Берёзу посадила на лужайке,
У дома, где газонная трава.
Твердят все легкомысленной хозяйке:
Цветущих яблонь лучше красота!
А мне милей берёзы одеянье,
Свисающих кудряшек перепляс,
Весной серёжек нежное качанье
И белой кожи в крапинку атлас.
В ней милый образ русского приволья,
Озёрных скал, полей живая даль,
Люблю её за нежность белостволья,
За лёгкую и кроткую печаль.
Посёлку Буды
Спой, соловушка милый,
О зелёных лугах,
Где с тобой мы парили
В недосмотренных снах.
Спой о вербах печальных,
О росистой траве,
О холмах величавых,
Что застыли навек.
Спой о Родине милой –
Украине моей,
Что народ мой взрастила
Широтою полей.
Общество потребления, упакованное в иллюзии, подобно плавильному котлу, в котором алхимия лжи порождает чудовищ разума, с маниакальным упорством называющих все это «торжеством свободы» и вершиной «просвещения». Но эпоха просвещения уже канула в лету, знания сводятся лишь к квалифицированному выбору между трех известных вариантов одной и той же глупости, любовь понимается как все та же плоская шкала удовольствий с открытой дверью в спальню, а доброту и сострадание подменяют безразличной толерантностью, которая не протянет руку помощи погибающему от голода и бомбёжек, а лишь деликатно спрячет неприятие разного рода извращений, превращающих человека в обезьяну. Дарвинизм, запущенный в биологию, пустил свои корни и в обществе, породив жестокого монстра. Эволюция общества, дойдя до точки социального дарвинизма, пытается выбросить человечество из духовной сферы, и направление выбрасывания, по сути, не играет никакой роли в самом процессе расчеловечивания: превратят ли обезьяну в человека, или человека назовут потомком обезьян, итог подведет черту под целой цивилизацией.
Тёплый вечер под сумраком таял,
Речка билась о влажный причал.
Журавлёнок, отставший от стаи,
В тёмном небе протяжно кричал.
Одиноко, в темнеющем мраке...
Тяжелели крыла на лету...
Словно эхо в глубоком овраге,
Скорбный крик разрезал темноту.
Почему-то отстал он от стаи,
Заблудился в небесных мирах,
И теперь беспокойно летая,
Звал своих, сквозь усталость и страх.
Ну, скажите, скажите на милость,
Как же с ним мне сейчас не страдать?
Мне бы нежность, что в сердце таилась,
Всю до капли ему передать.
Всю бы силу, что тело скрывало
Отдала я ему — «Долети...»,
Я ведь знаю, как страшно бывало,
Если сбился однажды с пути.
Я проходил по барахолке,
Где каждый — купчик и делец,
И встретил ангела в бейсболке,
Он протянул мне леденец.
Такая сказочная кроха,
Весёлый луч на волосах.
И прекратилась суматоха,
И растворились на глазах
Все эти чайники и плошки —
Осколки промелькнувших дней.
И только белая ладошка
Лежала лодочкой в моей.
Это интервью основателя аналитической психологии было опубликовано в швейцарской газете Die Weltwoch 11 мая 1945 года, через четыре дня после капитуляции немецкой армии в Реймсе. Его заголовок — «Обретут ли души мир?» — актуален до сих пор.
Die Weltwoche: Не считаете ли вы, что окончание войны вызовет громадные перемены в душе европейцев, особенно немцев, которые теперь словно пробуждаются от долгого и ужасного сна?
Карл Густав Юнг: Да, конечно. Что касается немцев, то перед нами встает психическая проблема, важность которой пока трудно представить, но очертания ее можно различить на примере больных, которых я лечу. Для психолога ясно одно, а именно то, что он не должен следовать широко распространенному сентиментальному разделению на нацистов и противников режима. У меня лечатся два больных, явные антинацисты, и тем не менее их сны показывают, что за всей их благопристойностью до сих пор жива резко выраженная нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью. Когда швейцарский журналист спросил фельдмаршала фон Кюхлера [Георг фон Кюхлер (1881-1967) руководил вторжением в Западную Польшу в сентябре 1939 г. Он был осужден и приговорен к тюремному заключению как военный преступник Нюрнбергским трибуналом] о зверствах немцев в Польше, тот негодующе воскликнул: «Извините, это не вермахт, это партия!» — прекрасный пример того, как деление на порядочных и непорядочных немцев крайне наивно. Все они, сознательно или бессознательно, активно или пассивно, причастны к ужасам; они ничего не знали о том, что происходило, и в то же время знали.
