Вы здесь

Юрий Левитанский: «Я полагаю, что все это следует шить!»

2012 — год восьмидесятилетнего юбилея замечательного поэта Юрия Левитанского.

Юрий Давидович Левитанский родился 22 января 1922 года в городе Козельце на Черниговщине. Умер в Москве 25 января 1996 года.

Кто не помнит уже давно ставшую народной песню в исполнении Татьяны и Сергея Никитиных «Диалог у новогодней елки» — о том, что «следует жить. Шить сарафаны и легкие платья из ситца. — Вы полагаете, все это будет носиться? — Я полагаю, что все это следует шить!»

Последняя фраза превратилась в пословицу. Ее цитируют, забыв об авторе. И мало кто помнит, что стихи эти принадлежат Юрию Левитанскому. И еще меньше людей знает о том, что известный русский поэт родился и провел свое детство в Киеве.
«Лев Толстой говорил, что вся жизнь человека делится на первые пять лет и все остальное. Именно пять лет я прожил в Киеве, — рассказывал Юрий Давыдович Левитанский. — Неизбывная нежность к этому городу уже пребудет во мне до последних дней».

Судьба поэта складывалась непросто. Учился он в Москве, в знаменитом МИФЛИ — Институте философии, литературы и истории. С третьего курса ушел добровольцем на фронт. Был тяжело ранен, и врачи, поставившие было на нем крест, удивились, что он выжил. Война не закончилась для него последними выстрелами под Прагой, ему пришлось повоевать и на сопках Маньчжурии. Левитанский не любил говорить о войне: «Ну что с того, что я там был. Я все избыл. Я все забыл». Но, конечно, она оставила на его сердце незаживаемые рубцы.
Во время нашей долгой беседы Юрий Давыдович постоянно держал в руке незажженную трубку. Врачи запретили ему курить, и он мучился. Иногда он подносил ее ко рту и втягивал несуществующий дым.

Старый курильщик и старый солдат, он не мог расстаться с памятью огня.

Правда, слово «старость» абсолютно не клеилось к нему, хотя прожил он долгую жизнь, богатую книгами (с 1949 по 1991 гг. их вышло 16, не считая переводов), дочками (Катерина, Анна, Ольга).

«Старость, — говорил Левитанский, — случилась со мной впервые». Мне показалось, что он так ее и не встретил. Потому что рядом с ним всегда была молодость. В 1989 году я впервые увидела поэта в Переделкине, на похоронах Арсения Александровича Тарковского, и рядом с Юрием Давыдовичем была длиннокосая девочка-подросток. «Внучка», — решила я. Но ошиблась. Это была младшая дочь. В 1993-м двери его московской квартиры отворила молодая незнакомка. «Старшая дочка», — мелькнула мысль. И снова ошиблась. Оказалось — жена. Ирина. Когда-то она была его студенткой.

«Я очень много ребятам помогал, шефствовал, что ли, кого-то на ноги поставил. Она находили мой адрес, телефон, приходили. Я никому не отказывал. Поэтому, когда предложили работать в Литературном институте, подумал и пошел — все равно они ко мне домой ходят».

Юрий Давыдович волновался о судьбе «литературной поросли».

«Это поколение совершенно несчастное. Они воспитаны еще советской школой: все идут в затылок друг другу, влево-вправо не высовываться. И они привыкли ни в чем не выделяться — а это смерть для любого искусства. Юный литератор должен поэкспериментировать, поозоровать».

В Левитанском было это озорство и недаром о его поэзии говорили, что в ней есть то, что «переносит ее к новым людям».

Он очень остро чувствовал, как изменилось время: «Четко кончилась та эпоха. Сейчас — переходный период. Это в истории любой нации самый тяжелый период, но избежать его никак невозможно. Нет никаких способов на свете чтобы перейти куда то, минуя что-то — это полная чепуха. Ничего в природе нельзя переступить. Ускорить или замедлить — все, что могут люди, не более того. Перескочить ничего нельзя».

