В Столыпинскую реформу родители Николая приехали в Сибирь с Полтавщины. Немало полтавчан отправилось на вольные сибирские земли в поисках счастья, а в память о неньке-Украине село назвали Полтавкой.
Николай был первенцем у родителей, появился на свет в 1920 году. Время шло огневое: революция, Гражданская война, в Прииртышье поначалу установилась советская власть, её вытеснили колчаковцы, затем произошла обратная рокировка. Однако жизнь брала своё, люди женились, рождались дети. Две украинских семьи породнились в Сибири, в результате этого союза Божий свет огласил солнечным майским днём ещё один раб Божий, которого священник окрестил в честь Николая Угодника. Мальчишка отползал по дому положенное, принял вертикальное положение, расширил границы познаваемого мира до крыльца и двора. А место его в люльке занял брат Гриша. Вот и он сделал первые шаги…
Да не доглядела родительница младшенького. Два годика ему было, когда случилось несчастье. Кинулась мать на поиски (сердце вдруг пронзило иглой: отчего подозрительно тихо?), а из кадки ножки торчат. Непоседливый Гриша, подставил чурбачок к бочке, перевесился через край, разглядывая листочек, плавающий на поверхности воды, и бултыхнулся в глубину бочки. Из двух украинских родов, союзом которых стала молодая семья родителей Гриши и Николая, Гриша первым лёг в сибирскую землю под деревянным крестом.
Беда, как известно, одна не ходит, после похорон заболел Николай. Огнём пылает, криком исходит. Из докторов был в Полтавке фельдшер, он осмотрел мальчика и сказал: готовьтесь к худшему – не жилец. Мать сшила смертную рубашку, но молиться за сына не прекратила. Днём обращаться к Богу было некогда, ночью вставала к иконам. Плакала, просила Иисуса Христа, Матерь Божью, Николая Угодника пощадить первенца.
Николай таял на глазах. В ту ночь изнурённая горем мать забылась перед иконами, уткнувшись лбом в пол, и увидела сон, в котором явился ей седой благообразный старец. Обратился по-украински, назвав «молодыцей», ласково, но твёрдо сказал, что изводить себя не следует, сын поправится, а жить будет до глубокой старости. При этом станет большим человеком. Всё это сказал на родном языке «молодыцы».
Утром мать растапливала печь, когда из комнаты выполз Николай со словами: «Мамо, хочу исты».
С того дня пошёл на поправку. Скоро от смертельной болезни остались одни воспоминания. Что самое интересное, куда-то с концами задевалась рубашечка, сшитая матерью, чтобы в гроб ребёнка положить.
Рос Николай мальчишкой смышлёным, знания хватал на лету, во всех классах первый. После школы окончил курсы учителей и вернулся в село учить детей. В 1940 году призвали его на действительную службу и отправили в Ленинград. Николаю кроме Омска нигде бывать не доводилось, Ленинград покорил столичной красотой и царственным величием. Сын писал родителям восторженные письма, а кроме того покупал открытки с видами города на Неве. Открытки коллекционировал с дальним прицелом, отцу с матерью, само собой, показать и на уроках в школе наглядный материал.
Коллекцию утратил в первый месяц войны, в одну из бомбёжек. Немец ожесточённо рвался к Ленинграду. Для него захватить город Петра было делом престижа. Николай во многих переделках побывал, не один раз казалось – всё, однако больше всего их дивизии досталось в марте 1943-го. Попытка наступления Красной Армии на Синявино захлебнулась, в результате их полк оказался в окружении. Промокшие до последней нитки бойцы лежали в ледяной болотной жиже. Закончилась провизия, на исходе были боеприпасы, немцы, сжимая кольцо, поливали пехоту таким плотным огнём, что голову поднять было невозможно. Надежда на подмогу не оправдалась, и тогда командир отдал приказ идти ночью в прорыв.
