Галка продолжала плакать, чуть тише, чуть меньше содрогались ее плечи. Пашка сел рядом и нерешительно взял руку молодой девушки. Этого жеста оказалось достаточно, чтобы девушка повернулась к нему, пристально посмотрев в знакомые глаза, а потом неожиданно прижалась к плечам мужчины, почти успокоившись, лишь нервно, порывисто вздыхая. И замолчала. Проводник тоже молчал. Лишь вдалеке снова раздался лай бродячей собаки, заливистый, злой, неистовый. Что-то потревожило птиц, и они с громким криком поднялись в воздух, оглашая округу своим гулким многоголосием, немного нервным и нетерпеливым в этот ранний час. Воздух наполняла прохлада. Солнце еще не успело прогреть землю и траву, остывшую за ночь.
— Ты успокоилась? — спросил Пашка.
— Да…
— Я никогда так не думал, ты же знаешь…
— Знаю, теперь знаю. Прости, иногда я говорю ужасные глупости.
— Ничего, мы все это делаем периодически. Я рад, что ты понимаешь это. Не объясняй ничего, не оправдывайся. Эти слезы многое объясняют.
— Хорошо, — тихо ответила девушка, вставая с земли и отряхивая с костюма угольную пыль.
— А теперь пойдемте дальше. За этими холмами находятся шахты. Попробуем пройти по заброшенным ходам в главную штольню. Ночью прошел дождь, так что там будет сыро.
— У меня есть плащ, — заметила девушка.
— Посмотрим, может, он и не понадобится.
С этими словами двинулись вперед. Действительно, прямо за холмом открылось небольшое одноэтажное строение. Полуразвалившаяся крыша нависала над серыми бетонными плитами, поросшими мхом. Вход перегораживала большая паутина, отблескивая серебром в лучах солнца. Проводник шел впереди, пригнувшись, он быстро юркнул внутрь. Все последовали его примеру. Внутри действительно было сыро. По серым стенам стекала вода, она скапливалась в неровностях бетонного пола. От ее подтеков стены покрылись темными пятнами. Сквозь проемы окон с выставленными ставнями падали желтые лучи солнца, от маленьких луж отскакивали серебристые блики, дрожа на стенах и остатках крыши. Ржавая арматура торчала в тех местах, где в здании зияли дыры. Раздавались звуки падающих капель, их гулкое эхо наполняло все пространство вокруг, уносясь по коридорам в темную неизвестность штольни. У одного из ходов валялся заброшенный граммофон, толстый слой пыли покрывал кожаный корпус, из черного превратившейся в серый.
— Что это? — спросила девушка.
— Это граммофон.
— Граммо что?
— Граммофон, на нем слушали музыку. Говорят, та музыка, что звучала из граммофонов, всегда напоминала осень, — неожиданно вспомнил проводник.
— Почему? Она была такой грустной? — не унималась девушка, с любопытством разглядывая потрепанный ящик.
— Да, была… Последняя пластинка развалилась от времени несколько десятков лет назад…увы, теперь нет возможности услышать те звуки… Кое-кому из отшельников удалось послушать ее.
— Но ведь современная музыка тоже может быть грустной, как, впрочем, и веселой…
— Да, может… но уже не так…те инструменты делались человеческими руками из древних деревьев, чья древесина сама звучала, как песня… Их срубали лесорубы…потом из дерева вырезалась сердцевина, она попадала в умелые руки мастера и начинала звучать. А что сейчас? Синтезаторы, что копируют, а не создают музыку. Даже музыке больше не нужно учиться, достаточно освоить пару компьютерных программ. Нет души, а это главное.
— Душа в музыке?
— А вы что думали! Только так музыка может особым образом коснуться сердца, а иногда и вылечить его тайные недуги.
— А какие недуги могут быть у сердца? Современная медицина лечит абсолютно все болезни, а генная инженерия позволяет нам выращивать новые органы взамен изношенным.
— О сердечных недугах не говорят уже давно… Они кажутся несерьезными, но их лечение гораздо сложнее, лазерный скальпель здесь не поможет.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — удивленно заметила Галка.
— О том, что вы всего час назад плакали и обвиняли всех в непонимании, о том, что эта ваша внутренняя боль давно жила в вас, порой выплескиваясь раздражением или обидой. Вот такие болезни лечили инструменты прошлого.
— Как интересно все, что вы рассказываете, но и сложно для понимания…
— Понимание требует времени, так было всегда.
Тем временем все трое подошли к узкому темному коридору, что зиял черной дырой на фоне серой с ржавыми подтеками стены. Дверь была снята с петель и валялась рядом, кое-где уже сгнившая и почерневшая древесина разбухла от влаги, покрытая мелкими каплями влаги, проступившими на неровной поверхности.
