Читальный зал

Поль Клодель (1862–1955) принадлежит к очень немногим художникам нашего столетия, которые последовательно и недвусмысленно строили свою творческую судьбу как род религиозного служения; при этом речь идет не о внекофессиональной религиозности, как в случае Райнера Мария Рильке или Пауля Целана, а о «простой», традиционной церковности. Естественно, в культурном контексте Fin de siècle¹ и первых десятилетий века «простота» такой позиции выглядела крайне непросто, а ее «традиционность» — более эксцентрично, чем любой эпатаж. У Клоделя не было ни биографических, ни идейных размолвок с Римской церковью; его позиция была определена сразу же после обращения, пережитого им на Рождественской мессе в парижском соборе Нотр-Дам 25 декабря 1886 года.

Начну с эпизода, который можно считать эпиграфом ко всему, что я собираюсь сказать в дальнейшем.

Однажды мы с Сергеем Сергеевичем были в Риме на конференции. Это был последний год его жизни и наша последняя встреча. Я читала доклад о Пушкине² и среди прочего заметила, что в отношении веры и безверия борьба сердца Пушкина с его умом с лицейских лет происходила прямо противоположным привычному образом:

Ум ищет Божества, а сердце не находит.
(«Безверие», 1817);

Начну с античного анекдота. В одном греческом городе надо было поставить статую; из-за заказа на эту статую спорили два скульптора, и народное собрание должно было рассудить соискателей. Первый мастер вышел к народу и произнес чрезвычайно убедительную речь о том, как должна выглядеть упомянутая статуя. Второй неловко влез на возвышение для ораторов и заявил: «Граждане! То, что вот этот наговорил, я берусь сделать». Соль анекдота в том, что из обоих мастеров доверять лучше второму. И впрямь, разве тот, кто слишком охотно делает свое ремесло темой для рассуждений, не оказывается чаще всего работником весьма сомнительного свойства? Как говорить о работе? Пока она не завершена, ее страшно «сглазить»; когда она закончена, ее нужно выбросить из головы и думать только о следующей…

Предисловие к книге Ольги Седаковой

…И вновь требуется более прямое, исчезающее перед своим предметом
слово. Такого слова, собственно, мне всегда и хотелось.

О.С.

Пoэтическому сознанию Ольги Седаковой так свойственно проверять себя по неподвижным звездам, как говорили в докоперниковскую пору, по кормчим звездам, как выразился молодой Вяч. Иванов; по наиболее общим ориентирам европейской поэтической традиции. (Заметим, что в этой: позиции трудно не почувствовать некоего отблеска образа мыслей, в основе своей теократического, — но это так, в сторону.) К числу таковых звезд относится, например, Данте (кстати, теократичнейший автор «De Monarchia»). Но к числу их относится также Рильке, и мы хотели бы, имея в виду известное изречение Малларме о том, что стихи делают не из идей, а из слов, начать именно с уроженца Праги. Не только в силу временной дистанции, но также, например, потому, что итальянская силлабика уж очень несоизмерима с ходами русского стиха, Данте оставляет слишком мало места для сугубо конкретных сопоставлений его самого с его русскими отображениями; Рильке — совсем иное дело.

БАЛЛАДА

Мы уже уезжали множество раз, но этот раз — последний.
Прощайте, кому мы дороги! поезд не ждет, простимся на ходу.
Эту сцену мы повторяли множество раз, но этот раз — последний.
а, вы думали: мне не уйти? Смотрите же: иду.
Мать, прощай! Что ты плачешь, как тот, у кого еще есть надежда или сомненье?
То, что не может быть иначе, слезы не стоит, не стоит слезы из наших глаз.
Или вы забыли, что я — тень и уйду, как тень, вы сами, тени и виденья?
Мы никогда не увидим вас.

1. Я и личность. Индивидуум и личность. Личность и вещь. Личность и объект.

