Омилия

Дорогие мои лица,
Дорогие голоса!
Омилийцы, омилийцы!
Вот и Пасха — чудеса!
Все бежим в своих колесах,
Все мы — белочки судьбы…
Но в Омилии — серьезно! —
Распрямиться сможем мы.
— Распрямиться, разобраться,
Ума-разума набраться,
С православным поболтать,
Поздний вечер скоротать…
Здесь весенний ветер реет,
Здесь витаем в эмпиреях…
Знать, Светлане, и Андрею
В Светлый праздник — исполать!
Дивный воздух из Эдема
Каждый вечер здесь вдохну…
И «Спасибо!» скажем все мы
За Омилию-страну!

Сердечно поздравляю с наступающим Светлым Христовым Воскресеньем царственную чету удивительной страны Омилии — Светлану и Андрея — и всех омилийцев, милых моему сердцу.
С любовью Нижегородская Омилийка (а похристосуемся завтра)

Бывали дни: злой дух меня тревожил
И сердце каменело от тоски.
Мороз бежал по нежной коже,
И обручем сжимало мне виски.

Но я смотрела с верой на икону:
Просила, — Господи, меня Ты успокой.
И даруй жить по — Твоему закону.
И благодатью сердце мне покрой.

Я видела любви святые очи
И со стыда сгорала перед Ним.
А Богородица взглянула в сумрак ночи:
Христос, как прежде, был гоним.

И я взмолилась: Господи, помилуй!
Возьми же мое сердце навсегда.
Все в мире глупо: деньги, слава, милый.
Есть только Ты — пречистая вода.

Было время, «творцы» анонимок,
Ночь глотая и дым папиросы,
На других сочиняли доносы…
Красным цветом последний путь вымок…
А сегодня — пора невидимок,
Дядек, тёток, юнцов желтоносых.
Эти сами приходят, без спросу,
Что им нужно? Дешёвый мой снимок?

2012

«Вот и лето прошло…»

Самая волнующая на земле, а может, и на небе, тайна — откуда приходит любовь: к цветку, к человеку, к поэту. Никогда точно не знаешь — надолго ли она: на мгновенье, на год, на жизнь. Любовь сама себе закон и благодать, она свободна и всесильна.

Стихи Арсения Тарковского я полюбила сразу и навсегда. В маленьком кинотеатрике на окраине Киева в 1982 году показывали фильм Андрея Тарковского «Зеркало». Это было событием для города, — в то время имя великого режиссера произносились полушепотом, и было своеобразным паролем — так узнавали своих.

«Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как Богоявленье»,

Пусть звучат голоса Тарковских

«Пусть звучит голос Андрея, пусть звучит голос Арсения Александровича, пусть они звучат!» — говорит Ольга Самолевская, организатор юбилейного вечера Андрея и Арсения Тарковских, прошедшего 9 апреля 2012 года в Киевском Доме кино.

В нынешнем году праздник двойной — великому режиссеру Андрею Тарковскому исполнилось бы 4 апреля 80 лет. А у его отца — великого поэта Арсения Александровича Тарковского в июне круглая дата — 105-летняя годовщина со дня рождения. Боюсь лишний раз произнести слово «юбилей» не только потому, что эти цифры никак не рифмуются с этими удивительными, творческими и вечно юными людьми, не только потому, что кинокритик Александр Рутковкий очень резко высказался против «всякой юбилейщины», которая никак не вяжется с именами этих гениев, но и потому, что вечер получился по-настоящему поэтическим и возвышенным.

В этот день в Берлине было солнечно, но уже прохладно. Сентябрь, все-таки. Вздыхая, я вышел на балкон, и решительно положил на бок оба горшка с саженцами. Ложкой выковырял из них землю вместе с ростками. Авось, на новом месте приживутся…

Всю дорогу на электричке я осторожно держал в руках тяжелый пакет. Ехать нужно было на другой конец города, до самого Шарлоттенбурга. На выходе из метро снова заплутал: не на ту сторону вышел. А что я, виноват, что они такие одинаковые? Осень выдалась жаркой.

Пока дорогу искал, подобрал еще несколько каштанов. Они здесь валялись везде. Где каштаны росли. Вот и нужные ворота….

Мне показали подходящее для посадок место. Вдоль забора. Кое-где земля была достаточно сырой, в других местах — суховатой. Но выбора у меня не было: другого участка никто не предложит.

Совок для посадки был вполне удобный, но нагибаться приходилось часто, да и солнце палило сильно. Осень выдалась жаркой. Вроде, посадил все. Но совесть местами болела: гарантии, что все саженцы выживут, не было никакой.

Я вздохнул: оставалось только ждать.

Звёзд сегодня на небе — грошú,
Ночь на время осталась без дéла.
И в природе бывают пробелы,
Но страшнее — пробелы души,

Мысли-мухи — вразброс — ни о чём
И корёжит судьбу от сумятиц,
И знобит от тринадцатых пятниц,
Да гори они синим огнём!

