ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
О том, как я чудом избежал смерти
На этот раз Галерий лично принимал меня во дворце, в охотничьей комнате, украшенной росписями и мозаиками. Почти во всей сценах охоты участвовала разгоряченная, длинноногая Артемида в короткой тунике. Только теперь, глядя на ее обнаженные колени, я догадался, почему мой Никифор выделял ее из числа других богинь.
Все ложа в зале были застелены шкурами тигров, леопардов, и других убитых на охоте зверей, а из стен довольно безвкусно торчали бивни слонов и головы мертвых кабанов с оскаленными клыками.
Галерий возлежал на медвежьих шкурах и его огромный живот вздымался под туникой, как живая подушка.
Впрочем, цезарь находился в комнате не один. За его спиной сидел прелестный смуглый мальчик лет девяти. От скуки он то и дело засовывал орех в медвежью пасть, словно хотел угостить зверя, но тут же испуганно отдергивал руку.
Номенклатор – раб, объявляющий о прибытии посетителей, назвал мое имя, и Галерий тут же разлепил глаза и взял из моих рук свиток. Но тут же сунул его ребенку и приказал:
– Читай ты, Кандидиан. Да погромче! Иначе ты снова меня усыпишь…
Я догадался, что это был единственный сын Галерия, рожденный от рабыни. У Валерии не было своих детей, и она усыновила Кандидиана, полюбив этого мальчика, как родного сына.
Ребенок важно, с выражением прокашлялся и начал с выражением читать вслух принесенное мной послание.
– «…Всегда ревностно заботься о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, исполнять так, как достойно римлянина и мужа: с полной и искренней сердечностью, с любовью к людям, со свободой и справедливостью…»
Но вдруг он замолчал и удивленно уставился на цезаря.
– Что с тобой? – недовольно спросил Галерий. – Подавился собственным языком? Дальше!
– «…Не поступай ни против своей воли, ни в разрез с общим благом, ни как человек опрометчивый или поддающийся влиянию какой-нибудь страсти, – снова стал читать Кандидиан. – И светло у тебя будет на душе…»
Но больше он не смог сдерживаться и воскликнул:
– Я узнал, узнал! Мы недавно учили наизусть это послание Марка Аврелия.
– Что? – удивился Галерий. – Ты о чем? Какой еще Марк Аврелий?
– Великий император прошлого. Совмещал управление империей с занятиями философией, – четко, как на уроке, ответил Кандидиан. – Я знаю наизусть многие его изречения…
Галерий тяжело развернулся в мою сторону. Он только что вернулся с охоты, и от загара лицо цезаря было почти свекольного цвета. Как красная маска – с прорезями для ужасных глаз.
– Что такое? Эй, что ты мне принес? – спросил он.
– Письмо. Оно написано рукой Константина, – ответил я, пытаясь унять внезапную дрожь в коленях. – Лежало у него на столе.
Цезарь в ярости захрипел, и мне показалось, в горле у него даже что-то забулькало.
– Но это не то! Изменник… На колени, собака! Ты умрешь сегодня, – выдохнул он.
– Не надо! Позволь мне уйти, отец… – завизжал Кандидиан. – Я не хочу-у-у, я не могу-у-у это видеть.
Кровь застыла у меня в жилах.
От криков в комнате даже зашевелились занавески. И мне показалось, что из-за полога сейчас выскочат притаившиеся там медведи, и вместе с ожившими львами и кабанами начнут рвать меня на куски.
Но в дверях появился худощавый немолодой человек – наряженный и надушенный для пира, с цветочным венком на голове.
– Цезарь, гости тебя заждались. Август тоже раздражен. Все требует обещанных коринфских танцовщиц…
– Сейчас, Север, иду. Вот что: назначь ему казнь, раз пришел, – кивнул в мою сторону Галерий.
– В чем его вина? Снова заговорщик?
Теперь на меня в упор смотрел давний приятель цезаря полководец Флавий Север, преданный ему, как собака. Я не слышал, о чем они дальше говорили, потому что глядел только на губы Севера, которые должны были произнести мне приговор. Они растянулись в злой, презрительной усмешке, не предвещающей ничего хорошего.
– Этот болван, наверняка, не читал даже "Илиады", – наконец, произнес Север. – Уже за одно это я ослепил бы его, как Гомера. Согласись, мой цезарь, это было бы и справедливо, и весьма остроумно. Ну, а потом…
Не знаю, что было бы дальше, но вдруг в дверях появилась Валерия.
– Что тут происходит? – спросила она встревожено. – Почему ребенок плачет?
Кандидиан сразу же бросился ей на шею, и, давясь слезами, начал что-то жалобно шептать. Валерия с гневом и презрением посмотрела на мужа, потом – на Севера, и перевела взгляд на меня…
Клянусь всеми богами, она меня узнала! Может быть, потому что я опять, как тогда в парке, стоял перед ней на коленях?
– Мало тебе христиан, так ты уже взялся за юниоров? – резко повернулась она к мужу. – Это же мальчишка из отцовской школы. Я позову отца.
– Но…вряд ли август будет доволен, если его оторвут от стола, – заметил Север, поправляя на лысоватой голове венок, сползший на затылок.
– Никого не надо звать, несравненная, – вздернулся Галерий. – Скажи сама, что с ним сделать, да пойдем к гостям.
– Отпустить, – сказала Валерия. – Хотя бы детей… не трогай.
– Что же, в каком-то смысле это разумно, цезарь. Его все равно убьют в первом же сражении, – кивнул Север. – Такие обычно погибают первыми.
Я молча покинул охотничью комнату, и лишь в саду в полной мере осознал, что находился сейчас на волосок от смерти.
И спасла меня Валерия. Она, а вовсе не я ее, как всегда мечтал…
Только теперь я заметил, что опираюсь о мраморную статую под деревом, представляющую собой уменьшенную копия богини Верности. Отец рассказывал, в честь нее стоит великолепный храм на Палатине в Риме. И если кто-то хотел навеки скрепить клятву в верности, то должен был прикоснуться к ее скульптуре правой закутанной рукой. Такое «рукопожатие» делало любую клятву нерушимой.
Накинув на правую руку край тоги, я дотронулся до изваяния и прошептал имя своей спасительницы.
Но что было бы, если бы Галерий узнал всю правду? Ведь я нарочно взял другой свиток, оставив недописанное письмо к Елене на видном месте и закапав воском, чтобы Константин догадался перепрятать его в тайник... Тогда бы уж мне точно не сносить головы…
Как ни странно, но после этого случая Галерий, действительно, оставил меня в покое. Может быть, убедился в моей полной непригодности для шпионских поручений? Или испугался гнева Валерии?
Зато примерно через неделю Константин мне сказал:
– А ведь я знаю, легат: это ты тогда ночью был в моей комнате. Мне доложили об этом верные люди. Благодарю, что ты не взял то письмо к матери. К тебе можно поворачиваться спиной…
В то время Константин уже служил в звании центуриона, возглавив императорскую гвардию, и хотел, чтобы я повсюду следовал за ним, в шутку называя «легатом».
Но судьба назначила мне другое испытание: я должен был срочно возвращаться в Треверы.
