Вы здесь

«Душевный бедняк» Платонов

Человек вы — талантливый, это бесспорно, бесспорно и то, что вы обладаете очень своеобразным языком… Но, при неоспоримых достоинствах работы вашей, я не думаю, что её напечатают, издадут. Этому помешает анархическое ваше умонастроение, видимо свойственное природе вашего «духа». Хотели вы этого или нет, — но вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический, это, разумеется, неприемлемо для нашей цензуры… Максим Горький, писатель (письмо А. Платонову, 1929 год).

Травля Андрея Платонова

Активная травля Андрея Платонова началась уже в 1929 году, когда его рассказ «Усомнившийся Макар» стал мишенью критики лидера РАПП Авербаха:

Рассказ Платонова — идеологическое отражение сопротивляющейся мелкобуржуазной стихии. В нём есть двусмысленность, в нём имеются места, позволяющие предполагать те или иные «благородные» субъективные пожелания автора. Но наше время не терпит двусмысленности; к тому же рассказ в целом вовсе не двусмысленно враждебен нам.

В марте 1929 года Платонов пишет первую редакцию повести-хроники «Впрок». Её отклоняют многие журналы и издательства, пока всё-таки не публикуют (в новой редакции) в 1931 году в журнале «Красная новь». По убеждению многих, эта публикация сломала жизнь Андрею Платонову, хотя с другой стороны очевидно — обречённым он был изначально, хотя бы вследствие того, что Горький назвал «анархическое умонастроение, видимо свойственное природе «духа».

Так или иначе, но «Впрок» попала на стол «вождю народов».

К сведению редакции «Красная новь». Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами-коммунистами с целью продемонстрировать свою непревзойдённую слепоту. Р.S. Надо бы наказать и автора и головотяпов так, чтобы наказание пошло им «впрок»…

Иосиф Сталин, руководитель Советского государства

Этой своей запиской в редакцию журнала «Красная новь» вождь сказал «фас», и «собаки» — кто в азарте, кто из зависти к очевидному таланту автора, кто из страха — кинулись лаять и кусать:

Во избежание всяких кривотолков считаю своим долгом заявить: я считал и считаю этот рассказ возмутительно издевательским, контрреволюционным. При обсуждении его я категорически протестовал против его напечатания. Ныне по редакциям журналов путешествует такой же возмутительный рассказ об ударничестве того же автора. Боюсь, что найдётся «великодушный» редактор, который его напечатает…[2]

Массы бедноты и середнячества строят колхозы. Партия руководит колхозным движением. Почему же Платонов изобразил коллективизацию как бюрократическую выдумку, почему он с презрением отнесся к энтузиазму масс? Потому что Платонов есть анархиствующий обыватель, всё более отчётливо превращающийся на деле в литературного подкулачника…[3]

Алексей Селивановский, критик

И так далее, и тому подобное. Солистом этого «хора», несомненно, стал Александр Фадеев, тогда редактор «Красной нови» и инициатор публикации повести[4]:

Всякий, знающий классовую борьбу в нашей деревне и участвовавший в ней, знает этот тип хитрого, пронырливого классового врага, знает, как часто пытается кулак надеть маску «душевного» бедняка . Одним из кулацких агентов указанного типа является писатель Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов в маске «душевного бедняка», простоватого, беззлобного, юродивого, безобидного «усомнившегося Макара». Он сыплет шуточками, прибаутками, занимается нарочитым и назойливым косноязычием. Но, как и у всех его собратьев по классу, по идеологии, под маской простоватого «усомнившегося Макара» дышит звериная, кулацкая злоба, тем более яростная, чем более она бессильна и бесплодна. Коммунисты, не умеющие разобраться в кулацкой сущности таких «художников», как Платонов, обнаруживают классовую слепоту, непростительную для пролетарского революционера…[5]

Александр Фадеев, писатель

Относительно этой статьи Фадеева, литератор В. Полонский записал в своём дневнике:

Я говорил Платонову: «Не печатайте. Эта вещь контрреволюционна. Не надо печатать». Фадееву нужен был материал для журнала — он хотел поднять «Красную новь» до уровня, на котором она была «при Воронском». Но «Впрок» прочитал Сталин — и возмутился. В «Правде» была статья, буквально уничтожившая Платонова. А вчера сам Фадеев — ещё резче, ещё круче, буквально убийственная статья. Но, заклеймив Платонова как кулацкого агента и т. п.,— он ни звуком не обмолвился о том, что именно он, Фадеев, напечатал её, уговорил Платонова напечатать. Это омерзительно, — хочет нажиться даже на своём собственном позоре…[6]

Вячеслав Полонский, литератор

История с повестью почти вычеркнула А. Платонова из «публичной литературы». Когда в 1934 году проходил I съезд советских писателей, определивший социалистический реализм единственной «верной дорогой» для литературы, имя Платонова даже не упоминалось, однако все его попытки «вернуться» встречали «бдительный приём»[7].

