Общество потребления, упакованное в иллюзии, подобно плавильному котлу, в котором алхимия лжи порождает чудовищ разума, с маниакальным упорством называющих все это «торжеством свободы» и вершиной «просвещения». Но эпоха просвещения уже канула в лету, знания сводятся лишь к квалифицированному выбору между трех известных вариантов одной и той же глупости, любовь понимается как все та же плоская шкала удовольствий с открытой дверью в спальню, а доброту и сострадание подменяют безразличной толерантностью, которая не протянет руку помощи погибающему от голода и бомбёжек, а лишь деликатно спрячет неприятие разного рода извращений, превращающих человека в обезьяну. Дарвинизм, запущенный в биологию, пустил свои корни и в обществе, породив жестокого монстра. Эволюция общества, дойдя до точки социального дарвинизма, пытается выбросить человечество из духовной сферы, и направление выбрасывания, по сути, не играет никакой роли в самом процессе расчеловечивания: превратят ли обезьяну в человека, или человека назовут потомком обезьян, итог подведет черту под целой цивилизацией. Какая цивилизация? — спросит любопытствующий, вспоминая все, что он знает о скудном духовном мире охотника — собирателя времен раннего мифического неолита, уже осваивавшего технологии земледелия и скотоводства. Но предложенная периодизация становления человека-обезьяны не даст ответа на фундаментальный вопрос историософии: было ли развитие человека эволюционным или инволюционным, и что же такое человек как не дух, двигатель этого развития? Усеченный дарвинизмом дух легко впишется в плоский мир, обращенный в самого себя, лишенный вертикали и глубины, мир, в котором удобно жить только идя на компромисс с совестью. И о каком духе можно говорить в наше время, когда смерть поставлена на конвейер, а оружие массового уничтожения выполняет функции поддержания мира, доказывая парадокс перевернутой цивилизации: нет ничего фундаментального, что не послужило бы интересам большой игры за передел мира и переформатирование сознания.
Согласно эволюционной модели обезьяна взяла в руки топор, чтобы стать человеком, труд превратил кроманьонцев в хитрецов, воспринимающих сам труд уже с позиции обмена и запасов. Тогда чем-же закончится процесс тотальной автоматизации как производственной сферы, так и быта? Новыми кроманьонцами? Ведь именно грубый физический труд, согласно мифическому дарвинизму, и сделал вид homo sapiens производящей прибавочную стоимость личностью, выигравшей конкурентную борьбу за право потреблять лучшее.
20 век начался с феноменологии, утверждавшей, что любое знание первоначально есть явления (феномены) в сознании человека. Интенциональность — свойство сознания быть направленным на объект. То есть, мы видим все ту же устремленность внутрь, без вертикали событий и объяснения их причинно-следственной связи. Мир сворачивается в феноменологии до объекта познания в познающем, замыкаясь на самом себе в человеке. В неопрагматизме, оформившим социальный дарвинизм фундаментальной подменой духа мещанским ощущением комфорта, уже на сломе эпох, завершающее слово в философии отдается на откуп интереса сиюминутного, разрушающего связь не только с вертикалью, но и с протяженностью исторического. Прагматизм утверждает, что истинным является лишь то, что работает и приносит пользу. То есть мир — это максимальная польза сиюминутного выбора. Аналитическая философия, предшествовавшая оформлению прагматизма, утверждает, что язык есть форма социальной игры, сознание представляет собой особую форму объяснения человеческого поведения при помощи языка. Но разве не это мы наблюдаем в информационном пространстве сейчас, где игра в подмену смыслов становится направляющим вектором интерпретации происходящего? Таким образом, язык становится первичной реальностью, вынося человека в пространство игры, где возможна любая подмена смыслов. Структурализм, оформившийся в 50-70-е годы ХХ века, утверждал, что в основе самых разных культурных явлений лежат структуры, построенные на противопоставлении фундаментальных понятий, например сырого как символа природного и приготовленного на огне как символа цивилизованного. Оформив социальную инженерию, как науку управления, структурализм вывел основной прием противопоставления культур по лекалу «двойных стандартов», став фундаментом глобальных манипуляций.
Основной термин экзистенциализма (50-60 годы ХХ века) гласит, что человек конечен, обречен на свободу и вынужден бороться с миром за смысл своего существования. Обреченность на свободу, не имеющую границ, заводит человека в тупик, предоставляя бесконечный выбор «свобод», за которые нужно бороться или платить. При всем при этом под жизнью подводится большая жирная черта, почти что гильотина времени как дополнения вечности, почти что для кроманьонцев, лишенных духа и связи с Господом. Но разорванность дополняется социальной приманкой в неомарксизме, пожалуй, единственном материалистическом философском течении, вскрывающем бездушность созданной системы со всей неприглядной правотой. Отчуждение — термин Маркса, означающий в экономике передачу произведенного работником товара собственнику предприятия, а в более широком контексте — ситуацию, при которой жизнь человека проходит на работе, в обществе и культуре, которые угнетают его творческое начало. Стоит заметить, что только неомарксизм обозначил утрату духа в поиске пути, но поместив сам процесс в рамки производственных отношений. Он назвал личность, участвующую в перераспределении богатств, одномерной чичностью, лишенной все той же вертикали пути.
Вся философия ХХ века ознаменовала разрыв человека с самим человеком как творением Господа. Все творческие силы интеллектуального труда были брошены на это поле битвы. Интенция, как усилие познающего, сводилось не к эйдосам и аристотелевской логике в поиске противоречий выбора и осознания, а внутрь познающего в отрыве от Творца.
В досократовской натурфилософии эйдос понимается как организующее начало вещи в чувственно воспринимаемом континууме, где наружность вещи определяет ее существование. Подобное эйдотическое оформление вещи мыслится как результат воздействия на пассивное субстанциональное начало (архэ, ἀρχή) начала высшего, реализующего закономерности мира; такое начало (логос, λόγος) выступает целеполагающим для производной от него вещи. То есть, мы видим устремленность человека в мир идей, мир Творца и стремление уловить синергию в видимом мире. Но век ХХ, став самым кровавым в истории человечества, требовал оправдания и оформления сиюминутного, чему и послужила вся философская мысль.
Великий дар — осознание происходящего, и степени осознанности приоткрывают и глубины собственного сердца, столь же недоступные многим, как и высоты иных галактик, так и логику изменений внешнего мира, которую так умело скрывают за информационной какофонией телевизионных ящиков. Иллюзии бесконечны в своем повторении, они лишь меняют названия их красочной раскраски, выдавая безумие за вспышку озарения, подменяющую осознанность радостью потребления. Ограниченный телевизором разум порождает только отражения иллюзий, где правду и невозможно найти, разве что отказаться от каждого утверждения, навязанного обществом потребления, выкинуть мнимое удовольствие от дешевого холодильника, купленного в кредит, и задуть огонь страстей, разрушающих осознанность их последствий. Формирование личности, удобной для сиюминутности, стало фундаментальной задачей философии ХХ века, вырвав у познающего разума высшую цель размышления — связь с Творцом и пути установления этой связи. Пожалуй, только Православие устанавливает эту связь через глубинный анализ человека не в самом себе и не в меняющемся мире чужих целей, а в мире того человека, который сотворен по образу и подобию Господа.