— Открыли тетради и записываем число: 8 мая. Сегодня у нас вместо урока по арифметике будет урок внеклассного чтения.
«Ура! Я как раз „домашку“ не выполнил», — подумал с радостью Колян. Хотя, может быть он так и не подумал — все равно почти никогда не выполнял домашнее задание, но глаза его засветились от предвкушения в очередной раз послушать истории от учителя, не заботясь о необходимости в любой момент быть готовым выйти отвечать к доске.
Весь третий «А» вздохнул облегченно, это точно: они любили уроки внеклассного чтения. Сейчас Мария Михайловна расскажет что-нибудь интересненькое. Как, например, на том уроке внеклассного чтения она рассказывала, что очень скоро труд уборщицы не будет востребованным, так как при мытье полов будут использовать машину, и надо приобретать навык управлять техникой. Так что и уборщица должна быть образованной — это не шваброй махать, как сейчас тетя Маня работает.
Это, видимо, блажь у меня.
Иногда так бывает, бывает,
Разглядишь в абрикосовом мае
Недосказанность прошлого дня.
Как мечтатель, обняв тишину,
Разрывая тоски паутину,
Вдруг в уме дорисуешь картину —
Вот такую же точно весну.
Тот же запах акаций пьянит,
Те же белые гроздья сирени
Липнут к небу. И жизнь без мучений,
Без ошибок и взрослых обид.
Она вошла в собор, когда Литургия уже закончилась. Надо сказать, что в тот день праздновалась память святого мученика Порфирия, пострадавшего за Христа почти тридцать лет тому назад. Это случилось именно здесь, в Ефесе, во время посещения города нечестивым императором Юлианом Отступником. Вероятно поэтому местный епископ, престарелый Владыка Иоанн, будучи уроженцем Ефеса, отмечал день памяти своего святого земляка с особой торжественностью, и лично совершал в его честь праздничную службу. А после нее подолгу молился в одиночестве в соборном алтаре.
Тем временем в притворе молодой диакон Донат, келейник (а в будущем наверняка и преемник) Владыки разбирал приношения прихожан, раскладывая их на две кучки. Направо что получше — для храма и для клира. Налево что похуже — для нищих, эти и такое съедят! Увы, доля нищих опять оказалась больше, чем доля клира. Но что поделать, если прихожане так скупы и самолюбивы! И потому поступают по известной поговорке: на Тебе, Боже, что нам негоже. Ни веры, ни страха Божия, ни любви…
Хочешь согреться — грей! /Светлана Коппел-Ковтун/
Хочешь согреться — грей,
Только не кофе с чаем...
Что ж мы так различаем,
Боль чью-то со своей?
Веришь? В слезах их — соль,
Соль, что и камень точит,
Знаешь, чужая боль,
Тоже ведь кровоточит.
В каждом — живая плоть —
Сердце в груди, не камень.
Дай им добра ломоть,
И обогрей словами.
Ни там — ни сям. Так в умной литературе привыкли говорить об интеллигенции. От земли отлепились, на небо не взлетели. С мужиком рассорились, а в отношениях с Западом дальше холуйской прихожей не приблизились. Как сказал «наше всё»:
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Сегодня словами «ни там — ни сям» можно описать жизнь множества русских людей, с натяжкой относящихся к классу или прослойке интеллигенции.
Вот и утро Девятого мая!
Салютуют, спеша, воробьи.
Соловьиные песни взлетают,
Чтоб обнять все владенья свои.
Салютуют восторженно сливы,
Обеляя округу собой,
И взрываются зеленью ивы,
Наслаждаясь сполна синевой.
И светло на душе и спокойно,
И виднеется воинов рать,
Вдаль плывущих бездонной рекою
За Отчизну свою умирать.
Они идут... Они уже подходят —
Герои с окровавленных страниц.
Но вновь оборван ужас на восходе:
Кошмарный сон без голоса и лиц.
А утром плачут старые иконы.
На улицах и в душах — беспредел.
Свинцовый день, как воздух задымлённый,
Спокойно смотрит снайпер сквозь прицел.
Вчерашнее «нельзя» сегодня можно,
Нахлынувших иллюзий — через край.
Открыта дверь в часовне придорожной,
В уме упорно вертится: «Прощай!».
Это, видимо, блажь у меня.
Иногда так бывает, бывает,
Разглядишь в абрикосовом мае
Недосказанность прошлого дня.
Как мечтатель, обняв тишину,
Разрывая тоски паутину,
Там, в уме дорисуешь картину
Вот в такую же точно весну.