Первая после 1929 года книга Платонова — сборник рассказов «Река Потудань» — была опубликована в 1937 и сразу же подверглась критике. «Религиозное душеустройство», — так диагностировал А. Платонова А. Гурвич [8]. В этом же 1937 году Платонов начинает делать первые наброски к новому роману «Путешествие из Ленинграда в Москву в 1937 году»[9]. Сдача романа в издательство «Советский писатель» планировалась в июле 1938. Но двадцать девятого апреля 1938 года был арестован и осуждён по 58-й статье единственный сын Платонова, пятнадцатилетний школьник. Он был освобождён из лагеря (благодаря содействию М. А. Шолохова и других друзей и поклонников писателя) лишь в 1941, смертельно больным, и через два года умер[10].

С 1938 года разворачивается очередная кампания против Платонова, один за другим следуют: донос в ЦК, приостановка издания книги «Размышления читателя», с политическими обвинениями Платонова как критика выступают В. Ермилов[11] и тот же А. Фадеев, статья Платонова «Пушкин и Горький» названа «путаной» и «насквозь антимарксистской», «оскорбительной для памяти великого пролетарского писателя»[12] и так далее.

С октября 1942 года и до конца войны Платонов трудится фронтовым корреспондентом газеты «Красная звезда». За это время вышли из печати четыре книги его военной прозы: «Одухотворённые люди» (1942), «Рассказы о Родине» (1943), «Броня» (1943), «В сторону заката солнца» (1945). Его очерки и рассказы с подписью «Действующая Армия» печатались на страницах «Красной Звезды» и «Красноармейца». Однако травля не замерла, её лишь приструнили на время, очевидно, из «тактических соображений». Уже в 1943 году не проходит цензуру книга «О живых и мёртвых». А в 1946 году на А. Платонова обрушивается критика за рассказ «Семья Иванова» (другое название — «Возвращение»)[13], который был объявлен «клеветой на советскую семью и героя-солдата»:

Нет на свете более чистой и здоровой семьи, чем советская семья. Сколько примеров верности, душевной красоты, глубокой дружбы показали советские люди в годы трудных испытаний! Наши писатели правдиво писали об этом в своих рассказах, повестях, стихах. Редактору «Нового мира» К. Симонову следует вспомнить своё же собственное стихотворение «Жди меня», воспевающее любовь и верность. Всё это, конечно, отнюдь не означает, что писатель не должен касаться и отрицательных, порою болезненных сторон в семейной жизни того или другого человека. Но к этой задаче нужно подходить с чистыми руками, с чистой совестью, с критериями нашей, советской, социалистической этики и эстетики. Что общего имеет с этими критериями клеветническое стремление А. Платонова изобразить как типическое, обычное явление «семью Иванова», моральную тупость главы этой семьи… А. Платонов давно известен читателю и с этой стороны — как литератор, уже выступавший с клеветническими произведениями о нашей действительности. Мы не забыли его кулацкий памфлет против колхозного строя под названием «Впрок», не забыли и других мрачных, придавленных картин нашей жизни, нарисованных этим писателем уже после той суровой критики, какую вызвал «Впрок». Мы не вспомнили бы об этом, если бы А. Платонов не повторялся. Что же касается «эстетики» А. Платонова, то и она хорошо известна. Надоела читателю любовь А. Платонова ко всяческой душевной неопрятности, подозрительная страсть к болезненным — в духе самой дурной «достоевщины» — положениям и переживаниям… Надоела вся манера «юродствующего во Христе», характеризующая писания А. Платонова. Надоел тот психологический гиньоль в духе некоторых школ декаданса, та нездоровая тяга ко всему страшненькому и грязненькому, которая всегда отличала автора «Семьи Иванова». И разве не является своеобразным гиньолем эта химера, выдуманная А. Платоновым, — этот страшноватый мальчик-старичок, изрекающий детскими устами отвратительно пошлую «мораль»! И мальчиков таких мы тоже встречали в декадентской литературе… Да и у А. Платонова в его довоенных рассказах попадались страшноватые дети — вспомним рассказ «Семён», где изображён мальчик, вообразивший себя женщиной, домашней хозяйкой. Он носит женский фартучек и вообще представляет собою маленького психологического уродца. Советский народ дышит чистым воздухом героического ударного труда и созидания во имя великой цели — коммунизма. Советским людям противен и враждебен уродливый, нечистый мирок героев А. Платонова…[14]

Владимир Ермилов, редактор «Литературной газеты»

И тут не отставал «певец «молодой гвардии» Фадеев:

Серьёзным идейным провалом является напечатание в №10/11 «Нового мира» лживого и грязноватого рассказца А. Платонова «Семья Иванова». Автор не видит и не желает видеть лица советского человека, а уныло плетётся сзади, в хвосте, являя собой пример обывательской отсталости, косности и пошлости, перерастающей в злопыхательство…[15]

С этого момента рассказы Платонова снова возвращают ему из редакций с резолюцией «не пойдёт». Всё его послевоенное творчество, как и ранее, зовётся «клеветой на советскую власть». Платонова рискуют печатать лишь детские газеты и журналы[16].

