Читальный зал

                     * * *
За селом на рассвете, где светло от берез,
Я спросил у России: «Где ты силы берешь?
Где берешь ты отвагу и свою красоту,
Соловьиные зори, синих рек чистоту?»

Там, где ясное небо, где колышется рожь,
Я спросил у России: «Где ты счастье берешь?
Где берешь ты улыбку, где спокойную грусть,
Расскажи мне, поведай, солнцеликая Русь?»

На меже у опушки, в голубой тишине
За селом на рассвете вдруг послышалось мне
В тихом шелесте нивы, в легком звоне ветвей:
 — Да от наших любимых, дорогих матерей!

Я домой возвратился, и у мамы спросил:
 — Где берешь ты, родная, столько жизненных сил,
Столько нежности, ласки, доброты и тепла,
Что от глаз твоих ясных вся Россия светла?

Классификация культур знает достаточно ясные, фиксированные, тождественные себе понятия: «исламская культура», «буддийская культура» и т. п. В этот ряд как будто само собой встает понятие: «христианская культура». Во множестве контекстов это достаточно оправдано. Следуют, разумеется, этно-конфессиальные подразделения — «православная культура» Византии, Балкан и России, «католическая культура» средневекового Запада, из которой затем выделяется «протестантская культура», и т. п.; но такие же дробления имеют место применительно к исламу и буддизму.

Будем, однако, осторожны.

Платон утверждал, что преимущественное состояние ума философа есть удивление. Попытаемся заново удивиться тому, к чему мы чересчур привыкли — основным фактам истории нашей веры. Попытаемся увидеть их как бы заново — через сопоставление, через контраст.

Я видела странные вещи под солнцем, которые совершали мои земные братья. Один слизывал мед с острия бритвы; он резал губы и язык, но словно не чувствуя боли продолжал глотать мед, смешанный с кровью. Другой прыгал вверх, желая сорвать с неба звезды, и падал в изнеможении, а затем, поняв, что звезды высоко, стал ловить ветер и прятать его за пазуху. Третий скатывался в ров, и с трудом выбираясь из него, снова срывался вниз; так он вставал и падал, не желая свернуть с пути и обойти яму стороной. Еще я видела, как человек нес мешок с камнями в гору, согнувшись и шатаясь под его тяжестью; он обливался потом, проклинал свою жизнь и непосильную ношу, но продолжал подбирать по дороге новые камни. Я видела человека, который многие годы провел в темнице, а когда кончился срок заключения, то он, испугавшись долгожданной свободы, умолял, чтобы его оставили в тюрьме до конца жизни. Я видела нищего, которого одели в дорогие одежды, а он горевал о своих лохмотьях.

Суламита символически означает душу, познавшую Бога. Мир устами подруг Суламиты зовет ее назад к себе:

Оглянись, оглянись, Суламита; оглянись, оглянись, — и мы посмотрим на тебя. Что вам смотреть на Суламиту, как на хоровод Манаимский? (Песня Песней, 7.1.)

Оглянись, оглянись Суламита, — говорят дети земли, — оглянись на мир с его красотой, опьяняющей сердце. Посмотри на шумные города, кипящие жизнью, на дворцы, стройные как пальмы и украшенные как невеста перед свадьбой; на молчаливые селения, утопающие в зелени, где домики похожи на ладьи, плывущие по изумрудному озеру. Оглянись на своих друзей, ожидающих твоего возвращения с тех пор, как ты покинула наш праздник и скрылась с общего пира.

Конспект книги.

Окуджава занимает в русской поэзии место, зеркально симметричное месту Блока.

У Жолковского: «По содержанию поэзия Окуджавы представляет собой своеобразный сплав из установок военных и пацифистских, суровых и мягких, высказываемых с позиций мужественной силы и человеческой слабости…

Тут и христианская готовность возлюбить своих распинателей и уверенность в воскресении; и цементирующая эти разнородные установки самоотверженность героя и его самоотверженный „начинательный“ жест (срывания очков и винтовки), оптимистический и безнадежный одновременно». (Жолковский А. К. Рай, замаскированный под двор. Заметки о поэтическом мире Булата Окуджавы. — В. Кн.: Жолковский А. К. Избранные статьи о русской поэзии. Инварианты, структуры, стратегии, интертексты. М.: 2005)

Потомок Рюриковичей — святого князя Владимира, святого благоверного князя Феодора Смоленского и Ярославского — князь Дмитрий Алексеевич Шаховской родился 23 августа 1902 года в Москве, в 1915-м поступил в Императорский Александровский лицей. В 1919 году принимает участие в Белом движении, с которым и разделит вскоре боль изгнания и скитаний. Пережитое станет залогом того избытка сердца, от которого говорят уста.