Сколько мрака скопилось внутри,
Словно пыли на старой фуфайке!
Исповедую всё, без утайки,
Встречу батюшку сам, у двери…

2012

Маслúчная гора. Кровавый пот.
А сад благоухающий цветёт…
С небес глядит испуганно луна.
Грядёт событий бедственных волна.

Ещё немного, и взойдёт на Крест,
На Свой Страстной Голгофский Эверест,
Тот, Кто безгрешен, Тот, Кто чист и свят,
И будет за грехи других распят.

Не смерти Он боится, не скорбей –
Придавлен злом, пороками людей.
Отцом на время брошен, одинок…
Скорбит смертельно неповинный Бог.

Друзья уснули – те, кого просил
Не спать, держаться из последних сил.
Одно лишь слово Сына, и Отец
Отменит казнь, трагический конец.

Но добровольно Он взойдёт на Крест
И бросит вызов аду, Свой протест.
И жертвой миру станет Божий Сын.
Никто, кроме Него… Лишь Он Один…

09.04.12

 Еще печаль не так сильна,
Хотя давно легла на землю,
Еще пока душа вольна
Сказать любви своей: «Приемлю».

Еще пока возможен шаг
Назад от этой крестной муки,
Хотя разменян на пятак
И предан Бог толпе. И руки

Что деньги взяли, всё дрожат,
Глаза горят огнём беспечным,
Иуды знак толпою взят,
Но проклят временем навечно.

Страстной четверг. Природа ждет
Не то надежды, или света,
И каждый лист, почти как гнёт,
Несет мгновение. Билеты

Давно зевакам царь раздал,
Земной страны. Но Царь Небесный
Один лишь ведал, как призвал,
На Муку Сына. Всё известно

Как лес нагой рыдал и пел,
И в колокольной боли храма,
Ребенок радугу узрел,
Толпа же та не знала срама.

И в исступлении зевак
Свершалось чудо вечной сути,
Христос, распятый за пятак,
Взошел на трон. А вьюга крутит,

Срывает листья с тех дерев,
Что трепетали в миг страданья,
Царя царей. Скрипучий хлев
Ему был домом. Мирозданье

Заметки в дневнике после чтения святых отцов.

Отечество моё не здесь,
                     оно — за облаками.
Пришельцы мы, но если
                                 вера есть,
то Бог наш не оставит нас,
Он с нами.

Так будем терпеливо крест нести,
нам в жизни данный,
                       биться со грехами
упорно, неотступно, как с врагом.
Чтобы Христос коснулся нас
                           молитвой и слезами.

Тишина разлилась по церковным углам,
Все притихли, лишь теплятся свечи.
Нежный дым из кадильниц – густой фимиам
Лёг к молящимся людям на плечи.

Скорбь на лицах у всех, скупо слёзы блестят –
Вспоминаются Страсти Христовы.
И слова режут сердце, набатом звучат,
И в глазах муки Крестные снова.

Как же, Господи, мог Ты всё это стерпеть?
Сколько силы в Тебе и смиренья?
Невозможно представить, тем паче смотреть
На страданья Твои и мученья!

Иглы нáмертво впились – Твой «царский» венец
Обрамляет главу Пресвятую.
Ты – Единый Безгрешный, но Бог, Твой Отец,
Выбрал долю Тебе непростую.

Ты всё знаешь, и воля Отца для Тебя
Есть закон, что исполнить придётся.
Ты сознательно терпишь, всех грешных любя,
А в груди сердце трепетно бьётся.

Нет живого кусочка на теле Твоём –
Изуверы исправно старались.
Очи кровью залиты, но даже при том,
Все глумились и злобно плевались.

Эппштайн. Маленький городок возле Франкфурта. Не того, что на Одере, на границе с Польшей. А на Майне. В Западной Германии.

Городок маленький и живописный. Горы Таунус. Развалины старинного замка. Речка, ставшая ручейком. Одна часть города — в долине, другая — разбросана по горам. Хотя, в этих местах, самая высокая гора — меньше тысячи метров высотой. И то в стороне. По всем этим горам тропинки проложены, чтобы туристам было удобнее. Через гору перейдешь — и новый городок. Все они аккуратные, чистые, одинаковые. Грибов в лесах много, ягод тоже. Ведь местные жители их не берут: боятся отравиться. Привыкли все съедобное в магазинах покупать. Однажды я зашел в местный магазинчик, и увидел старинную гравюру: вид Эппштайна: стаи уток плавают по пруду. Судя по рисунку, пруд этот образовался после того, как местный ручеек перегородили плотиной. Сама плотина была четко прорисована на гравюре. Да, все меняется: сегодня этот ручеек утка бы вброд перешла.

Уже позади скорбный час ожиданья,
Молитва к Отцу в Гефсиманскую ночь,
Когда выбор сделан был в пользу страданья,
Когда предстояло Себя превозмочь.

