Это случилось за несколько дней до казни на Голгофе. Последнюю неделю своей земной жизни Иисус провел в Иерусалиме, вместе с учениками. Под вечер он уходил ночевать в пригород — на Елеонскую гору. Вот что говорится в Евангелии: «По утру же, возвращаясь в город, взалкал. И, увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла» (Евангелие от Матфея, глава 21, стихи
Видели мы одного чудного мужа. Он жил в маленькой пещере, в которой возможно было помещаться только одному человеку. К нему во время его трапезы обыкновенно приходила волчица, и редко когда зверь этот ошибался, не попадал в обычный час употребления пищи. Ожидала всегда волчица у входа в пещеру столь долго, доколе пустынник не выносил ей остатков от трапезы своей: тогда она лизала его руки и уходила, как бы исполнив долг свой и получив утешение.
Случилось, что святой отлучился на довольно продолжительное время из пещеры, провожая посетителя — брата, и возвратился только к ночи. В этот промежуток приходила волчица к обычному часу трапезы. Ощутив, что келия пуста, что господин её находится в отсутствии, она вошла в пещеру, тщательно отыскивая обитателя. В пещере висела корзинка из пальмовых ветвей с пятью хлебами. Из этих хлебов один волчица достала и съела; затем, совершив преступление, ушла. Пустынник, возвратившись, увидел, что корзинка повреждена и что недостаёт одного хлеба. По оставшимся крохам от съеденного хлеба он легко угадал виновного. Справедливость подозрения подтвердилась последствиями: в следующие дни волчица не приходила по обычаю своему, не решаясь в сознании дерзновенного поступка прийти к тому, кому она нанесла оскорбление.
Душа - безумно сложный механизм -
Колёсики, цепочки приводные,
Противовесы, гирьки золотые,
Сверкание гранёных колб и призм.
Не суйте пальцы...Не понять секрет,
Как всё устроено... Сие оставьте Богу.
Ведь так или иначе - к эпилогу
Он разглядит устройство - на просвет.
Несите бережно, не окунайте в грязь
Оправленную в тело драгоценность.
Оправа для души - тщета и бренность...
Вот предъявить бы душу - не стыдясь.
Не дорожите суетностью дней,
Что манят нас цветами у обочин...
Придёт зима и... станут дни короче...
Что мы в конце предъявим у дверей?
Если леденец вынуть изо рта и засунуть в карман (как случалось в детстве), то уже через минуту он будет облеплен мелким сором, и сунуть его обратно в рот не будет никакой возможности. Подобным образом облепливаются чуждым смыслом слова, и со временем уже трудно понять смысл прямой и непосредственный. Вкус леденца заменится вкусом сора. К. Льюис в книге «Просто христианство» писал, что в XIX веке «джентльменом» называли каждого мужчину, живущего на доходы с капитала и имеющего возможность не работать, неважно, был ли он галантен и образован или нет. Можно, то есть, было, не вызывая смеха, сказать: «Джентльмен X — порядочная скотина». Но сегодня это слово иначе, как с воспитанностью и порядочностью, не ассоциируется. Подобные метаморфозы сопровождают бытие термина «фарисей».
«...Счастье находится в нас самих, и блажен тот, кто понял это... Счастье — это чистое сердце, потому что такое сердце становится престолом Божиим» (свт. Нектарий Эгинский. Путь к счастью, 1).
«Счастье и несчастье зависят от того, сколько ты имеешь Любви» (старец Симеон Афонский).
«Люди обыкновенно не столько наслаждаются тем, что им дано, сколько горюют о том, чего им не дано» (В.Белинский)
Как странно устроено время — для кого-то оно слишком быстротечно, а кому-то кажется, будто стрелки часов остановились...
Жар-птица заката на синем холсте
Рассыпала звёздное просо
И, день унося на горящем хвосте,
Серп лунный согнула вопросом:
Куда улетает? В какой стороне
Скрывается жаркая птица?
Быть может, сгорает звездой в вышине,
Чтоб новой зарёй возродиться?
А вдруг это пламенный дух – Серафим,
Достигший земного чертога?
И души усопших восходят за ним
По небу в обители Бога?..
………………………………………..