Тот же запах акаций пьянит,
Те же белые гроздья сирени
Липнут к небу. И жизнь без мучений,
Без ошибок и взрослых обид.
Прорастает и вверх, и вниз,
словно маятник на ветру,
корни — змеи, серьгами — лист,
вся земля в помощь этому рту;
от горошины до небес,
от вершка и до гибких струн —
стон и шорох. Аукнет лес, —
то ли музыка, то ли шум;
живо запахом вещество,
на ладони клейкая смесь,
в ней — не тысяча, и не сто...
исчисление Божье есть.
Запад изолировал себя, отказавшись участвовать в праздничных мероприятиях в Москве по случаю 70-летия победы в Великой Отечественной войне, считают итальянские журналисты. По их мнению, лидеры государств, присутствовавшие на Красной площади 9 мая, имеют не меньший политический вес, чем те, кто отказался приехать. Сомневаться в этом — трагическая ошибка, пишет итальянская газета.
Парад Победы в Москве оставил сильное впечатление, а также доказал, что Путин не изолирован. Наоборот, в изоляции оказались в итоге те, кто пропустил празднование 9 Мая, говорится в статье онлайн-издания Il Giornale d'Italia.
Как подчёркивается в статье, полагать, что присутствовавшие на параде имеют меньший политический вес, чем те, кто отказался приехать, — это трагическая ошибка.
Только вырвешься к свету из тени,
Только встанешь, опять подсекут.
Словно дни состоят из падений,
Подозрений, проклятий и смут.
Чем печальнее город безлюдный,
Злых ночей примеряющий смоль,
Тем желаннее сон беспробудный,
Отсекающий всякую боль.
Безысходности бездна глухая
Изнутри меня в небо глядит.
Даже звёзды, и те понимают,
Что я серою бездною сыт.
Намазав ночь повидлом чёрным
На хлеб земли, я отдыхал.
Кострами воздух испечённый
Сквозь щель окна в мой дом вползал.
Мечтали где-то в небе звёзды,
И где-то пряталась луна.
Плыл ветер в лодке вдаль на вёслах,
Сидела рядом с ним весна.
Был май торжественным и тихим,
Был Дня Победы зрим венец,
И маятник сквозь годы тикал
Святым биением сердец.
Она вошла в собор, когда Литургия уже закончилась. Надо сказать, что в тот день праздновалась память святого мученика Порфирия, пострадавшего за Христа почти тридцать лет тому назад. Это случилось именно здесь, в Ефесе, во время посещения города нечестивым императором Юлианом Отступником. Вероятно поэтому местный епископ, престарелый Владыка Иоанн, будучи уроженцем Ефеса, отмечал день памяти своего святого земляка с особой торжественностью, и лично совершал в его честь праздничную службу. А после нее подолгу молился в одиночестве в соборном алтаре.
А пока епископ, отложив всякое житейское попечение, молился Богу о мире всего мира, в притворе собора молодой диакон Донат занимался делами житейскими. Он разбирал приношения прихожан, раскладывая их на две кучки. Направо что получше — для храма и для клира. Налево что похуже — для нищих, эти и такое съедят! Увы, доля нищих опять оказалась больше, чем доля клира. Но что поделать, если эти люди, называющие себя христианами, так скупы и самолюбивы. И потому поступают по известной поговорке: на Тебе, Боже, что нам негоже. Ни веры, ни страха Божия, ни любви…
Гордиться славою своих предков не только можно, но и
должно; не уважать оной есть постыдное малодушие.
А.С. Пушкин
Помните, как Пушкин отзывался о Чацком*: «Все, что он говорит, очень умно. Но кому говорит он все это? … Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед репетиловыми и т. п.». Не подобным ли образом, т. е. неумно, мы ругаем наше советское прошлое перед лицом тех, кто сегодня в угоду политической конъюнктуре нападает на наших предков, нашу историю, нашу победу, при этом поощряя разгул нацизма и экстремизма. Не в одной ли колонне с ними мы оказываемся на «параде» их побед?
Разве мы не понимаем, что хулители ненавидят на самом деле нашу силу и наши победы, хоть и клеймят наши болезни. Они сами больны больше нашего и ругают наше историческое прошлое вовсе не ради торжества добродетелей, а, наоборот, ради их попрания. Ныне даже победу дедов норовят выхватить из наших рук. И что же мы? Разве не видим перед кем каемся и стучим себя в пламенную постсоциалистическую грудь? Не будет ли нам великое горе от такого неумного ума? Аналитик Андрей Фурсов как-то заметил: «дураков надо учить». Может хоть испугаемся того, что история преподаст нам достойный нашего поведения урок?