Проблема личности есть основная проблема экзистенциальной философии. Я говорю «я» раньше, чем сознал себя личностью. «Я» первично и недифференцированно, оно не предполагает учения о личности. «Я» есть изначальная данность, личность же есть заданность. Я должен реализовать в себе личность, и эта реализация есть неустанная борьба. Сознание личности и реализация личности болезненны. Личность есть боль, и многие соглашаются на потерю в себе личности, так как не выносят этой боли. Самая идея ада связана с удержанием личности. Безличное бытие не знает ада. Личность не тождественна индивидууму. Индивидуум есть категория натуралистическая, биологическая. Не только животное или растение есть индивидуум, но и алмаз, стакан, карандаш. Личность же есть категория духовная, а не натуралистическая, она принадлежит плану духа, а не плану природы, она образуется прорывом духа в природу. Личности нет без работы духа над душевным и телесным составом человека. Человек может иметь яркую индивидуальность и не иметь личности. Есть очень одаренные люди, очень своеобразные, которые вместе с тем безличны, не способны к тому сопротивлению, к тому усилию, которое требует реализация личности. Мы говорим: у этого человека нет личности, но не можем сказать: у этого человека нет индивидуальности. Мен де Биран и Равессон учили о связи личности с усилием. Усилие же это связано с болью.

О любви к ближнему

Что может быть прекраснее, насладительнее любви к ближнему?

Любить — блаженство; ненавидеть — мука. Весь закон и пророки сосредотачиваются в любви к Богу и ближнему (Матф. XXII, 40).

Любовь к ближнему есть стезя, ведущая в любовь к Богу: потому что Христос благоволил таинственно облечься в каждаго ближняго нашего, а во Христе — Бог (1 Иоанна).

Не подумай, возлюбленнейший брат, чтоб заповедь любви к ближнему была так близка к нашему падшему сердцу: заповедь — духовна, а нашим сердцем овладели плоть и кровь; заповедь — новая, а сердце наше — ветхое.

Естественная любовь наша повреждена падением; её нужно умертвить — повелевает это Христос — и почерпнуть из Евангелия святую любовь к ближнему, любовь во Христе.

Свойства нового человека должны быть все новые; никакое ветхое свойство нейдет ему.

Главное расхождение теософии и христианства — это различие именно философий: философии пантеистической и персоналистической. Христианство полагает, что о Боге можно говорить как о Личности, теософия считает, что это недопустимо.

У слова личность долгая философская история, но даже если брать тот его смысл, который устоялся в дохристианской мысли, то и тогда церковные богословы имеют право свидетельствовать о Боге как Личности. Первичный смысл слова ипостась (которым в богословском языке Церкви и выражается тайна личности) — конкретное существование, отличимое от любого другого. Под природой, «сущностью» понимался набор свойств, присущих данному классу предметов; под ипостасью — свойства, специфические именно для данного предмета и выделяющие его из круга вещей, с ним однородных: к «ипостаси» данного утюга относится царапина на его боку и привычка щелкать при переключении… В терминологии Аристотеля, воспринятой византийской мыслью, ипостась — это «вторая природа», то есть конкретное существование конкретного предмета. Вне человеческого мышления нет такой идеи (природы) луга, на которой паслась бы идея (природа) лошади. Бог реален, конкретен, Он не тождествен нашей идее о Нем. Значит, все-таки можно сказать, что Бог есть ипостась (по формуле Аристотеля «нет природы без ипостаси»).

Если Бог есть любовь

Приступая к изучению истории религии, надо быть готовым сделать одно, может быть, неприятное открытие. Надо открыть и признать, что религии действительно и всерьез различны. Когда все вокруг твердят, что все религии равны и что религии суть лишь разные пути к одной и той же Цели, что разница между религиями лишь в некоторых обрядах, но по сути они все учат одному и тому же — то нужна некоторая самостоятельность мысли и зоркость зрения, чтобы заметить, что мода все-таки ошибается. Религии — различны.