Настанет пора – прозвучит и во мне
Заката печальная кода,
Но верю: восстану я в будущем дне
С прекрасною песней Восхода.
Сегодня пало торжество
Листвы зеленой – кадмий красный
Устало клонит сильный ствол
К траве пожухлой и бесстрастной.
И глубь осенняя нема,
Лишь дождик чиркает по веткам,
И серых туч тугой размах
Чуть гасит огненности метки.
И вот уже который год
Седеет древнее пространство,
Так осень водит хоровод,
Снимая яркое убранство.
И за церковною стеной
Склонилась ива – точно плачет,
Как будто в осени одной
Ей обновленье обозначит
Времен лихой круговорот,
Где в глубину слетают листья,
И в перекатах плавких вод
Безликих звезд трепещут кисти.
Обрывками фраз по жизни обрывкам
Гуляют и пляшут обрывки смертей,
Срывая с души плоть словно обшивку,
Царапая сердце железом когтей.
Играют листы исписанных хартий,
Хохочут, плюются прислужники тьмы.
К обрывкам грехов бросаясь в объятья,
Обрывками слез покрываемся мы.
Подобия нет... и образ изранен.
Сквозь грязь редкий вздох - к просветленью порыв...
Опомнись душа! Проснись покаяньем!
Ведь лишь полшага - и последний обрыв...
Зачерствели три корочки хлеба,
Помутнела от грязи вода...
На невидимых полочках неба
Прячет Вечность свои города.
Город Горний в лазури небесной
Призывает сердца на покой.
По тропинке ухабистой, тесной
Пастырь Добрый ведёт за Собой.
Не остановит
ход времен
слезы вода.
И улетают в вечность журавли-года.
Пусть так. Я лишь прошу, не уносите, птицы,
Любовь и мир,
На душе веселье,
С радостью уснём:
Завтра воскресенье,
В церковь мы пойдём!
Засияют в небе
Утром купола,
Позовут к обедне
Нас колокола.
Словно в гости к Богу
В храм святой войдём,
Трижды у порога
Положив поклон.
Теперь любой шорох король воспринимал как заглушенный смех придворных. И эта мнительность приводила его в еще большее бешенство. Он как загнанный в клеть дикий зверь ходил из угла в угол своих покоев и крушил все, что попадало ему под руку.
-Ненавижу – то и дело вырывалось у него с громким ревом. – Не-на-ви-жу.
Уже вторые сутки Хлотарь не выходил на люди, и когда обеспокоенный длительным затвором короля, старый слуга Антуан заглянул к нему, тот швырнул в него бронзовый кубок, чем чуть не лишил беднягу жизни. Больше никто не осмеливался тревожить его величество.
-Ненавижу – снова заревел король. И стискивая кулаки, процедил – Убью и епископа и её.
Он начал прокручивать в своей голове самые жестокие виды расправы. Но взвыл от тщетности подобных планов. Он был бессилен даже в своей мести.
Его законная жена, венчанная с ним перед Богом, помазанная на царство королева, сама, по своему желанию и без его согласия приняла постриг. И более того была рукоположена в дьякониссы, что полностью лишало его, её живого мужа и короля Франков власти над ней. Теперь Радегунда была под покровом и защитой самой Церкви.
На окраине, позабито, сердце доброе жило-было.
Злой дорогою потерялось, а обратную — позабыло,
Сиротливо сжалось плача, миллионом искр зазвенело,
И рассыпалось, расколось. Все затихло. И онемело.
А осколки поразлетелись: от большого сердца — стаей.
И одни пробурили землю, залегли, в глубине остались.
А другие — в грязь, под ноги. Ну а третьи... Да птицы вольны:
Так и носятся, колобродят, нет покоя от них, крамольных...
И смеются счастливо дети, в тех домах, где в земле — осколки,
Ранят ноги и злятся люто, на добро напоровшись, — волки...
Но живут и вольные птицы, и проносятся над обрывом,
Их-то раны не заживают,
заражают, томят, сжигают,
рассыпаются — новым взрывом.