В последние годы своей жизни Юрий Левитанский все чаще возвращался в памяти к своему родному городу. «Память у меня — как кинематограф. И днем и ночью Киев проходит бесконечными сеансами перед моим внутренним взором просто ежедневно. Это как наваждение».

И еще — память речи. Я была просто потрясена, когда прославленный российский поэт начал читать молодого Тычину на великолепном украинском. Некоторые присутствующие москвичи (небезызвестные снобы) онемели. А Юрий Давыдович с горечью говорил о том, что, увы, среди российской интеллигенции мало кто понимает красоту украинской речи. «Сколько мне остается жить, я бесконечную любовь сберегу к этой земле и речь украинскую которая — мой первый язык. Я, отдавший много времени моей жизни переводам, убежден, что с украинского нельзя переводить на русский. Как не переводите „Як умру, то поховайте“ — „Как умру, похороните“,- ничего не получится. „Поховайте“ и „похороните“ — это для поэзии принципиально два разных звучания. Украинский стих для русского уха должен звучать на украинском. В этом победа украинского языка».

Юрий Давыдович Левитанский умер в Москве в 1996 году, едва пережив свое 74-летие. На Ваганьковском кладбище его «поховали».

Но в ушах до сих пор звучит его молодой сильный голос: «Что остается? Остается сама жизнь. Другие люди живут потом».

Опубликовано: «Аргументы и факты. Украина» № 35’98

Комментарии

Галина Пысина

После чтения очерка Маргариты появилось именно такое желание: читать и слушать стихи Юрия Левитанского: 

 

Отмечая времени быстрый ход,
моя тень удлиняется, что ни год,

что ни год удлиняется, что ни день,
все длиннее становится моя тень.

Вот уже осторожно легла рука
на какие-то пастбища и луга.

Вот уже я легонько плечом задел
за какой-то горный водораздел.

Вот уже легла моя голова
на какие-то теплые острова.

А она все движется, моя тень,
все длиннее становится, что ни день,

а однажды, вдруг, на исходе дня
и совсем отделяется от меня.

И когда я уйду от вас в некий день,
в некий день уйду от вас, в некий год, —

здесь останется легкая моя тень,
тень моих надежд и моих невзгод,

полоса, бегущая за кормой,
очертанье, контур неясный мой...

Словом, так ли, этак ли — в некий час
моя тень останется среди вас,

среди вас, кто знал меня и любил,
с кем я песни пел, с кем я водку пил,

с кем я щи хлебал и дрова рубил,
среди вас, которых и я любил.

Будет тень моя тихо у вас гостить,
и неслышно в ваши дома стучать,

и за вашим скорбным столом грустить,
и на вашем шумном пиру молчать.

Лишь когда последний из вас уйдет,
навсегда окончив свой путь земной,

моя тень померкнет, на нет сойдет,
и пойдет за мной, и пойдет за мной,

чтобы там исчезнуть среди корней,
чтоб растаять дымкою голубой, —

ибо мир предметов и мир теней
все же прочно связаны меж собой.

Так живите долго, мои друзья.
Исполать вам, милые. В добрый час.

И да будет тень моя среди вас.
И да будет жизнь моя среди вас. 

ИРОНИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Мне нравится иронический человек.
И взгляд его, иронический, из-под век.
И черточка эта тоненькая у рта -
иронии отличительная черта.

Мне нравится иронический человек.
Он, в сущности,- героический человек.
Мне нравится иронический его взгляд
на вещи, которые вас, извините, злят.

И можно себе представить его в пенсне,
листающим послезавтрашний календарь.
И можно себе представить в его письме
какое-нибудь старинное - милсударь.

Но зря, если он представится вам шутом.
Ирония - она служит ему щитом.
И можно себе представить, как этот щит
шатается под ударами и трещит.

И все-таки сквозь трагический этот век
проходит он, иронический человек.
И можно себе представить его с мечом,
качающимся над слабым его плечом.

