Мераб Мамардашвили

В этой работе мы продолжаем исследования в области метафизики сознания определенных глобальных его связностей (или эффектов бесконечности), "физически" закодированных в началах и способах жизни особых органических целостностей или саморазвивающихся, превращающихся и рефлексивных систем.

В данной части исследования меня интересует способность указанного рода систем - в силу образной во-ображенности эффектов бесконечности в их основаниях и началах, телесно-артефактических действий в их воспроизводстве и устойчивом функционировании, в силу наличия особого "внутреннего знания" этих систем и "представленности" в них первичной действенности в пространстве отображений и реализаций, зависимости последних от повторения усилия (деятельности, "энергией") в индивидуальных локусах систем, и т. д. - образовывать свои "антиобразы" и "антитела".

Но прежде всего подлежит анализу факт наличия культур в целостных системах такого рода.

В 2007 г. вышла моя книга «Мераб Мамардашвили: философские размышления и личностный опыт», в которой предпринята попытка более или менее целостного анализа различных сторон и пластов многомерного творческого наследия этого выдающегося философа. Вместе с тем в поле зрения всегда оставался удивительный строй личности Мераба Константиновича, отразившийся не только в его действиях и поступках, но также в образе мыслей и в самой направленности его философии. Если сформулировать это предельно кратко: он был свободный человек, и его философия была философией свободы; но жить ему пришлось в такой стране и в такое время, где и когда свобода была утеснена и оттеснена, подавлена и унижена. Сама эпоха и сами социальные условия ставили незаурядного мыслителя перед вызовом: утвердить, развить, защитить философию свободы, причем не на уровне призывов, лозунгов, а на уровне обстоятельного теоретического анализа. Одновременно он стремился сформировать, развить и сохранить себя в качестве самостоятельной, свободно мыслящей личности. Декартовское cogito преобразовывалось в формулу: я мыслю, следовательно, я свободен; или – я свободен, следовательно, я могу, я должен самостоятельно мыслить. Что оказывалось сложным, драматическим долгом жизни, если и выполнимым, то при существовании и действии буквально «на разрыв», с угрозой безвременной гибели (в случае Мамардашвили и других наших коллег, близких, друзей – увы! – оказавшейся более чем реальной). Из этой основной коллизии, с которой не мог не сталкиваться в нашей стране ни один творческий человек, ни один человек духа, да и вообще ни одна личность, так или иначе настроенная на волну свободы, и рождались, по моему мнению, все другие парадигмы и антиномии философских концепций и размышлений, пусть и созданных за «колючей проволокой» идеологического режима, но этому режиму в конечном счете неподвластных.

Название моего доклада «этика времени» требует некоторого пояснения. Само это словосочетание может звучать вполне обыденно, если мы под временем понимаем некоторый исторический момент, совсем короткий или же длинной в целую эпоху. Но не об этом времени будет идти речь. И не о той этике, которую мы фиксируем в виде некоторых исторически сложившихся моральных суждений, императивов и стереотипов. Тезис, который я выскажу сразу, и который затем попытаюсь обосновать таков: время, понятое как философская категория, с необходимостью содержит в себе некий этический момент, этическое измерение. Другими словами, время, о котором мы не задумываемся, которое предстает нам как нечто либо объективное, от нас не зависящее, либо как субъективное время наших переживаний, время, которое лежит в основании наших размышлений о мире и является одним из условий нашего восприятия, не может не включать в себя этику. Этот неочевидный этический мотив, на мой взгляд, пронизывает практически все размышления Мераба Мамардашвили. Но особенно он становится очевидным, когда речь заходит о таких вещах, которые ранее с этикой не были связаны непосредственно, и которые вдруг показывают себя с этой стороны, когда их интерпретирует Мераб Мамардашвили.

Представляем вашему вниманию исправленную и дополненную версию текста интервью с Мерабом Мамардашвили, взятого корреспондентом журнала «Человек» З. Островской в октябре 1990 года и посвященного Александру Блоку. Текст составлен на основе видеозаписи интервью. В связи с плохим качеством звука на видеозаписи вопросы ведущей были реконструированы в соответствии с контекстом ответов и текстом первой публикации в журнале «Человек» №2, 1991. Реконструированные фрагменты помечены квадратными скобками. Публикация подготовлена Дмитрием Рындиным.

[Можно ли сказать, что Блок – выразитель русского духа, русского менталитета?]

Знаете, очень трудно говорить о поэте. Чувствуешь себя каким-то дикарем или грубияном, когда вторгаешься в столь тонкую ткань, какой является поэзия и так называемая душа поэта. Обычно, когда обращаешься к этому в каких-то словах, то, поскольку это слова рассуждающего рационального языка, они переводят предмет, то есть поэзию, о которой говоришь, в то измерение, которое ей не свойственно. И мы тогда ожидаем, например, от Блока таких выражений (той же русской души, России), которые являются построенными рациональными предложениями – и тогда все искажается.

Блок, например, – это просто стихия лирики, гениальная лирическая стихия, и она, в общем-то, не поддается нашим высокомерным или почтительным рациональным оценкам, потому что оценка предполагает личный ум того, кто выражает что-то, а поэту не обязательно требуется личный ум, тем более, если он – лирическая стихия.

Мераб Мамардашвили. Эстетика мышления

Уже десять лет (статья написана в 2000г. - Ред.), как прерван диалог философа Мераба Мамардашвили с современниками. Он умер 25 ноября 1990 года на пути из Москвы в Тбилиси.

Опутанные паутиной собственных вопросов, мы приходим к его книгам, надеясь, что они помогут нам выбраться из кокона наших будней. И встречаем спокойную и дружелюбную уверенность, что только собственное усилие понимания поможет нам раскрыть крылья.

Грузинский Сократ

«Точка, где происходит акт воскрешения, не назначена. Любая точка и любой момент времени является таковым». Это цитата из недавно изданного курса лекций, прочитанных в Тбилисском университете в 1986/87 году. (Мераб Мамардашвили. Эстетика мышления. Московская школа политических исследований. М., 2000, стр. 362.)

Свое рассуждение, связанное с весьма сложной задачей — попыткой соединить теорию сознания (для  чего  потребуется,  естественно, введение определенных постулатов) с моим отношением к философии, то есть с тем, что я о ней думаю и что она для меня значит, я хотел бы начать с замечания биографического характера.

 Насколько я себя помню, мои первые шаги в философии и влечение к ней были обусловлены  (как  я  теперь  понимаю) не  какими-то эмпирическими причинами социального  свойства  и  не  проблемами общества, в котором я родился, а скорее моим неосознанным желанием воссоединиться с чем-то, что мне казалось частью самого себя, родным мне, но почему-то утраченным и  забытым.  Или,  если говорить определеннее, как я сужу об этом сегодня — с неким общечеловеческим началом культуры. Кстати, тут же хочу заметить, что дорогу к этому воссоединению преграждал тогда (я не случайно выделяю это слово) и существовавший язык философии;  язык  учебников  и  философского образования, обратившись к которому я, конечно же, не мог обрести то, что бессознательно искал.