Бежали, ползли, отстреливались под непрерывным огнём. В когда-то популярной и по сей день прекрасной песне есть горькие слова: «Их оставалось только трое из восемнадцати ребят». В нашем случае из пятисот бойцов вырвались из окружения восемь, один из них – Николай. На шинели места живого не нашёл, подводя итоги прорыва – всю изрешетили пули и осколки немецкого производства. Главный предмет солдатского гардероба не поддавался восстановлению. При этом ни один осколок, повторю – ни один не царапнул бойца, ни одна пуля не задела за живое.
Миновать госпиталь всё равно не удалось: ноги распухли – сапоги пришлось санитару резать, стянуть было невозможно.
Войну Николай окончил в Кенигсберге в звании капитана. Прибыл в родную Полтавку в августе 1945-го с двумя орденами и пятью медалями на груди. И сразу стал заниматься самым мирным трудом – учить ребятишек. Сколько раз, засыпая в окопе или землянке, видел себя в залитом солнцем классе. Ряды парт, на подоконниках цветы в горшках, чёрная доска на стене, глаза мальчишек и девчонок…
Надолго у классной доски задержаться не удалось, бравого офицера мобилизовали на партийную работу – в райком партии. Мужчин война безжалостно выкосила, а немногие, вернувшиеся с фронта, чаще были израненными. Тут полный сил, грамотный, умный, имеющий опыт командовать людьми.
Предсказание старца из сна матери сбылось. Николай Ильич уверенно продвигался по карьерной лестнице. Работал не за страх, а за совесть, умел ладить с подчинёнными, был дипломатом с начальством, за короткий период вырос в отличного управленца, а в семидесятые годы двадцатого века поставили его руководить райкомом партии одного из городских районов. И здесь более чем оправдал доверие, как писалось в газетах, «на груди засияла Звезда Героя Социалистического Труда». К боевым орденам и медалям прибавилась высшая трудовая награда.
Женился Николай сразу после войны, жену Наталью взял из родного села. «Моя Наталка из Полтавки», – говаривал в молодости. Была Наталка не сказать, что истово верующей, но икону дома держала и мужа, провожая за порог, украдкой крестила. Икона Владимирской Божьей Матери стояла не в красном углу, должность мужа не позволяла открыто демонстрировать боголюбивость, а в книжном шкафу за стеклом. Николай Ильич не препятствовал.
Его зять Александр Васильевич пришёл в церковь через болезнь в сорок пять лет. Следует сказать, что и смерть зятю Бог дал в молитвенном подвиге, умер Александр Васильевич во время Крестного хода, маршрут которого пролегал от Владивостока до Москвы. Но это мы забежали почти на пятнадцать лет вперёд. Александр Васильевич не один раз заводил разговоры с тестем о Боге. Пытался достучаться до уважаемого человека. Убеждал подумать о спасении души, о том, с чем придётся предстать перед Всевышним. Горячо говорил, каким бы ты ни был правильным, справедливым и заслуженным, всё равно грехов у каждого из нас предостаточно, поэтому нельзя отворачиваться от церкви. Тем более, жизнь настала другая, атеизм на государственном уровне отменили. Николай Ильич всякий раз молча слушал зятя, в прения не вступал. Завершались подобные беседы твёрдой точкой, которую ставил Николай Ильич: «Бог есть – я знаю. А в церковь, Саша, не агитируй, не пойду. Я не Ельцин, который и в состав Центрального комитета КПСС входил, и со свечкой в церкви столбом с глазами стоял, и парламент из танков расстреливал!»
Умер Николай Ильич в восемьдесят семь лет. Родные пытались склонить его к соборованию, когда окончательно слёг. Мол, пригласим священника… Никакие уговоры не действовали. Всякий раз звучало короткое «нет».
И всё же внук Коля, получивший имя в честь деда, сумел убедить последнего. Потчуя немощного чаем, сказал:
– Дед, ты ведь сам говорил, что твоя мама вымолила тебя в детстве, всю войну молилась за тебя. Надо благодарить Бога за долгую жизнь, за жену, детей, внуков... Ты, наоборот, гневишь Его.
– Ладно, – согласился Николай Ильич.
Внук тут же созвонился с батюшкой. Николай Ильич исповедался, причастился, после этого впал в кому и через два дня умер.
