Тихий летний вечер провожает солнце...

Тихий летний вечер провожает солнце,
Зажигает звезды в синей вышине.
Травы что-то шепчут стебельками сонно,
Не сидится дома в это время мне.

Воздух пахнет медом. Выйду помолиться,
Затаю дыханье, не имея слов.
Как же красоте такой не удивиться,
Как же не прославить Божию любовь?

Нас ведет на небо трудная дорога,
Но идущий к свету одолеет путь.
Если он возьмет с собою веру в Бога,
Примет посох из святых Христовых рук.

Светом невечерним сердце озарится,
Покаянье снимет темноты покров.
Как же милости такой не удивиться,
Как же не прославить Божию любовь?

Россыпи ромашек в сумерках белеют,
Окуну ладонь в прохладную росу.
Зазвучит молитва чище и сильнее,
Драгоценный дар смиренно понесу.

Широко Твоя распахнута десница,
И помочь просящим Ты всегда готов.
Как же щедрости такой не удивиться,
Как же не прославить Божию любовь?

Ночь покрыла землю темными шелками,
И в глубинах сердца в полной тишине
Ангелы поют святыми голосами,
Подарил Господь в ночи молитву мне.

31.07.2008 г.

Николаевский Михаил Васильевич

В 1938 году по решению Ленгорисполкома была взорвана небольшая церковь на Лермонтовском проспекте. В день ее гибели наш город навсегда покинула еще одна святая заступница, неуклонно приближая час ленинградской трагедии. Шел одиннадцатый год, как Русская Православная Церковь, повторяя путь Спасителя, преданная, оболганная и истерзанная, несла на страшную Русскую Голгофу свой крест. Она несла его под улюлюканье обезумевшей толпы и под радостно-сладострастные крики коммунистических палачей. С этого тяжкого креста нескончаемым потоком стекала на родную землю кровь праведников. С дьявольской злобой, безжалостно и изобретательно, новая советская власть уродовала ясный лик святой Руси кровавыми, незаживающими ранами, уничтожая прекрасные храмы и убивая их настоятелей. В скорбном ряду жертв были и храм святой мученицы Царицы Александры на Нарвской стороне Санкт-Петербурга с его настоятелем Михаилом Васильевичем Николаевским.

Суди Бог

Маленькая повесть

1

 Лука опять перся, как с гранатой под танк. Какая уж местная язва придумала такое сравнение, но была она все-таки права не в бровь, а в глаз: надень на Луку вместо закопченной грязной «робы» драную солдатскую форму - и наезжай на него кинокамерой на здоровье, никаких актеров не надо!

Улочка сбегала круто под горку, и кривые, колесом, ноги мужика не справлялись со стремительным спуском, все норовили за что-нибудь зацепиться - Лука, пролетев ныром, пропадал во взметнувшемся облаке пыли. Скрежеща зубами, он долго раскачивался на четвереньках, пытаясь подняться, наконец, ему удавалось сесть на задницу. Ворочая очумело белками глаз, резко выделявшимися на черном, в несмываемой угольной гари лице, он угрозливо мычал. Встав на ноги, мотая безвольно из стороны в сторону осыпанною щедрою сединою башкой, Лука правую руку держал за спиной вытянутою, зажав мертвой хваткой в ней горлышко посудины, чудом сберегаемой при падениях.

I. Ивановы

Для меня, как для педагога-дошкольника, это очень интересная и насущная тема, потому что? по большому счёту, хороших детских книг в стране почти нет. Есть прекрасные рассказы Осеевой, сказки Сутеева, Носова. А вот повестей не найти днём с огнём. Но дети любят именно их. Они любят, чтобы каждый день им читали по паре-тройке главок про одного главного героя. Они сживаются с ним, начинают рисовать о нём картинки, играть в него. И очень важно, чтобы этот герой был добрым и нравственным, но в тоже время и не лубочно-положительным.

Меня взяться за перо заставило засилье черепашек-нинзя и человеков-пауков. Надо было помочь ребятам вспомнить и заново полюбить русские народные сказки и хоть немного познакомить их с народной культурой.