А́рво Анто́нович Метс (1937–1997) родился 29 апреля 1937 года в Таллинне в семье лютеранки и православного. Русский язык изучил самостоятельно. Вся творческая жизнь Арво Антоновича прошла в России. Окончил Ленинградский библиотечный институт и Московский Литературный институт. Стихи писал на русском языке. С 1973 член Союза Писателей СССР и России. С 1975 по 1991 год работал в редакции журнала «Новый Мир». Руководил литературным клубом «На Таганке». Автор пяти книг. Его стихи переводились на испанский, немецкий, польский, грузинский, сербо-хорватский, литовский, украинский языки.

* * *
Молодые девушки похожи лицом
на небо,
на ветер,
на облака.
Потом из них получаются
верные жены,
лица которых похожи
на дома,
на мебель,
на хозяйственные сумки.
Но их дочери
вновь похожи лицом
на небо, ветер
и весенние ручейки.

Фрагмент. Гл. 87

Как только Консуэло пропела третью арию, Порпора, хорошо знакомый с этикетом, сделал ей знак, свернул ноты и вышел вместе с ней через маленькую боковую дверь, не обеспокоив своим уходом благородных особ, соблаговоливших внимать ее божественному пению.

— Все идет как по маслу, — проговорил маэстро, потирая руки, когда они очутились на улице в сопровождении Иосифа, несшего факел, — Кауниц, старый дурак, знает толк в музыке; благодаря ему ты далеко пойдешь!

— А кто он такой, этот Кауниц? Я его не видела, — сказала Консуэло.

— Как не видела, путаная голова? Да ведь он с тобой говорил больше часа.

— Не тот ли маленький человечек в розовом жилете с серебром, наболтавший мне столько сплетен, что мне казалось, будто я слушаю старую билетершу?

— Он самый. Что же тут удивительного?

Музыка в Павловске

Я помню хорошо глухие годы в России — девяностые годы, их медленное оползение, их болезненное спокойствие, их глубокий провинциализм — тихую заводь: последнее убежище умирающего века. За утренним чаем разговоры о Дрейфусе, имена полковников Эстергази и Пикара, туманные споры о какой-то «Крейцеровой Сонате» и смену дирижеров за высоким пультом стеклянного Павловского вокзала, казавшуюся мне сменой династий. Неподвижные газетчики на углах, без выкриков, без движений, неуклюже приросшие к тротуарам, узкие пролетки с маленькой откидной скамеечкой для третьего, и, одно к одному, — девяностые годы слагаются в моем представлении из картин, разорванных, но внутренне связанных тихим убожеством и болезненной, обреченной провинциальностью умирающей жизни.

Широкие буфы дамских рукавов, пышно взбитые плечи и обтянутые локти, перетянутые осиные талии, усы, эспаньолки, холеные бороды; мужские лица и прически, какие сейчас можно встретить разве только в портретной галерее какого-нибудь захудалого парикмахера, изображающей капули и «кок».

                  * * *
Я ненавижу свет
Однообразных звезд.
Здравствуй, мой давний бред, —
Башни стрельчатый рост!

Кружевом, камень, будь
И паутиной стань,
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань!

Будет и мой черед —
Чую размах крыла.
Так — но куда уйдет
Мысли живой стрела?

Или свой путь и срок
Я, исчерпав, вернусь:
Там — я любить не мог,
Здесь — я любить боюсь…

Русская поэтесса об общении с другими языками и о своём собственном языке понимания: «язык легче, чем они думают…»

Зачем нужна апология разума? Воспринимает ли автор всё написанное как единое целое? И как это целое организовано? Перевод стихов — учёба и аскеза? Ольга Седакова рассуждает о самом главном.

Помимо того, что Ольга Седакова самый, может быть, значительный русский поэт нашего времени, она ещё и один из наиболее глубоких мыслителей с очень цельной и в своём роде одинокостоящей — по крайней мере, в России — интеллектуальной позицией.

«Поэт, прозаик, переводчик, филолог, этнограф…» — представляют её энциклопедии. «Философ» не встречается в таких представлениях ни разу, между тем оно очень напрашивается, даже если сама Ольга Александровна никогда себя так не называла.

Человек — это существо, которое, во-первых, по определению имеет идею целого и даже слова для выражения этой идеи — to pan, Universum, das All, «мироздание» и прочая, и притом так, что его человеческая сущность радикально обусловлена серьезностью, каковую эти слова и эта идея для него имеют; а во-вторых, тоже по определению, не может этого целого — знать, т. е. сделать предметом информации именно как целое. Человек обречен одновременно знать только части целого, «знать отчасти», как выражается апостол Павел (1 Кор. 13:12) — и быть с несомненностью извещенным, что целое есть и что только внутри целого части обретают подлинный, достойный человека, т. е. выходящий за пределы утилитарности смысл.