Страницы
О людской памяти и давней беде, о добром разумении и прянике в руке
День проходил за днем, а дед все еще никак не возвращался, и Ерошка уже начал скучать взаправду. Народу в трактире стало поменьше, и хозяйка как-то вечером, подозвав его к себе, предложила:
— Завтра утречком Иван Прокопыч, приказчик наш, в деревню едет. Яичек там да сметанки прикупить. Съездил бы и ты с ним, чего тебе тут сидеть-то!
Мальчишка с радостью согласился. Ивана Прокопыча, еще не старого, хромого на правую ногу мужика, он уже немного знал. Тот хоть и ходил по двору, строго покрикивая на работников, однако частенько замечал Ерошка взгляд его веселых озорных глаз из-под мохнатых бровей.
Утром, еще до петухов, выехали они на одной телеге. Ехали молча, приказчик только тихонько что-то напевал себе под нос. Деревня была недалеко, и добрались они до нее быстро. Намного больше времени ушло у Прокопыча на торг, сразу видно было — любил он дело это. Заходил во двор к знакомому крестьянину, степенно здоровался. Пока хозяйка грела самовар, подробно расспрашивал об урожае в нонешнем году, о картошке, капусте, о пчелах, о том, что в деревне новый кузнец дорого берет, да и еще много о чем. Потом они все вместе садились пить чай, Прокопыч при этом всем показывал Ерошку: «Вот, придали помощника, делу учить».
Затем мальчишку обязательно гладили по голове и давали пряник. Ерошка чаю напился быстро, а пряники не ел, складывал себе в кошелку: «Вот придет дед, тогда мы с ним чаю с пряниками и напьемся», — решил он про себя.
Вскоре ходить по гостям ему наскучило, и он стал оставаться на улице, в телеге. Прокопыч не возражал. Только слышно было из-за очередного высокого забора: «И не уговаривай, Федор Силантьевич, не могу я, дело у меня, да и ученик вон в телеге дожидается».
Последний крестьянский двор на улице, хозяйство своего старого товарища — Василия Савельевича — Прокопыч оставил напоследок. Важно зашел во двор, поднялся на высокое крыльцо, троекратно расцеловался с хозяином, раскланялся с хозяйкой и зашел в горницу. И вот уж часа два как из приоткрытого окна раздавался ровный гул неспешного разговора.
Стоял жаркий летний полдень, деревенская улица погрузилась в сладкую дремоту. Казалось, вся жизнь замерла, даже мухи в тяжелом воздухе летали как-то медленно, лениво.
Ерошка сидел на телеге, свесив ноги, ждал, когда Прокопыч наконец выйдет. Вдруг в конце улицы возникло какое-то оживление. Мальчишка соскочил на ноги и, прикрыв от солнца глаза ладошкой, всматривался вдаль. Странная процессия быстро приближалась и вскоре уже подошла совсем близко.
По краю дороги шла, опираясь на кривую палку, горбатая старуха, одетая в рубище. Она шла, низко опустив голову, так что лица совсем не было видно, Ерошка только заметил темную сухую руку, сжимавшую клюку.
— Старушка Марфушка — кривая клюшка! Старушка Марфушка — кривая клюшка! — бежали вслед за ней, дразня, деревенские мальчишки.
Гуси, до того мирно щипавшие траву у дороги, заслышав такой ребячий гвалт, тоже принялись тревожно гоготать на разные голоса, а тут и дворовые кобели проснулись — залились лаем. Вмиг поднялась такая канитель, что хоть уши затыкай, от полуденного покоя и следа не осталось.
У дома напротив отворилась резная ставня, и оттуда, зевая, выглянул бородатый заспанный мужик:
— Ух, Марфутка! — увидел он нищенку у ворот. — Ты чаво тут шастаешь? А ну шагай, шагай себе, не то собак спущу!
Мужик незло погрозил старухе жилистым кулаком, а та стояла молча, ожидая милости.
— Ступай, говорю! — уже злее прикрикнул на нее хозяин. — Бог подаст!
Он отошел от окна и закрыл ставню, только слышно было, как в глубине избы он кому-то громко говорил:
— Хоть все добро раздай! Съедят, не подавятся! — и уже громче, в сторону окна: — Работать надо, тогда и хлеб будет! — И еще долго, но уже тише чего-то там ворчал.
Старушка быстрым шагом прошла мимо телеги, ребятня вскоре от нее отстала, а Ерошка так и остался стоять, глядя ей вслед. Потом, вдруг что-то вспомнив, спрыгнул на землю и побежал вслед нищенке. Догнал.
— Вот, возьми, бабушка! — Ерошка, запыхавшись, держал в руках все пряники, которыми его наделили сегодня. — Возьми, пожалуйста.
Старушка низко поклонилась:
— Спаси Господи, внучек.
Ерошка вывалил ей в руки угощение, буркнул что-то в ответ и бросился опрометью обратно.
Ждать пришлось недолго, вскоре хлопнула дверь избы, и на крыльцо вышел раскрасневшийся Прокопыч с хозяином, тот его провожал. Подошли к телеге.
— Вот, брат, ученика мне приписали, — увидел Прокопыч Ерошку. — Учи, говорят, уму-разуму.
Он благосклонно посмотрел на мальчишку.
— А то мало у меня забот, — Прокопыч пригладил бороду и вздохнул тяжко. — Известно: какой мерин везет, на того и валят.
— Здорово, малец, — Василий Савельевич подмигнул Ерошке, — ну как, дается наука-то? — И не ожидая ответа, протянул широкую мозолистую ладонь, — на-ка, вот тебе пряничек.
Ерошка поблагодарил, взял пряник и убрал его аккуратно в кошелку.
Наконец-то товарищи распростились, и Прокопыч с Ерошкой двинулись в обратный путь.
Ехали неспешно. Прокопыч полулежал на узлах, держа вожжи в руках, Ерошка сидел рядом, смотрел на дорогу. Вдруг он увидел на обочине маленькую фигурку в темных лохмотьях.
— Дядя Иван, глянь-ка, — Ерошка окликнул приказчика и показал пальцем на дорогу.
Прокопыч приподнялся, посмотрел:
— Марфушка! — узнал он и натянул поводья. — А, ну тпрру-у! Стой, милая!
