Месяц, подаривший жизнь
Здравствуй, здравствуй чудо-месяц
Здравствуй день мой — Первомай!
Праздник радости воскреснет,
Я дарю его — встречай!
Торжество весны настало,
Лучше, право, нет поры.
И природа так устала
Под оковами зимы.
Мы летим за ярким светом,
За соцветием в саду.
Торжествует жизнь при этом
Бог дарует красоту.
После Своего Воскресения Господь наш Иисус Христос в течение сорока дней пребывал на земле.
Как только Он воскрес, Ему уже подобало быть на небесах, но Он остался на земле, чтобы уверить всех в действительности Своего Воскресения.
Своим святым апостолам Он «явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Деян. 1:3).
Христос вознесся на небо с горы Елеонской (Деян. 1:12), где так часто проводил ночи в молитве, где предал Его Иуда, откуда начинался Его голгофский путь.
Какие таинственные слова Евангелия о том, как Господь после Своей смерти и воскресения явился ученикам Своим — Луке и Клеопе — на пути в Еммаус! И они не узнали Его, поскольку «глаза их были удержаны» (Лк. 24:15). И лишь после благословения и преломления хлеба с ними, «тогда открылись у них глаза, и они узнали Его; но Он стал невидим для них» (Лк. 24:31).
Апостол Марк свидетельствует, что ученики не узнали Его, потому что Он «явился в другом образе» (Мк. 16:12).
Это встреча апостолов с неузнанным Христом «в другом образе» всегда волновала меня своей экзистенциальной загадочностью:
Путника неузнанным отправить в ночь! В скитальце
Не признать глаза Его и губы!
Голоса Его не различить и пальцы,
Преломляющие хлеб, не разглядеть — к чему бы?
И, напротив, поражали свидетельства внезапного «узнавания», ликование при получении вестей — от Него.
Пусть облаков кочуют корабли,
Неведомых обличий и оснастки.
И сорок дней минует после Пасхи
И небеса склонятся до земли.
Он оттолкнется невесом и светел
Заветом Новым-Смерти больше нет!
А там внизу Апостолы, как дети
Глядят...
и в дымке тает силуэт.
Так благодать прольется новым днем
Сквозь Вознесенья тихое прощанье,
Знаменье, изумленье, обещанье
И будет Он во Царствии Своем.
Пробежит рваной тучей,
Словно ветер над полем,
Образ в памяти жгучей —
И не спишь поневоле.
Вновь тоски выше крыши.
Плакать — дело пустое:
Толи небо не слышит,
Толи что-то другое.
О, sapiens homo,
познаньем влекомый,
открыл ты и земли, и реки,
но знаньем владея,
бациллою змея
ты стал заражённым навеки.
О, sapiens homo,
тебе ль не знакомы
все беды, что созданы ложью?
Паденье имея,
убей в себе змея,
покайся, пока ещё можно.
Христовы слова «Когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе» относятся равно и к крестной смерти Спасителя, и к Вознесению Господню. И оба эти события равно — но разно — являют нам действие Божие о нашем спасении. Когда Христос умер на кресте, привлек Он к Себе сначала и, видимо, лишь малое стадо тех, которые оказались способны и в силе поверить в победу любви над ненавистью, победу жертвенной, крестной преданности друзьям над страхом. Он привлек тех, которые сумели прозреть новое откровение о Боге во Христе, воплотившемся Слове Божием.
Христос явил нам образ Божий совершенно по-новому, так, как человек Его и помыслить не мог, так, как человек себе и пожелать Его не мог. Бога, явившегося в смирении, Бога униженного, Бога, беззащитно Себя отдающего по одной любви, Бога, как будто бессильного Себя Самого защитить, Бога, Который был окружен ненавистью и как будто побежден, Бога, Которого языческий мир был вправе презирать, потому что Он ничего не являл из того, чего хотели от Бога своего: мощи торжествующей — немногие оказались способны этого Бога принять, этого Бога узнать, Ему поклониться. Тем более, что этот Бог нам сказал: образ даю вам, которому вы должны последовать; не только Он Сам пошел путем предельного смирения на крест и муку, но и нам повелел таковыми же стать и тем же путем идти.
Притаилась река в камышах.
Воду пьют утомлённые кони.
На кудрявых стоит облаках
Белоснежная цапля в затоне.
