Омилия

К 100-летию со дня рождения Арсения Тарковского

«Я так давно родился...»

Творчество Арсения Тарковского — великого поэта ХХ века — оказалось слишком объемным, чтобы получить достойное признание и у себя на родине, в Украине, и в России, где он прожил большую часть жизни.

Тарковский по своим корням многонационален, в его родословной: поляки, украинцы, русские, но он на самом деле не принадлежит ни России, ни Украине — он принадлежит Времени. Поэту принадлежит мир, ему принадлежит Слово, которым он этот мир преображает.

Арсений Тарковский — не официозный поэт

На протяжении многих лет его замалчивала официальная критика, потому что при социализме поэты, писавшие о тайнах Времени, о Вселенной, о Боге, были не нужны, даже опасны. После смерти Арсения Тарковского в 1989 году (не взирая на государственную премию 1989 года за сборник «От юности до старости») он по-прежнему остается в тени. По словам его дочери Марины Тарковской, Арсений Александрович, как представитель трагедии своего времени, продолжает расплачиваться за утраченную преемственность в культурной традиции.

Трамвай грохотал.
Александра задумчиво рассматривала свои потрепанные джинсы, размышляя, пристрочить ли к ним понизу цветную тесьму, расшить ли бисером, или им уже ничто не поможет.
А Данька во все глаза смотрел на дядьку напротив - дядька только что оторвал себе большой палец и приставил обратно. С серьезным и немного рассеянным видом, будто бы откручивать в задумчивости пальцы – для человека самое обычное дело. Был он немного похож на чудаков, о которых часто рассказывала Даньке мама – тех, что играют на скрипках по чердакам, теряют волшебные шляпы и все такое прочее. Длинные седые волосы почти касались воротника черного пальто, возле рта пролегали две резкие морщины, а глаза сверкали как обыкновенно сверкают льдинки, когда смотришь сквозь них на небо. Завладев Данькиным вниманием, он невозмутимо открутил себе мизинец, приставил обратно и подмигнул.
- Еще, – чуть слышно попросил Данька.
- Здесь обилечено? – злобно спросила подошедшая женщина со старушечьей сумкой.
Александра царственно протянула мятую десятку, пассажир напротив заплел пальцы косичкой и сделал вид, что не может расплести.

На сцене тот, чей голос зритель ждал.
Не рифмоплёт, не страстный прокламатор.
Поэт! – кого встречает полный зал.
Литературы подлинный новатор!

Его полёт безоблачно-высок,
И яркий слог, как вещь, сегодня в моде.
(Но слава ждёт, чтоб выйти из-под ног –
Непостоянна мода по природе).

Минует век… Его не сыщешь след
Среди столпов, что классиками стали.
Рассудит время здраво: был поэт
Оригинален, но не гениален.

12.06.2010 г.
 

Рита всегда гордилась своими родителями. Вернее, любила их. Ей нравилось в выходные дни гулять по городу с папой и мамой. Они ходили по Набережной, а потом непременно заглядывали в детский парк, где играла музыка и взмывали в небо лодочки качелей и кабинки «колеса обозрения». А еще там продавали замечательный пломбир в вафельном рожке, сверху облитый хрустящим ломким шоколадом. И встречные прохожие с удивлением оглядывались на двух уже немолодых людей, которые вели за руки резвую, весело смеющуюся девочку, и при этом сами улыбались. Они казались воплощением радости, запоздалой, и потому особенно желанной.

Но радость всегда сменяется утратами. Первой утратой Риты стала смерть отца. Он был хирургом. Причем одним из лучших в городе. Не только оттого, что Михаил Степанович имел большой врачебный опыт и искусные руки. Но еще и потому, что, в отличие от многих своих коллег, за долгие годы работы он не ожесточился сердцем, не утратил способности сострадать даже тем, кто не жалел его самого.

Деревья в тумане,
Как буквы на белой странице.
Длинная строчка стоит
Вдоль невидимой речки.
Нет ни конца ни начала.
Бог ли окликнул?
 

Удержи мою душу свечкой,
Протяни мою песню речкой,
Укроти золотой уздечкой
Мое жаркое сердце,
Господь.
 

Да, наша жизнь не безупречна.
Закон незыблемый таков:
Любите крепко и сердечно
Своих любимых и врагов.
Что может лучше быть на свете,
Чем всех вокруг благословлять,
И пред завистливою смертью
Хвостом лукаво не вилять?
Пред сказкой зимнего узора
Сидеть в ребячьей простоте…
Что может лучше быть простора,
Кующегося в тесноте?
Что лучше истины на свете,
Которую легко найти,
Когда мы видим мир, как дети,
Любя любого на пути?
За зимней, лютою порошей
Весны одаривает новь.
Что благостней семьи хорошей,
В которой дети и любовь?
Что лучше свечки у иконы,
За здравие, за упокой.
Просты великие законы,
Сложны – крадущие покой.
Перед лицом любой разрухи
Когда всё против, все – не те,
Не будьте к Провиденью глухи,
Стремясь к любви и простоте.
 

Жил-был старик-садовник. У него был большой сад. А в саду росло очень много цветов и деревьев. Однажды старик посадил в своем саду маленький каштан. Чтобы деревце не сломал ветер и оно быстрее укоренилось, старик привязал его к колышку, привязал очень крепко.

Каштан пустил новые побеги и корни, начал быстро расти. Колышек поддерживал дерево, не позволяя ветру раскачивать его. И вот наступила осень. Каштан заметно вырос, окреп, на нем была густая листва. Но он почему-то наклонился в сторону. Ах, вот в чем дело! Он все еще был накрепко привязан к колышку. Тугая веревка не давала деревцу оторваться от колышка и подняться кверху.