Но дело не в том - как меч у него остер,
а в том - как идет с улыбкою на костер
и как перед этим он произносит:- Да,
горячий денек - не правда ли, господа!

Когда же свеча последняя догорит,
а пламень небес едва еще лиловат,
смущенно - я умираю - он говорит,
как будто бы извиняется,- виноват.

И можно себе представить смиренный лик,
и можно себе представить огромный рост,
но он уходит, так же прост и велик,
как был за миг перед этим велик и прост.

И он уходит - некого, мол, корить,-
как будто ушел из комнаты покурить,
на улицу вышел воздухом подышать
и просит не затрудняться, не провожать.
 

Гениальный поэт, что и говорить... Светлая память.

Алла Немцова

 Хороший был поэт. СпасиБо за этот материал, Маргарита! Появился повод перечитать Левитанского.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить
и вновь перевесить
и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь как мало успеешь
за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.

Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
на миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь,
о, как это горестно - быть несудимым,
и ты понимаешь при этом, как сладостно - о, не сужу.

СПАСИБО!

 

 

 

Как хорошо написала! Рада была познакомиться с таким замечательным человеком,автором. СпасиБо, Маргарита!

Жаль, что не дожил он до наших дней. Мне было бы интересно услышать его голос, его понимание того, что творится сейчас, какой переходный период мы теперь переживаем.

Понравилось:

Жить среди книг —
хотя б и не читая,
лишь ощущать присутствие вблизи,
как близость леса
или близость моря, —
вот лучшее из одиночеств.
Потомственный квартиросъемщик,
в очередном своем чужом жилище
я первым делом расставляю их
на полках, на шкафах,
везде, где только можно,
прилежно протираю влажной тряпкой,
и, завершив привычный ритуал,
смотрю на них едва ль не вожделенно,
как тот скупой в своем подвале тайном,
приподымая крышку сундука,
где все его сокровища хранятся, —
воистину, какой волшебный блеск!
Как я сейчас богат!
Едва ли кто сравнится
со мной в моем богатстве!
Отныне здесь мой дом,
и я в нем жить могу —
я чувствую себя в своем кругу
и потому спокойно засыпаю —
и словно бы лежу на океанском дне,
куда сквозь толщу вод доносятся ко мне
неясный шелест, шорох, тихий шепот,
и топот ног,
и звуки многих голосов,
и, чуть освоясь в их нестройном хоре,
я вскоре начинаю понимать,
что квартирую ныне в Эльсиноре,
в жилище обедневших королей,
сняв комнату за пятьдесят рублей
(что в наши времена — почти что даром),
и вот сегодня с самого утра
здесь собрались заезжие актеры
и происходит странный карнавал
иль некое дается представленье,
и я слежу, как движется сюжет,
где Дон Кихот
шлет вызов Дон Жуану,
где Фауст искушает донну Анну,
а бедный Лир
уходит на войну —
она уже идет четыре года,
а может, сто четыре или больше,
и я устал от долгого пути,
от мин, от артобстрелов, от бомбежек,
меж тем снаряды рвутся где-то рядом,
а я никак подняться не могу,
я должен встать,
я не могу подняться,
я задыхаюсь, я едва дышу —
все кончено, я гибну, донна Анна!
И меркнет свет,
и я лечу куда-то в бездну,
в последний миг услышать успевая,
как возглашает Главный Лицедей,
решительно на этом ставя точку:
— Все в мире, господа, — война детей,
где, впрочем, каждый умирает в одиночку!..
И сразу рушится в кромешный мрак ночной
мой зыбкий мир,
мой Эльсинор очередной.

Стихи знакомые. А вот об авторе слышу впервые. Собственно, тоже знала эту песенку, а - кто написал - и не знала. А вот он кто? Хороший был человек. И вечная память ему - добрую память он оставил по себе. Спасибо Вам, что написали о нем. Е.