Умирал он тяжело, долго, лишённый профессии, в непризнании и бедности. М. Шолохов и «злая тень» Платонова, Фадеев (в тайне) помогали ему материально. Как пишут биографы: «Шолохов — потому что был влюблён в его прозу и личность, Фадеев — потому что чувствовал свою вину перед ним». Андрей Платонов скончался от туберкулёза. Он похоронен в Москве на Армянском кладбище рядом с сыном.

Андрей Платонов, отрывок из повести «Впрок»

– Власть у нас вся научная, а солнце не светит!

– Вредительство, пожалуй что!

– Сколько строили, думали – у нас пасмурности не будет, букеты распустятся, а оно стоит холодное!

– Это же горе! Как встанешь, глянешь, что оно не светит, так и загорюешь весь от головы вниз!

– Вон старики наши перестали верить в бога, а как солнце не загорелось, то они опять начали креститься.

– Дедушка Павлик обещал ликвидировать бога как веру, если огонь вспыхнет на каланче. Он тогда в электричество как в бога обещал поверить.

– А горело это солнце хоть раз? – спросил я у народа.

– Горело почти что с полчаса! – сказал народ и заотвечал дальше, споря сам с собой.

– Больше горело: не бреши!

– Меньше – я обрадоваться не успел!

– Как же меньше, когда у меня слезы от яркости потекли?!

– Они у тебя и от лампадки текут.

– Ярко горело? – спросил я.

– Роскошно, – закричали некоторые.

– У нас раздался было научный свет, да жалко, что кончился, – сказал знакомый мне смазчик.

– А нужно вам электрическое солнце? – поинтересовался я.

– Нам оно впрок; ты прочитай формальность около тебя.

Я оглянулся и увидел бумажную рукопись, прибитую гвоздями к специальной доске. Вот этот смысл на той бумаге:

"Устав для действия электросолнца в колхозе "Доброе начало":

1. Солнце организуется для покрытия темного и пасмурного дефицита небесного светила того же названия.

2. Колхозное солнце соблюдает свет над колхозом с шести часов утра до шести часов вечера каждый день и круглый год. При наличии стойкого света природы колхозное солнце выключается, при отсутствии его включается вновь.

3. Целью колхозного солнца является спускание света для жизни, труда и культработы колхозников, полезных животных и огородов, захватываемых лучами света.

4. В ближайшее время простое стекло на солнце надо заменить научным, ультрафиолетовым, которое развивает в освещенных людях здоровье и загар. Озаботиться товарищу Кондрову.

5. Колхозное электросолнце в то же время культурная сила, поскольку некоторые старые члены нашего колхоза и разные верующие остатки соседних колхозов и деревень дали письменное обязательство – перестать держаться за религию при наличии местного солнца. Электросолнце также имеет то прекрасное значение, что держит на земле постоянно яркий день и не позволяет скучиваться в настроеньях колебанию, невежеству, сомнению, тоске, унылости и прочим предрас-судкам и тянет всякого бедняка и середняка к познанию происхождения всякой силы света на земле.

6. Наше электросолнце должно доказать городам, что советская деревня желает их дружелюб-но догнать и перегнать в технике, науке и культуре, и выявить, что и в городах необходимо устроить районное общественное солнце, дабы техника всюду горела и гремела по нашей стране.

7. Да здравствует ежедневное солнце на советской земле!"

Все это было совершенно правильно и хорошо, и я обрадовался этому действительному строительству новой жизни. Правда, было в таком явлении что-то трогательное и смешное, но это была трогательная неуверенность детства, опережающего тебя, а не падающая ирония гибели. Если бы таких обстоятельств не встречалось, мы бы никогда не устроили человечества и не почувствовали человечности, ибо нам смешон новый человек, как Робинзон для обезьяны; нам кажутся наивными его занятия, и мы втайне хотим, чтобы он не покинул умирать нас одних и возвратился к нам. Но он не вернется, и всякий душевный бедняк, единственное имущество которого – сомнение, погибнет в выморочной стране прошлого.