Несколько главок получившегося результата я выкладываю здесь. Это начало, и середина, когда главные герои уже попали в Тридесятое царство.


Внуто

Мое деревенское детство пахло молоком коровы Таньки и аппетитными поджаристыми оладушками из русской печи.

День-деньской бились по хозяйству анциферовские женщины, всюду успевая и валясь к вечеру с ног от усталости. Но иногда, кивнув на сбившихся в стайку нарядных соседок и завистливо вздохнув, бабушка Дуня говорила: «Сегодня Илья, ишь бабы во Внуто пошли». Вскоре я узнала, что в таинственном Внуто, в десяти километрах от нашего поселка, в стороне он проезжих дорог есть единственная на всю округу церковь, куда моей бабушке, жене школьного завуча и коммуниста, ходу не было.

Все деревенские знали, что служит там замечательный батюшка — отец Иосиф (Сафронов), что он долго сидел в лагерях, но духом не пал, телом крепок, суровенький, но справедливый и добрый.

Нечаянная радость

Огненным колесом прошлись по России годы советской власти, перемалывая человеческие жизни, сметая с лица родной земли города и поселки, меняя русла рек и возводя бессмысленые каменные громады. Как после Мамаева нашествия, медленно и с трудом восстанавливается Русь, обретая былое величие. Пытаются найти свои истоки и люди, чьи семьи пропали в страшные годы революции и коллективизации.
Мне хочется рассказать об одном чудесном случае, произошедшем этим летом в селе Никандрово Любытинского района с жительницей Великого Новгорода Ниной Ивановной Смирновой.

Забудь про час

Пора!
Кудись в безмежність хмари плинуть
В долинах тонуть вічні сни
На волі вітер розпустився
Неначе коні навесні…

Весна!?
Так скромно й тихо в дім зайшла
З пучечком квіту-першоцвіту
Усмішку щиро роздала
Уквітчану бузковим вітром

А душа!?
Напившись пахощів терпких
Співати вчиться безталанна
І просить ще у снах п’янких
Краплину з неба фіміаму…

О, Боже!
Дай ще час весні радіти
Налитись соком ясних днів
В росі умитись й на світанні
Заснути у густій траві
Опівдні сонце обійняти
Знайти ромашку …
й здогадатись
Про таємниці пелюстків
Які всі хочуть відірвати…

І знов пора!
Вже літо пестить світ зірками
Шумить дощами
Квітом марить

А душа!?
У небо манить
До вічних пахощів зове
З молитвою угору лине
У Вічності рятунку просить
За часом йде…
Уже осіннє небо сльози ллє
Вкриваючи дорогу листом
Мов дівами загубленим намистом
Душі надію подає...

Грехи отцов

Видение отца Андрея

- Да хоть голову рубите, все равно в «живцы» не загоните!

Отец Андрей уронил свою косматую, в прядях седины, голову на стол перед сидящим за ним уполномоченным так, что тот - чернявый парень с видимым испугом отпрянул.

Брат Аркадий, взмахивая широкими раструбами рукавов рясы, подбежал к отцу Андрею, тряхнул за плечи:

- В своем ли ты уме так-то говоришь?! Опомнись!

- Отойди, отступник! Иуда!

Председатель горсовета и двое дюжих «огепеушников», приехавших с уполномоченным из Вологды, угрюмо молчали.

Вывели-таки старого попа из себя. Сухонький, невысокого ростика, он отвечал невозмутимо, скупо. Поначалу сулили ему чуть ли не златые горы, если в «обновленческую» церковь перейдет, на брата указывали - правильно, мол, понимает момент товарищ. Иногда, правда, поправлялись: гражданин поп.

Аркадий, широкоплечий - подрясник по швам трещит, голова в крупных кольцах смоляных волос, отца Андрея помладше едва ли не на двадцать лет, кивал согласно, норовил в агитацию свои слова вставить.

Уголек

1

Священник отец Сергий молод, белозуб, с пышной шапкой русых кудрей на голове, высок и строен, лицо с пробивающейся на скулах бородкой, просящий взгляд добрых, с лукавинкой, глаз:

— Отец диакон, ну поехали! Тряхни стариной!

