Иоганн Гёте

I

Новолетье нового, девятнадцатого, века Гете встретил в беседе с другом Шиллером: тихими поминками, в последние часы 1800 года, провожали поэты в могилу великое столетие, величие которого было неразрывно связано с их собственным величием, обозревали владение, оставленное им наступающему веку, и, гадая о преемнике, пытливо всматривались в темный лик постучавшегося в дверь неведомого пришельца, — того, что вот уже двенадцать лет как ушел, в свою очередь, и от нас, обогатив и вместе обременив нас как своим несметным богатством, так и несметными своими долгами.

Было бы и нам, людям начала XX столетия, не только любопытно, но и насущно нужно разобраться, как следует, в этом двойном наследстве, исчислить, хотя бы лишь приблизительно, добытые от минувшего века стяжания, вместе с принятыми от него обязательствами. Конечно, все сосчитает, все учтет сама жизнь, но, чтобы сознательно участвовать в ее творении, надлежит знать, на что мы живем и какие погашаем долги. И прежде всего, оставляя в стороне предустановленную последовательность материально-исторического развития, должно было бы подвергнуть пересмотру идейное наследие протекшего столетия и его осознать — в его исторических корнях. Тогда впервые мы взглянули бы на него независимо: ибо всякое дальнейшее творчество обусловлено преодолением уже достигнутого; преодоление же не значит отрицание, но раньше — полное овладение пережитым и органическое его усвоение. Не может быть истинно-нового творчества без последнего сведения счетов с преданием. А сам протекший век успел ли до конца сосчитаться со своим предшественником? в своем буйном смятении справился ли сам он с уроками, преподанными ему восемнадцатым веком? Можем ли мы, например, сказать, что запросы французской революции либо обличены во лжи, либо осуществлены жизнью?

Только недавно закончились торжественные съезды, широковещательные речи и высокопарные писания капиталистических идеологов по поводу столетия смерти Гегеля, и вот теперь буржуазия приступила к подготовке нового, не менее важного, юбилея: в марте 1932 г. исполнилось также столетие со дня смерти одного из величайших буржуазных мировых писателей Вольфганга Гете. Эти два знаменательные юбилея не только частное дело всяческих литературных и философских обществ, не только пышные банкеты с хвалебными речами; нет — в праздновании их принимают участие и государство, и церковь, и политические партии, вообще вся капиталистическая общественность, и поэтому оба празднества приобрели чрезвычайно ярко выраженный политический, классовый характер; особо значительны они именно тем, что идеологи современного гибнущего капитализма хотят использовать наследство Гегеля и Гете с целью спасения этого капитализма, с целью создания в широких массах иллюзии о том, что «возврат к немецким гениям», якобы, способен указать выход из мрачного кризиса, в тисках которого бьется капиталистический мир. Но, как наглядно показало празднование столетнего юбилея Гегеля, современная буржуазия фальсифицирует, в угоду своим классовым интересам, философов эпохи собственного революционного восхода, превращает Гегеля в чистого метафизика, разрабатывает именно нереволюционные стороны его философии и «приспосабливает» ее к мистической фашистской философии и беспомощному пессимизму сегодняшнего дня капиталистического общества. Такую же операцию, т. е. фактически историческую фальсификацию, буржуазия проделывает и с Гете: поэта жизнеутверждающего, поднимавшегося в его время класса буржуазии сегодня впрягают в колесницу, погрязшую в непроходимом болоте кризиса буржуазной идеологии.

«Скажи, что так задумчив ты?
     Все весело вокруг;
В твоих глазах печали след;
     Ты, верно, плакал, друг?»

«О чем грущу, то в сердце мне
     Запало глубоко;
А слезы... слезы в радость нам;
     От них душе легко».

«К тебе ласкаются друзья,
     Их ласки не дичись;
И что бы ни утратил ты,
     Утратой поделись».

28 августа 1749 года было счастливым днем для германской поэзии: в этот день, вместе с последним ударом часового колокола, возвещавшего полдень, явился на свет будущий великий поэт Гёте. Ребенок при рождении едва не задохся, и только усиленные старания окружающих привели его в чувство.

Иоганн Вольфганг Гёте (таково полное имя великого поэта) был первенцем зажиточной и довольно знатной супружеской четы, занимавшей видное место в обществе вольного имперского города Франкфурта-на-Майне. Отец поэта, Иоганн Каспар Гёте, хотя не состоял ни в какой общественной должности, но имел звание имперского советника и был женат на Катарине Элизабет, урожденной Текстор, дочери Иоганна Вольфганга Текстора, который был городским судьей, то есть высшим сановником Франкфурта.