Примечания:

Публикация подготовлена редакцией сайта «АртПолитИнфо». При составлении публикации были использованы материалы: Б. Сарнов «Сталин и писатели»; Н. В. Корниенко «Андрей Платонович Платонов»; Торчинов В. А., Леонтюк А. М. «Слава — солнце мёртвых»; А. П. Платонов «Впрок» и другие открытые источники.

[1] см. Л. Авербаха «О Целостных масштабах и частных Макарах», «Октябрь», 1929, №11

[2] см. письмо бывшего редактора журнала «Красная новь» Семёна Канатчикова Иосифу Сталину, шестое июня 1931 года

[3] см. А. Селивановский «В чём «сомневается» Андрей Платонов», «Литературная газета», десятое июня 1931 года

[4] Интересно, что В. Каверин в своих мемуарах указывал: «Нельзя не отметить, что по отношению к Платонову Фадеев должен был испытывать особое чувство вины. Именно по его вине жизнь Платонова была уродливо и безжалостно искажена. В повести «Впрок» в «Красной нови» Фадеев, редактор журнала, подчеркнул те места, которые необходимо было, как он полагал, выкинуть по политическим причинам. Вёрстку он почему-то не просмотрел, и подчёркнутые им места в типографии набрали жирным шрифтом. В таком виде номер журнала попал на глаза Сталину» (Каверин В. Эпилог / Нева, 1989, №8)

[5] см. А. Фадеев «Об одной кулацкой хронике», «Известия», третье июля 1931 года

[6] Из дневника Вячеслава Полонского, четвёртое июля 1931 года

[7] К примеру, восемнадцатого января 1935 года «Правда» печатает «разоблачительную» заметку «Дремать и видеть наполовину» Н. Никитина о рассказе А. Платонова «Такыр»; пятого марта о новых произведениях Платонова («Такыр», «Семейство», «Скрипка», «О первой социалистической трагедии») и прежних «кулацких позициях» и настроениях говорится в докладе оргсекретаря СП СССР А. Щербакова (Второй пленум правления Союза писателей. М., 1935), и так далее

[8] «Труд» Гурвича был опубликован в «Красная новь», 1937, №10. А. Платонов в ответ опубликовал статью «Возражение без самозащиты», «Литературная газета», 1937, двадцатое декабря

[9] В феврале 1937 года Платонов проехал на перекладных по маршруту «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева и пушкинского «Путешествия из Москвы в Петербург»

[10] С. Волков в работе «История русской культуры XX века» так описывал этот эпизод: «В писательской среде, где о сталинском разгневанном отзыве 1931 года знали очень многие, к Платонову относились как к человеку обречённому. Но беда подкралась к Платонову с нежданной стороны: 4 мая 1938 года был арестован едва достигнувший шестнадцати лет сын писателя Платон (Тоша), по доносу соученика по классу (они оба были влюблены в одну девушку) обвинённый в участии в «антисоветской молодёжной террористической организации». Хлопотать за осуждённого на ссылку в Сибирь юношу вызвался поклонник Платонова Шолохов. Как рассказывал сам Платонов, Шолохов дошёл до Сталина, который тут же при нём запросил по телефону информацию о Тоше. Юношу вернули в Москву, заново рассмотрели его дело, благожелательно выслушали его объяснения, что сознался он в терроризме «под угрозой следователя, который заявил, что если я не подпишу показания, то будут арестованы мои родители». Сын Платонова оказался в числе немногих, в отношении которых сталинская фемида просигналила «обратный ход»: накануне войны его выпустили на свободу». Однако некоторые другие источники указывают, что Шолохов так и «не дошёл до Сталина», и сына Платонова освободили вследствие заступничества Шкловского, который, каким-то образом, уговорил прокурора Вышинского. Существуют и другие версии

[11] см. «О вредных взглядах «Литературного критика», «Литературная газета», десятое сентября 1939 года

[12] см. «О некоторых литературно-художественных журналах», Большевик, 1939, №11

[13] Рассказ был напечатан в «Новый мир», 1946, №10-11

[14] см. В. Ермилов «Клеветнический рассказ А. Платонова», «Литературная газета», четвёртое января 1947 года

[15] см. А. Фадеев «О литературно-художественных журналах», «Правда», второе февраля 1947 года

[16] В последние годы своей жизни, уже будучи тяжело больным, А. Платонов работал над переложениями народных сказок. При поддержке М. А. Шолохова были изданы книги: «Финист — Ясный Сокол» (1947), «Волшебное кольцо» (1949), а также «Башкирские народные сказки» (1947). Последним произведением, над которым работал писатель, была пьеса-мистерия «Ноев ковчег (Каиново отродье)». Пьеса осталась незаконченной

artpolitinfo.ru