В ответ я молчу, раздумываю. Далековато собрались: тот храм где-то в глухих лесах под Тотьмой. Местные остряки утверждают, что будто даже Петр Первый, когда в Архангельск нашими краями проезжал, от того места открестился: ни за что не приверну, то — тьма!

— Да там же не одну Пасху кряду не служили, батюшки нет!

Отец Сергий знает, как вдохновить — от службы Богу я не бегал.

— А вот и карета подана!

Без веры

Афанасия Николаевича Сальникова не переставали мучить во сне кошмары. Не одну ночь кряду, стоило ему лишь прикрыть глаза — и, как живой, вставал Павел. Можно было делать что угодно: ущипнуть себя нещадно, попытаться пальцами силой разлепить веки — ничто не помогало. И еще ладно бы был старший брат — кровь с молоком, как в молодости, но нет — обросшее щетиной лицо его было изможденным, в кровоподтеках, а в широко раскрытых глазах стыл страх.

«Братка, да как ты мог? За что?» — беззвучно шептали разбитые, распухшие губы Павла.

У сутінках вранішніх

У сутінках вранішніх думки ще дрімають,
Тиху тривогу душі сповіщають…
Хтось плутає букви…збиває з дороги
Малює в свідомості світ ілюзорний...

Інтрига ранкова не довго триває
На покуті образ покірно взирає…
І сон відганяє в невидимі дал
Вічна молитва, як пташка злітає...

Нехай вона лине угору…до Бога!
Він завжди чекає смиренного друга
Розкаяння…сліз і цнотливого слова
Не милості хоче , а просто любові…

Папірчик зім'ятий в руках я тримаю
Бо він допоможе вуста розв'зати...
Сказати відверто, ковтаючи сльози
Про бруд, що від віку в глибинах дрімає...

В господі величній ця тайна триває
Де вічності звуки реальність ховають...
Божественний спокій з свічою гомонить
Із сутінків вранішніх душу виводить...

Слова шукають дорогу

Коли літають мої слова,
Немов думки дівочі,
Моя молитва завжди одна...
Летить вона в простір ночі...

Коли випливають мої думки
З безмежного світу свідомості,
Ти даруєш їм світла цілунки,
Незабутні краплини блаженної радості.

Коли мрії шукають дорогу
До таємних світів Галактики,
Ти сміливо ступаєш з порогу,
Складаєш мапу з життя мого клаптиків...

Як досконалий митець малюєш свої візерунки
На бурхливому морі буденності...
Мрії, слова, думки-безцінні свої дарунки,
Ховаєш з любов’ю у Вічності…

Коли втікають мої слова,
Ховаються в темінь ночі
Відчуй, що з тобою я,
Дивлюся крізь сльози в очі...

Осень

 Осень. Сколько про нее писано-переписано, сколько ей всего посвящено. А все кажется, что что-то не досказали. Что осталось за рамками картин и за полями стихов - что-то по-особенному важное. Такое, для которого ни слов, ни красок не подберешь. И как бы банально это не звучало, но осень - это особенное, ни на какое другое непохожее время. Время, когда солнце становится мягче, а холодный ветер уже разогнал густое летнее марево. Когда воздух делается тонким-тонким, чистым и совсем невесомым. Осенью часто кажется, что видеть можно намного дальше, чем обычно, и мир вокруг словно бы проясняется, становится ближе, четче, понятней.

Желто-красный лес, с пятнами темной хвои. Прозрачный, весь пронизанный легкими лучами остывающего солнца. Испещренная морщинами кора деревьев, сухая и теплая, как руки старика, добрые и спокойные. И сам весь мир, он в эту пору как бы наполняется какой-то древней, истинной мудростью, только отдаленным лесным эхом доступной громким и суетным людям. 

Душа блукає у пекельнім краї…

Душа блукає у пекельнім краї…

Нехай душа блукає у пекельнім краї
І жар гієни душу огортає
Я до Святого Образу Твого
Моя Пречиста Матір, припадаю!