И не ждёшь ни зимы, ни беды.
И не надо ни денег, ни хлеба,
Лишь сидеть бы у тихой воды,
Где такое хрустальное небо…
Вечно тянет к спокойной реке
Убежать из бетонной высотки,
Слушать птиц в молодом ивняке,
И смотреть на рыбацкие лодки.
Плакал монах перед Богом
В чистом смиренье своём.
Он вопрошал не о многом
Каждым молитвенным днём.
Разве в чинах возвышенья,
Здравия в сладкой тиши?
Нет, он искал исцеленья
Жаждущей Неба души.
Мiра прилоги* отринув,
Вне суеты и тревог
Вёл в умилении инок
С Богом святой диалог.
Берёзу посадила на лужайке,
У дома, где газонная трава.
Твердят все легкомысленной хозяйке:
Цветущих яблонь лучше красота!
А мне милей берёзы одеянье,
Свисающих кудряшек перепляс,
Весной серёжек нежное качанье
И белой кожи в крапинку атлас.
В ней милый образ русского приволья,
Озёрных скал, полей живая даль,
Люблю её за нежность белостволья,
За лёгкую и кроткую печаль.
Посёлку Буды
Спой, соловушка милый,
О зелёных лугах,
Где с тобой мы парили
В недосмотренных снах.
Спой о вербах печальных,
О росистой траве,
О холмах величавых,
Что застыли навек.
Спой о Родине милой –
Украине моей,
Что народ мой взрастила
Широтою полей.
Общество потребления, упакованное в иллюзии, подобно плавильному котлу, в котором алхимия лжи порождает чудовищ разума, с маниакальным упорством называющих все это «торжеством свободы» и вершиной «просвещения». Но эпоха просвещения уже канула в лету, знания сводятся лишь к квалифицированному выбору между трех известных вариантов одной и той же глупости, любовь понимается как все та же плоская шкала удовольствий с открытой дверью в спальню, а доброту и сострадание подменяют безразличной толерантностью, которая не протянет руку помощи погибающему от голода и бомбёжек, а лишь деликатно спрячет неприятие разного рода извращений, превращающих человека в обезьяну. Дарвинизм, запущенный в биологию, пустил свои корни и в обществе, породив жестокого монстра. Эволюция общества, дойдя до точки социального дарвинизма, пытается выбросить человечество из духовной сферы, и направление выбрасывания, по сути, не играет никакой роли в самом процессе расчеловечивания: превратят ли обезьяну в человека, или человека назовут потомком обезьян, итог подведет черту под целой цивилизацией.
Тёплый вечер под сумраком таял,
Речка билась о влажный причал.
Журавлёнок, отставший от стаи,
В тёмном небе протяжно кричал.
Одиноко, в темнеющем мраке...
Тяжелели крыла на лету...
Словно эхо в глубоком овраге,
Скорбный крик разрезал темноту.
Почему-то отстал он от стаи,
Заблудился в небесных мирах,
И теперь беспокойно летая,
Звал своих, сквозь усталость и страх.
Ну, скажите, скажите на милость,
Как же с ним мне сейчас не страдать?
Мне бы нежность, что в сердце таилась,
Всю до капли ему передать.
Всю бы силу, что тело скрывало
Отдала я ему — «Долети...»,
Я ведь знаю, как страшно бывало,
Если сбился однажды с пути.
Я проходил по барахолке,
Где каждый — купчик и делец,
И встретил ангела в бейсболке,
Он протянул мне леденец.
Такая сказочная кроха,
Весёлый луч на волосах.
И прекратилась суматоха,
И растворились на глазах
Все эти чайники и плошки —
Осколки промелькнувших дней.
И только белая ладошка
Лежала лодочкой в моей.
Это интервью основателя аналитической психологии было опубликовано в швейцарской газете Die Weltwoch 11 мая 1945 года, через четыре дня после капитуляции немецкой армии в Реймсе. Его заголовок — «Обретут ли души мир?» — актуален до сих пор.
Die Weltwoche: Не считаете ли вы, что окончание войны вызовет громадные перемены в душе европейцев, особенно немцев, которые теперь словно пробуждаются от долгого и ужасного сна?