На рубеже первого тысячелетия до Рождества Христова вавилонский властитель Ашшурбанапал так описывает свою религиозную деятельность по умирению великих богов, оскорбленных тем, что народ их недостаточно почитал: «Мой дед Синаххериб был закопан, в жертвоприношение ему, закопал я этих людей живыми. Их плоть скормил я псам, свиньям, воронам, орлам. Совершив эти дела и так умиротворив сердца великих богов, моих владык».

Группа туристов совершала восхождение на одну из Гималайских гор. Проводники из местных несли багаж. Неожиданно они остановились. «В чем дело?» — спросили туристы. «Мы слишком быстро идем, — был ответ. — Наши души не поспевают за нами».

Мы создали техногенный мир, ритм которого, как беличье колесо, крайне изнашивает человека. И все больше отдаляет от его природной сути. Наша душа, наше счастье, наконец, иногда просто не поспевают за нами. Появилось даже некое суррогатное представление о счастье: оно мыслится исключительно как непрерывное наслаждение, сладкая жизнь. Когда счастье — это просто удача, успех, благополучие.

Слово, сказанное в Преображенской церкви, что на Преображенской площади г. Москвы

… Иго Мое благо и бремя Мое легко есть. Мф. 11. 30

Вы часто слышите эти слова Господа Иисуса Христа в наших храмах. Этими словами заканчивается евангельское чтение в дни памяти преподобных.

Когда мы слышим слова «иго», «бремя», мы связываем с ними представление о чем-то тяжелом, подавляющем нас, подрывающем наши силы. Мы знаем иго рабства, когда одни люди подчиняют себе других и их трудом и свободой пользуются для своих личных целей и выгоды. Это иго — тяжелое иго. Есть бремя всяких жизненных испытаний. Мы все только что несли на себе бремя ужасной, кровавой войны с врагом-людоедом и переживали порожденные ею нелегкие лишения и страдания, теряя в войне тех, кого уже никогда не увидят наши земные очи и не прижмут к сердцу наши объятия. Это бремя — скорбное бремя. Нелегко и бремя труда, особенно когда труд напряженный, изнурительный, нередко непосильный.

      Веселый барабанщик

Встань пораньше, встань пораньше,
    встань пораньше,
Когда дворники маячат у ворот.
Ты увидишь, ты увидишь,
    как веселый барабанщик
в руки палочки кленовые берет.

Будет полдень, суматохою пропахший,
звон трамваев и людской водоворот,
но прислушайся — услышишь,
    как веселый барабанщик
с барабаном вдоль по улице идет.

Будет вечер — заговорщик и обманщик,
темнота на мостовые упадет,
но вглядись — и ты увидишь,
    как веселый барабанщик
с барабаном вдоль по улице идет.

Грохот палочек... то ближе он, то дальше.
Сквозь сумятицу, и полночь, и туман...
Неужели ты не слышишь,
    как веселый барабанщик
вдоль по улице проносит барабан?!

Христос Воскрес!

Завершивши Велику Чотиридесятницю, напоївши душу свою водами благочестя, наситивши розум і серце спогадами спасенних Христових страждань, увесь християнський світ нині святкує: «Воскресіння день, просвітімося торжеством, і одне одного обіймемо!» Наша радість сповнена вдячності Тому, Кого не був достойний увесь світ, Хто був відкинутий будівничими, але став наріжним каменем нашого буття, нашого нинішнього і майбутньої життя, Хто є Саме Життя!

Немає істини, радіснішої для нас, православних християн, ніж преславне Воскресіння Христове. У цій істині полягає сенс нашого життя. Господь переміг смерть і відкрив людям райські двері. «Поглинута смерть перемогою» (Іс. 25: 8; 1 Кор. 15: 54), і тепер кожен віруючий у Христа Спасителя разом із пророками і всіма святими вигукує: «Смерть! Де твоє жало?» (Ос. 13: 14; 1 Кор. 15: 55).