— Достаньте фонарь, — попросил проводник, развязывая холщевый мешок, откуда он вытащил несколько длинных неоновых палочек, которые загорались от тепла человеческого тела и гасли, если оказывались брошенными на пол или оставленными на любой холодной поверхности. Ребята достали точно такие же палочки, только чуть тоньше и длиннее. Они вспыхнули в руках людей, освещая бетонные стены коридора, где кое-где еще сохранились пятна желтой краски с коричневыми подтеками от постоянной влаги и испарений. Коридор уперся в железную дверь со сбитым замком. Она легко поддалась усилию путников и со страшным скрипом обнажила внутренне пространство, которое мало чем отличалась от видимого до сих пор. Под ногами раздался писк.
— Это мыши, не бойтесь…
— Ой, я никогда не видела мышей! — воскликнула девушка.
— Радуйся, теперь у тебя появился шанс познакомится с ними поближе! — пошутил Пашка.
— А ты все шутишь! — обиженно надула губы Галка.
— А как же без этого!
В комнате повисла гулкая тишина, свет выхватывал из темноты кусочки стены с выцветшими обоями, что сохранились лишь частично на фоне серых бетонных стен. Посередине стоял огромный круглый стол, покрытый темной скатертью, на которой уже невозможно было разглядеть рисунок. Пыльный графин и стаканы, покрытые паутиной стояли так, как будто кто-то забыл их убрать после скромного застолья. Вокруг валялось несколько стульев с истлевшей и потерявшей цвет обивкой. Под ногами хлюпала вязкая жижа, отражая свет неоновых фонарей.
— Что это за помещение? — поинтересовался Пашка.
— Столовая. Там, дальше располагаются похожие комнаты. Здесь никто из гостей не задерживается. Поговаривают, все эти помещения обходит особый дозор, следящий за тем, чтобы пыль оставалась на своем месте, сохраняя память времен нетронутой случайными посетителями. Кстати, сейчас время обхода.
Из глубины коридоров послышался шум шагов, тяжелых и неторопливых, гулко разлетающихся по всем направлениям заброшенного здания. Дверь приоткрылась, и перед путниками предстал странного вида молодой мужчина. На нем красовался помятый джинсовый костюм, из-под куртки торчал коричневый капюшон. В руках блестели нефритовые четки в сорок звеньев, медленно перебираемые пальцами. Мужчина опирался на деревянную трость тонкой работы с набалдашников в виде головы какой-то диковиной птицы.
— Привет! — сказал мужчина как ни в чем не бывало, — давно здесь?
— Второй день, — ответил проводник, чуть наклонив голову в знак приветствия.
— А, старый волк…все водишь гостей?
— Да, рыцарь…
— Ну что ж, не так это плохо, что об острове помнят. Вот ты, — он повернулся к девушке, — ты, что здесь забыла?
— Я? — растерялась Галка.
Не дождавшись ответа, мужчина поднял трость и ткнул в грудь девушки.
— Думаешь, совесть свою заглушить? — неожиданно громко произнес дозорный.
— Какую совесть, о чем вы, я просто думала понять, — растерянно залепетала девушка.
Мужчина резко перебил Галку.
-Оставь эти слова для мира, женщина, а здесь все по-иному. Ответы ищешь? Разрешения? Предать хочешь? Так предавай, только помни, что нет такого закона, который разрешает людям бросать детей.
— Каких детей? — удивился Пашка.
— Обычных, рожденных женщиной.
— О чем он говорит? — удивился молодой человек.
Лицо девушки задрожало, она закрыла его руками и зарыдала, громко, в голос, как плачут тогда, когда уже не страшно открыть боль. Ее тонкие плечи дрожали, а спина вдруг согнулась, словно под тяжестью ноши, нести которую уже не осталось никаких сил.
— Я не могу….
— Что не можешь? Любить? — гневно произнес мужчина.
— Я не могу, — бессильно рыдала Галка.
— Что ж, дело твое, женщина…Глупость никогда не оправдывала слабость, как и слабость не служила смягчающим обстоятельством для принятия глупых решений.
Мужчина замолчал, медленно перебирая четки. Стояла гулкая тишина, нарушаемая лишь тяжелыми каплями воды, падающими на грязный бетонный пол.
— Что скажешь? — прервал он молчание, обращаясь к проводнику.
— Чужая душа — потемки для меня. Не буду судить. Но спрошу. Можно ли нам дойти до штольни?
— А почему нет? Если она, — мужчина поднял трость в сторону девушки, — готова любить, то пройдете.
— А если нет?
— А если нет…пропадете. Здесь не делается поблажек никому, ты же знаешь, странник. Не можешь идти — не ходи, боишься — остановись. А так, каждый может пройти, если надеется. И верит.
— Знаю, рыцарь.
Мужчина перевел свой взгляд на Пашку. Тому отчего-то захотелось съежиться от этих темных и холодных, как казалось, глаз, что словно прожигали душу каждого справедливым гневом.
— А ты любишь ее, — произнес мужчина, растягивая слова и кивая головой, словно соглашаясь сам с собой, — любишь и простишь.
С этими словами он повернулся и пошел прочь.