Карл Густав Юнг: Да, конечно. Что касается немцев, то перед нами встает психическая проблема, важность которой пока трудно представить, но очертания ее можно различить на примере больных, которых я лечу. Для психолога ясно одно, а именно то, что он не должен следовать широко распространенному сентиментальному разделению на нацистов и противников режима. У меня лечатся два больных, явные антинацисты, и тем не менее их сны показывают, что за всей их благопристойностью до сих пор жива резко выраженная нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью. Когда швейцарский журналист спросил фельдмаршала фон Кюхлера [Георг фон Кюхлер (1881-1967) руководил вторжением в Западную Польшу в сентябре 1939 г. Он был осужден и приговорен к тюремному заключению как военный преступник Нюрнбергским трибуналом] о зверствах немцев в Польше, тот негодующе воскликнул: «Извините, это не вермахт, это партия!» — прекрасный пример того, как деление на порядочных и непорядочных немцев крайне наивно. Все они, сознательно или бессознательно, активно или пассивно, причастны к ужасам; они ничего не знали о том, что происходило, и в то же время знали.
— Открыли тетради и записываем число: 8 мая. Сегодня у нас вместо урока по арифметике будет урок внеклассного чтения.
«Ура! Я как раз „домашку“ не выполнил», — подумал с радостью Колян. Хотя, может быть он так и не подумал — все равно почти никогда не выполнял домашнее задание, но глаза его засветились от предвкушения в очередной раз послушать истории от учителя, не заботясь о необходимости в любой момент быть готовым выйти отвечать к доске.
Весь третий «А» вздохнул облегченно, это точно: они любили уроки внеклассного чтения. Сейчас Мария Михайловна расскажет что-нибудь интересненькое. Как, например, на том уроке внеклассного чтения она рассказывала, что очень скоро труд уборщицы не будет востребованным, так как при мытье полов будут использовать машину, и надо приобретать навык управлять техникой. Так что и уборщица должна быть образованной — это не шваброй махать, как сейчас тетя Маня работает.
Это, видимо, блажь у меня.
Иногда так бывает, бывает,
Разглядишь в абрикосовом мае
Недосказанность прошлого дня.
Как мечтатель, обняв тишину,
Разрывая тоски паутину,
Вдруг в уме дорисуешь картину —
Вот такую же точно весну.
Тот же запах акаций пьянит,
Те же белые гроздья сирени
Липнут к небу. И жизнь без мучений,
Без ошибок и взрослых обид.
Она вошла в собор, когда Литургия уже закончилась. Надо сказать, что в тот день праздновалась память святого мученика Порфирия, пострадавшего за Христа почти тридцать лет тому назад. Это случилось именно здесь, в Ефесе, во время посещения города нечестивым императором Юлианом Отступником. Вероятно поэтому местный епископ, престарелый Владыка Иоанн, будучи уроженцем Ефеса, отмечал день памяти своего святого земляка с особой торжественностью, и лично совершал в его честь праздничную службу. А после нее подолгу молился в одиночестве в соборном алтаре.
Тем временем в притворе молодой диакон Донат, келейник (а в будущем наверняка и преемник) Владыки разбирал приношения прихожан, раскладывая их на две кучки. Направо что получше — для храма и для клира. Налево что похуже — для нищих, эти и такое съедят! Увы, доля нищих опять оказалась больше, чем доля клира. Но что поделать, если прихожане так скупы и самолюбивы! И потому поступают по известной поговорке: на Тебе, Боже, что нам негоже. Ни веры, ни страха Божия, ни любви…
Хочешь согреться — грей! /Светлана Коппел-Ковтун/
Хочешь согреться — грей,
Только не кофе с чаем...
Что ж мы так различаем,
Боль чью-то со своей?
Веришь? В слезах их — соль,
Соль, что и камень точит,
Знаешь, чужая боль,
Тоже ведь кровоточит.
В каждом — живая плоть —
Сердце в груди, не камень.
Дай им добра ломоть,
И обогрей словами.
Ни там — ни сям. Так в умной литературе привыкли говорить об интеллигенции. От земли отлепились, на небо не взлетели. С мужиком рассорились, а в отношениях с Западом дальше холуйской прихожей не приблизились. Как сказал «наше всё»:
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Сегодня словами «ни там — ни сям» можно описать жизнь множества русских людей, с натяжкой относящихся к классу или прослойке интеллигенции.