О Господи, как же маслины пахучи!
Как ночь превосходна, луна хороша!
Но кто, как не Ты о Кресте знает лучше –
Смертельно скорбит и страдает душа.

Вот факельный блеск осветил, словно сцену,
Трагических действий площадку в саду.
Иуда-предатель замыслил измену –
Лобзаньем обжёг, осквернил чистоту.

Клеймо на чело всему роду земному
Своим поцелуем Иуда нанёс.
Могло ли в ту ночь всё пойти по-другому?
Могло – не могло… Без ответа вопрос.

«Мой друг, целованием ли предаёшь ты?
Три года ходил ты со Мной, хлеб Мой ел.
Сидел за столом у Меня, так чего ж ты
Так дерзко предать нашу дружбу посмел?»

Но поздно… Душа умерла у Иуды.
Навеки погибла всем грешным в пример…
И полнится ад, быстро множатся груды
Душ наглых изменников, злостных химер…

11.04.12

Как чуткое сердце – молитвы предтеча,
Оно не подвластно тоске –
Апрельское утро, но будет ли вечер,
А если и будет, то с кем?

По улице Пушкина, дальше – по плану:
Сбежать мимо пашен, садов,
Да к дикой черешне, у края баштана,
От города, книг, неладов,

Где небо другое, где всё – по-другому
И воздух росистый густой.
Я, кажется тут, не скучаю по дому,
И трогаю ветви рукой…
2012

 Непостижимость этих звуков,
Так, словно в них – иная явь,
Чем просто шум, чем просто мука,
Что не познаешь, не приняв.

Так зазвучит порой как песня
В душе поэта суть времен,
И сердца трепетом воскреснет,
И зазвенит, как перезвон,

То плеск волны, то шепот листьев,
В любви нет истины иной,
И невесомы станут кисти
Дерев уставших. Солнца зной

Не обожжет влюбленных. В этом
Сокрыта истина земли,
Совсем не нужно быть поэтом,
Чтоб ждать и верить. Тихо шли

Года по миру. И не тайна,
Как облетали листья вниз,
А то, как встретились случайно
Мы на земле. И тихий бриз

С непостижимым шумом моря
Ласкал пространство. День угас
А звуки мира снова спорят
Один и с другим, но не о нас

В Гефсиманском саду
тишина и покой.
Только адская боль
неотступно со мной —
сердце мне разрывает.
Стенает душа:
смерть вонзается жалом
по чуть-чуть, не спеша.
Мне бы птицею в небо
вспорхнуть — улететь,
мне бы жизнь, словно песню,
скорее допеть.
Растопырив ладони,
черпать облака...
Жизнь уже невозможна,
смерть же медлит пока.

Виктор сидел под деревом и дышал. Конечно, он дышал и в городе, но не так, как здесь. Он жадно вдыхал в себя волшебные струи, казавшиеся ему зелеными на вкус. Воздух этого леса был весь пронизан запахом трав и листьев, пряным ароматом камыша в соседнем болотце. Сверху же его чуть присыпали птичьим щебетом и жужжанием жуков и пчел.

— Здорово, что я сюда выбрался. Только этот запах в репортаже не опишешь, все равно пресно получится.

Он полулежа прислонился к огромному дубу. Дерево жило здесь не одну сотню лет, пока не дождалось городского гостя, чтобы тот прислонился к его массивному корявому стволу.

Именно в этот ствол с визгом и чмоканьем вонзилась пуля. В двадцати сантиметрах от головы Виктора. Тот медленно сполз на землю, взъерошив о кору дуба волосы на затылке. И во время: вторая пуля вонзилась в дуб именно в том месте, где только что была голова Виктора.

— Снайпер… Откуда?! И зачем я ему понадобился? Миллионов у меня нет, политикой не увлекаюсь.

Виктор отполз в небольшую ложбинку. Следующая пуля срезала ветвь, которая накрыла Виктора точно балдахином.

— Спасибо, прикрыли…

Котик

Недовольно лает пёс:
Не отдам коту я кость!

Но ответил котик псу:
Кость и сам я не возьму.

Если рыбка бы была,
То стащил бы без труда!

Мишка

Мишка плачет и рычит:
Сильно зуб его болит:

Вы быстрей меня лечите,
В лес скорее отпустите.

Там в лесу бочонок мёда,
Мне доесть его охота!

Зайка

Зайка спрятался под куст:
Никакой я вам не трус.
А дрожу я потому,
Страшно очень одному!

Забодает нас коза!
Настроенья нет с утра.

Навострила она рожки
И бежит к нам по дорожке.

Стой, коза, не торопись!
Лучше нам ты улыбнись!

Угостим тебя мы травкой
Молочко, чтоб было сладко.

Из цветов сплетём венок
Чтоб хорошим стал денёк.

Мы погладим твою шёрстку,
Бантик сделаем на рожку.

И не будешь ты бодливой,
Станешь доброй и счастливой!