О, Цвіте несказанної краси
Душа моя до тебе лине з сумом
Заступнице моя, якщо б не Ти
До кого б я прийшла з душевним лудом

Мій вірний Ангел, з далечі небес
Печалиться і плаче від мого лукавства
Не віджени його, і поруч будь
Коли убога я, відправлюсь по митАрствам

О, як предстану перед Судією я!?
Душа моя, заплач, гріхи свої згадай
Ти, Діво, будь підтримкою мені,
Надією й останнім оправданням

Ридай, душа, допоки ще є час
Неправда поруч і нечистий глас
За Твого Сина я іду на хрест
І водночас же розпинаю кожен раз

Моя Царице! Радосте моя!
Лиш ти мене не осуди, Благая!
Крізь морок грішної душі
Тебе я прославляю, Пресвятая…!

 

Иеромонах Роман
Пускай по мне злорадствуют в аду...

Подруге Мирославе

М. Бердник

Имя ее — боль,
Песня ее — плач,
Жизнь для нее — бой,
Прочь от тоски вскачь...
Криком  летит ввысь:
«Родина-мать, молись!»

Боже, прикрой крылом,
Ставшую ангелом!  

2008

666

"И увидел я престолы и сидящих
на них,которым дано было
судить,и души обезглавленных
за свидетельство Иисуса и за слово
Божие,которые не поклонились
зверю,ни образу его, и не приняли
начертания на чело свое и на руку свою."
Откр. 20:4

Помилуй, Господи, сегодня все не так

Помилуй, Господи, сегодня все не так
На мутных, грязных стеклах дождь рисует.
А Ты прости! Прими меня - такую,
Которой сложен каждый новый шаг.

А Ты скажи, что я Тебе нужна -
Не просто точкой в общем мирозданье,
А лучше - дочкой, маленьким созданьем,
Застывшем, в ожидании тепла…

Над каждым днем по-взрослому скорбя,
Устав от клеток и веревок прочных,
Из этой суеты и всяких прочих
В конце концов я убегу в Тебя… 

Здравствуй, Боже, - я Твоя овечка,

Здравствуй, Боже, - я Твоя овечка,
Я одна стою на берегу…
Думая, что жизнь дана навечно,
Я ее совсем не берегу.
То в трясину, то в глухую чащу
Забреду и ужаснусь сама -
Стоны, скрипы, холод леденящий,
И со всех сторон - живая тьма.
Через волчий вой и вой метели,
Озираясь, плача и дрожа,
Я иду на звук Твоей свирели,
Только верой держится душа.
Верой в то, что, радостью объята,
Я замру у Твоего огня
И уткнусь в колени виновато,
Медным колокольчиком звеня.
Мой Хозяин с бережностью Отчей
Выберет терновник из шерсти,
И тогда мне станет стыдно очень
И захочется сказать: «Прости!»
Благодарностью свое сердечко
Тихо переполню до краев:
«Здравствуй, Боже, я Твоя овечка,
Облачко заблудшее Твое».

Рис. Татьяны Косач

Смерть

Смерть не омут, а тихий рай,
Уносящий нас в Царство Веры.
Так легко прокричать "Прощай",
Покидая дома и скверы,
Покидая границы тел -
Непременно в тиши и ночью -
Так легко воспарить над тем,
Что недавно казалось прочным.
 

Ангел молчанья,

Ангел молчанья, приди, а когда – знаешь сам.
Перышком белым скользни по раскрытым губам.
Если ропщу, если лгу, не считая слова
Рот мой закрой пеленой своего рукава.
Фразы - как звезды сгорев, опадают в траву.
Ангел молчанья, не жди, когда я позову.

Если, как в черную воду, ступаю в беду,
Если в слезах и истериках, словно в чаду.
Если в отчаянье крик превращается в вой,
Ангел молчанья, меня уврачуй тишиной.

Но будет миг, и задуют меня как свечу,
В сердце свое загляну я тогда и смолчу.
Тем же, кому я была хоть чуть-чуть дорога,
Губы закроет прозрачная чья-то рука.
Я подожду и увижу в полночном окне
Всех дорогих мне людей, что молчат обо мне.

Страницы