— Так, что вы говорите, вам нужно? Понятно, добавим еще корень крапивы…
Он полез на полку, что находилась на длинном стеллаже за его спиной, и достал синий толстый пакет. Он выгреб оттуда совком грамм двести сушеных стеблей, и отсыпал их на весы. Я осмотрел магазинчик. Маленький. Как раз на одного продавца.
— Что, клиентов мало? Странно это — русский травник в Берлине.
Он усмехнулся в черные усы.
— Скоро придется закрывать лавочку. Те клиенты, что знают, они постоянные. Не жалуюсь. Но их мало. А немцы, которые верят в траволечение, идут к немецким специалистам. Брусничный лист добавить?
– Ох, Кузьминична! Опять
Режешься в стрелялки!
Хватит! Новости узнать
Дай-ка, елки-палки?!
Как там выборы прошли?
Погляди скорее!
- Да на шо тебе они,
В них никто не верит!
Лучше глянь, какой милок,
Страсть люблю брутальных!
- Нюр, тебе какой годок?
Не склероз, случайно?
Мне снилось: морщился асфальт,
Отталкивая натиск ливня.
Дворовый пёс — седой Гевальт
Ворчал. И с привкусом калины
Горячий чай. Моё окно
Украсить серебристым крапом
Пытался ветер заводной,
Но крап стекал. И... кто-то плакал...
И звал... меня?! Что это? Знак?
Не может быть! Невероятно!
Окно закрыто! Как же так...
Но бился плач в этаж девятый.
(из цикла «У церковной ограды»)
Службы сегодня в храме не было, а посему день был полностью свободен. Так как заранее ничего не планировалось на выдавшийся выходной, то занялся я размышлениями на тему, чем мне отдых свой заполнить.
Раздумья прервал звонок отца Сергия, доброго старинного друга. Познакомились мы еще в годы моего пономарства в Свято-Никольском храме, куда молодой диакон Сергий был определен владыкой для дальнейшего служения. Сблизись, сдружились, хоть я и намного моложе. Я ведь тогда еще школьником был.
Вскоре отец Сергий был рукоположен во иерея, а через пару лет стал настоятелем нового храма, в другом городе.
Однако жизненные пути как разбегаются, так часто и сходятся вновь. Моя дорожка привела меня в тот же город, только в другой храм, где и служу псаломщиком.
С отцом Сергием виделись теперь чаще. То он ко мне в гости наведывался, то я к нему на чашку чая. Долголетняя дружба росла и крепла.
Не меч, а крест — призвание поэта —
О вечном, о Божественном вещать.
И смертных ли удел учить об Этом?
Но восполняет немощь — благодать.
В моих стихах не плоть, а сердце пело —
За каждый вздох у Господа в долгу —
В порывах строф оно переболело
И выстрадало каждую строку.
За дар Господень мзды искать не смея,
Надежды радость нахожу я в том:
Кого-нибудь когда-нибудь согреет
Посредством слова выстроенный дом.
26.02.2011 г.
Звёздочка, подруженька далёкая,
Ярко светишь в небе, одинокая.
Нет твоих сестричек – ты одна.
Ты одна, да полная Луна.
Светишь мне в окошко тёмной ноченькой,
Так же, как и я, ты озабоченно
Совершаешь свой привычный круг
Без куда-то девшихся подруг.
Разойдутся тучи предрассветные,
День подарит краски разноцветные.
Ляжешь ты за облачком поспать,
Буду к ночи ждать тебя опять.
13.07.12
Эта поездка запомнилась мне особенно хорошо — до каких-то малозначащих, но намертво въедающихся в память мелочей. Возможно потому, что она была последней из немногочисленных, но крайне насыщенных командировок в воюющую Чечню. Возможно потому, что именно во время нее произошла одна из тех встреч, которые просто невозможно забыть, а все остальное как бы «зацепилось» за нее.
Была поздняя весна или раннее лето 1995 года, точно уже не помню. Помню только, что это были парламентские каникулы, когда депутаты Совета Федерации и Государственной Думы дали задание двум своим коллегам побывать в Чечне и разобраться, что же там происходит на самом деле после взятия Грозного и чего можно ожидать в ближайшем будущем. Разобраться и рассказать им потом, по возвращении в Москву. Мне представилась как журналисту возможность поехать вместе с ними, и я ею воспользовался.
