячи людских историй –
Погибших судеб на войне.

(сказка из цикла "Сказки бабушки Полины" к четвертой заповеди Божией)

Как-то бабушка Полина
С птичкой хлебушек делила,
Зимним утром не скучала,
Деткам сказку сочиняла.

Это присказка пока что,
Впереди, внучата, сказка.

Что за чудо эти птички
Быстрокрылые Синички!
Прилетели вместе дружно,
Их нам покормить бы нужно.

Посмотри-ка, сколько снега
Навалило прямо с неба!
Голодно зимой бедняжкам,
Им без хлеба очень тяжко.

Лиза с Дашей, две подружки,
Смастерили две кормушки.
К ним Синички прилетали,
Дружно, весело клевали.

На кормушку за окошком
Накрошили хлебных крошек,
И насыпали пшенички:
"Пусть покушают Синички!»

Говорит подружке Даша:
"Птицы помощи ждут нашей.
Только зёрнышек им мало,
Нужно дать Синичкам сала!»

Очень любят птички сало,
В миг склюют и просят: «мало!»
Все на сало налетают,
Друг у дружки отнимают!

В Евангелии от Луки (Лк.17, 5,6) на просьбу учеников об умножении в них веры, Господь произнес с т р а ш н ы е слова: «… если бы вы имели веру с зерно горчичное…», которые прямо свидетельствуют о том, что даже у них, тех, которые были с Ним, видели и слышали Его – истинной веры не было.

Или, если даже она и была, то ее размеры оказались меньше «зерна горчичного».

Что же можно сказать о нас, удаленных во времени от Евангельских Событий на две тысячи лет?

На протяжении всего Четвероевангелия Господь Наш Иисус Христос испытывает нас верою, как неким тестом на способность к усвоению огненной истины, которой является Он Сам.

Мы много читаем, знаем, помним мельчайших подробностей, второстепенных деталей, богословских и научных споров, но не в и д и м (или не хотим увидеть?) главного: Личность и Крестный Путь Единородного Сына Божьего.

Во времена далёкие трудно люди на селе жили. Кто как мог зарабатывал себе на хлеб. Кто пашню боронил, кто пшеницу сеял. Кто в кузне подковы ладил. Все с утра до ночи трудом были заняты. А уж на радость да на потеху времени не хватало. Соберётся, бывало, народ на праздник великий, позовут гармониста. Он сыграет, они споют. Вот и вся радость.

С весны берут бабы крестьянские детей своих в поля. Найдут место получше да посуше. Настелют на землю соломки, чтобы мягче было. Сами на работу, а дети на сене остаются, родителей дожидаются. И так до осени.

Так и дочь Иванова — Агнешка. С детьми играет. А надоест, начнёт соломку перебирать. Одну к другой сложит, что-то скрутит, что-то свяжет и получается у неё игрушка соломенная. С малых лет так приноровилась соломку вязать, что всех детей малых одарила своими поделками. Добрая девочка росла. Кому коняку свяжет, а кому и курочку. А тем и в радость. Время шло. Да стал народ в селе замечать, что как сунет Агнешка какому мальцу игрушку, так то, что связала, то во дворе у них и появляется. Вот подарила по осени она сынку конюха, который в барских конюшнях работал, конька.

Как-то лет десять назад во время сдачи сессии в Москве я заболела. Болезнь была непонятной: высокая температура, слабость, одышка, к тому же болела и кружилась голова. Несколько дней я кое-как перемогалась, продолжая ездить на занятия. Оставалось сдать еще два экзамена. Ни лекарств, ни денег на них не было, в кошельке лежал одинокий билет на обратный путь домой.

Поразмыслив над своим положением, я решила сходить в районную поликлинику. Сопровождать меня вызвался мой сокурсник Коля. До поликлиники, находящейся через два перекрестка от общежития, шли мы, как мне показалось, не менее получаса.

— Девушка, нам бы на прием, — просунулся Коля в окошко регистратуры. Из глубины окошка ответили:

— Московский полис есть? Тогда сто рублей.

В месяц лютых морозов и сильных ветров
Зажигаются свечи Сретéнья.
В свете úх льются звуки пророческих слов,
Слух лаская на богослуженьи.

«Отпущаеши ныне раба Твоего…» –
Каждый раз эти строки волнуют.
Долго ждал ветхий старец – святой Симеон –
На пороге Саму Пресвятую.

Триста лет он прожил потому, что давно
Усомнился в Священном Писаньи.
«Примет Дева во чреве…» – гласило оно,
Так Исайя давал предсказанье.

«Как же Дева зачнёт? Нет, не Дева, – Жена…»
Вдруг пред ним Гавриил взмыл крылáми:
«Жизнь тебе надоест, будет долгой она,
Пока сам не увидишь глазами,

Пока сам не дождёшься Мессию в свой храм,
Пока в руки Его ты не примешь.
Жди теперь исполнения вещим словам,
Лишь тогда этот мир ты покинешь».

И поплыли года… Симеон ожидал,
Сердцем чувствуя встречу с Мессией…
Он с пророчицей Анной душой увидал –
Гости к храму идут дорогие!

 «Вышей ты мне, вышей белую рубаху…»
В. Артемов

Я в шитье не горазд; рукодельница – ты,
Мастерица уткà и основы.
Ты мне вышей на черной футболке кресты,
Экстремистские знаки Христовы.

Снегом вышей кресты по равнине ночной,
Что прикинулась черной футболкой.
Пару молний скрещенных над черной страной
Вышей в небе каленой иголкой.

Чтобы мог умереть я, свободен и чист,
В этой черной футболке с крестами,
Потому что у Господа я – экстремист
Невоздержными к правде устами.

Согласно одной легенде после того, как ковчег остановился в горах Арартских, Ной послал птицу зимородок за огнем. Зимородок взлетел высоко в небеса, и его крылья окрасились в цвет неба. Когда он увидел костер, то спустился и взял головешку, которая обожгла ему перья и лапки, ставшие с тех пор огненного цвета.

Ты лети – я тебя отпускаю.
Небо – манит,
Я сам это знаю.
Только помни –
Взлетишь слишком скоро -
испугает тебя в выси холод
и скует два крыла за спиною
синей краскою иль голубою.
Ты снижать высоту тогда станешь -
Красным блеском огнище поманит.
Ты, не зная огонь, увлечешься,
Головешкою обожжешься.
И теперь уже след ярко алый
На груди твоей будет усталой.
Но тогда не забудь,
Что летал ты,
Что любил ты,
И что страдал ты.
И огонь принеси мне свой в лапках
Зимородок мой,
Божья птаха…

Перевод на укр.яз. здесь

Этим привычным вопросом, чисто «гороскопическим» на первый взгляд, может задаться и христианин, если только размышлять он будет о древе, которое внутри нас. Не размышлять о нём, пожалуй, опасно и даже преступно.

Внутри каждого из нас растёт и развивается дерево. Оно непременно должно зацвести и принести плоды, причём не обязательно в своё природное время. Нередко явить плод надо несмотря на сроки — по требованию судьбы и нужды ближнего, чтобы не оказаться проклятым как неплодная смоковница.

У одних людей внутри прорастает крестное Древо Жизни, посаженное Спасителем, и плод его — Сам Христос в нас. У других же прорастает иудино Древо Смерти, плодом которого когда-то стал сам Иуда, повесившись.

Семена обоих древ ждут внутри нас своего часа: которое из них начнёт питать своей жизнью человек и тем прорастит?