— Прощай! — крикнул ему в след проводник.
Повисла тяжелая тишина. Где-то в глубине коридоров раздался шум, похожий на падение тяжелого предмета, заскрежетал металл.
— Он ушел? — спросила Галка.
— Да, только вот я не понял, про какого ребенка он говорил? — спросил молодой человек.
— Про моего…
— Ты — и мать?
— Я...А ты не мог предположить такого? Думал, я вся как на ладони перед тобой?
— Так это ж здорово! А почему ребенок не живет с тобой?
— Так сложилась, это моя вина… Думала, вот выучусь, устроюсь в жизни и заберу его от бабушки. А ведь так не получиться, прав он, рыцарь этот джинсовый.
— Ты знаешь, — тихо ответил Павел, — я никогда не думал, что все так обернется.
Галка вытерла слезы и грустно улыбнулась.
— Да, вот такая я, совсем другая, чем ты предполагал, чем ты придумал себе…Не разочарован?
— Нет, скорее наоборот. Рад, что сухарь-ботаник и недотрога-красавица оказалась простой женщиной, у которой есть ребенок. Значит, любила….
— Любила.
— А сейчас?
— И сейчас люблю, только другого.
— Нам нужно идти, — заметил проводник, — здесь нельзя долго оставаться. Дозор знает о нас и будет следить. Пойдемте.
Все молча двинулись дальше. Темный коридор сужался, становилось прохладней.
— Зачем мы идем туда? — спросила девушка.
— Мой ответ прозвучит глупо и просто: за счастьем.
— Так просто?
— А в мире все проще, чем кажется. Любишь — люби, страдаешь — ищи выход. Как-то так.
Впереди показалась железная дверь с маленьким люком. Стекло почти потеряло прозрачность от грязных разводов. Проводник толкнул тяжелый метал, и дверь со скрипом открылась. За ней приоткрылось огромное помещение, в центре которого располагалась уходящая на много метров вглубь шахта.
— Это и есть та самая шахта? — спросил Пашка.
— Да, она не используется уже много десятков лет.
— А что здесь делали?
— Сначала добывали породу, потом помещения были переоборудованы под пусковую площадку для спутников.
Все трое подошли к самому краю, неоновые фонари выхватывали из темноты титановые стенки шахты, из которых в разные стороны торчали медные провода. Справа от нее находился центральный пульт, от которого осталась только забетонированная площадка. Крыша помещения имела сферическую форму.
— А какое отношение все это имеет к счастью?
— Самое прямое. Здесь сохранились записи тех далеких времен, когда люди еще не знали всех этих плазменных жидкокристаллических зеркал и стекол с функцией управления пространством и временем. Тогда еще не существовало нанографичеких планшетов, реагирующих на голос и запах людей. Писали на бумаге в вахтенном журнале. А чувства рождались в сердце, а не в лабораториях принудительного программирования разума.
— И эти журналы сохранились? — с надеждой спросила девушка.
— Да, их можно почитать.
С этими словами проводник подошел к железному шкафу, чудом сохранившему серый красочный слой. Распахнув дверцы, он достал оттуда пожелтевшие от времени журналы и протянул их Галке.
— Читайте, там много ответов.
Девушка осторожно взяла самый верхний и открыла его на первой странице. Мелким, но аккуратным почерком на нем было написано: «1-я смена».
— Читайте дальше.
«Сегодня вечером заступил на дежурство, все шло нормально, пока не позвонили с центральной диспетчерской. Что-то случилось с электрикой, двери заклинило, и мы с Галиной внутри. Вентиляция отказала, стало очень душно. Галя ждет ребенка и ей нельзя здесь долго находиться». Дальше шли технические описания состояния объекта. «Время словно остановилось, мы не можем выбраться, шлюз заклинило. Гале плохо. Надежд совсем мало. О чем я думаю? О родных, как они там? Знают о случившемся? Машенька уже приготовила ужин, а дочка, наверное, делает уроки. Как это здорово, быть рядом с ними! Мне страшно, страшно не за себя, а за них». Дальше записи обрывались.
— Что здесь произошло? — поинтересовалась Галка.
— Взрыв на главном энергоблоке станции. Это ведь был исследовательский центр, здесь проводились испытания оружия. Проводились запуски ракет, кажется, их называли межконтинентальными. Говорят, тогда погибло много людей, а воздух оказался зараженным.
— Чем?
— А кто знает, какие тогда использовались технологии. Прошло уже больше четырех сотен лет.
— Как говорят наши инженеры, — заметил Пашка, — тогда для дверей использовались гидравлические приводы, электричество подавалось от генераторов, были предусмотрены и запасные, но и они могли выйти из строя от критических нагрузок сети. Вентиляция и вся начинка здания питались от одного источника, нам это кажется безумным, но технологии прошлого не были логичными и надежными. Наноисточники с беспроводной передачей энергии плазмы изобрели только сто лет назад.
— Да, это так…