Старый садовник заметил непорядок. Он обрезал веревку. А колышек унес с собою, чтобы привязать к нему другое молодое деревце.
Через неделю каштан выпрямился, стоял ровно и уверенно. А весной он впервые зацвел.

Ты, созданный дыханием Отца,
Любовью первой, утренней, весенней,
Что смотришь на меня в недоуменье?
Не узнаешь лица?

Оно, слегка подернутое сном,
Глядит в тебя с удвоенной тревогой:
Ты сразу, сразу видел Бога,
А я потом.

Обоих удержать в расширенных зрачках,
Обоих ждать, и жаждать, и молиться.
Склонятся ль надо мной родные ваши Лица
В других садах?

За нашим окном — много всего интересного. Например, парк с занесенной снегом беседкой. А еще — кусты, на которых сидят птицы. Синички, воробьи. Голуби — те не сидят, они нетерпеливо снуют прямо под окнами, в ожидании, когда кто-нибудь выбросит им очередной кусок полузасохшего хлеба. Это случается довольно часто — чего-чего, а хлеба здесь всегда с избытком. Один раз мы бросили им мясную запеканку и недоеденный кусок курицы — но только голуби набросились на непривычное лакомство, как тут же встревоженно метнулись в сторону: откуда-то сбоку на запеканку, как на дичь, прыгнула огромная рыжая кошка и, давясь от нетерпения, стала заглатывать добычу.

Остроумный профессор легко и живо
Вёл беседу. Был ясен и прост в ответах.
Зал, притихший, за речью следил пытливо –
О поэзии, слове… и о поэтах:

И о тех, кто в культуру «вписал навечно»
Имена… И о тех, кто «в ошибках грешен»,
И о тех, кто «талант расточил беспечно»,
И о тех, кто «достоин одних насмешек».

…О, профессор, к лицу ли мужам почтенным
Тешить душу бравадой всевластных судей?
Как дарýешь ты вечность, являясь тленным?
Как предвидишь – не зная, что завтра будет?

10.06.2010 г.
 

Отрывок из проповеди святого Кесария Арелатского (V-VI в) о проповедании Слова Божия священниками и всеми святыми

Братия, если мы не пытаемся осуществить наши обязанности проповедания Слова Божия сами или через наших братьев, нам следует опасаться, что то чем Господь угрожает устами пророка, осуществится на нас: «Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод,- не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних.» (Амос 8, 11)

По свидетельству Священного Писания, мы и наши слуги получили меру пшеницы, чтобы разделить её со всеми. Какое оправдание мы будем в праве предъявить Господу во время Его пришествия, если мы пренебрегли тем, что нам вверялось в заботу. Мы должны устрашиться, что за все те души, которые по нашему нерадению умерли от голода по Слову Божию, будет с нас спрошено в Судный День. Как сказал Пророк: «Я взыщу кровь его от рук твоих» (Иез.3, 18).

Благодатная ночь поклонилась рассвету,
Хрусталем засияла на травах роса.
Пробудившись от сна вместе с утренним светом,
Прославляю небесного Бога Отца.

Наступающий день благовестие дарит.
Бесконечная радость пришла от Креста,
Воплотилась от Девы Любовь для страданий.
Прославляю Спасителя мира Христа.

На закате в багрянец оделась заря,
К невечернему свету открыта дорога.
Облачилась душа в подвенечный наряд.
Прославляю Бессмертного Духа Святого.

На вселенную щедрой рекой излилась
Красота из Источника жизни Благого.
Не иссякнет вовек та живая вода.
Прославляю величие Троицы Бога.

24.01.2000 г.

Отрывок из романа

И пришли на место, называемое Голгофа, что значит «Лобное место». Почему оно так называлось не знал ни сотник, ни легионеры, ни зеваки, столпившиеся вокруг креста. Спроси любого и он ответит тебе: «Деды наши от дней, когда вошли в землю обетованную так называли сеё место, и мы так называем». Здесь, на Голгофе и совершались иерусалимские казни. Это было небольшое возвышение, пригорок, больше походивший на лысину какого-нибудь иерусалимского старца из ревнителей, потерявшего волосы, но прятавшего соразмеренное сочетание разума и расчета под нарочитой аккуратностью головного убора, чем на лоб вора, прелюбодея или колдуна, осужденного по Закону на очищение через смертельные муки. Сюда, за ворота великого города выводили благочестивые мужи иудейские сотни лет насильников, мужеложников, тайных слуг Ваала и побивали их каменьями до смерти. Здесь, на древе позора, казнили преступников и воины кесаря. Нет для Иудея более унизительной казни, чем смерть на проклятом древе, со времен Авессалома.

Такой загадочной, свободной,
отважной, тихой и живой,
твой шепот - плеск от глади водной,
Легко ли быть тебе одной?

Спокойной древности отвага,
в глазах твоих уж нет побед,
в словах твоих о прошлом сага,
и на губах расстаял свет.

Уже давно не ждешь ты счастья,
покой хранит тебя от бед,
не воин ты, но странной властью
кидаешь миру слово "нет".

Когда жрецы в безумной пляске
бросали клич войны тебе,
ты улыбнулась, словно ласке,
своей таинственной судьбе.

И повинуясь силе этой,
жрецы склонились пред тобой,
пред той таинственною метой,
какой отмечен образ твой.

И в фимиаме благовоний,
в звенящем пении зурны,
в изгибах ласковых бегоний
тебе стихии все верны.

Но ты не хочешь этой власти,
тебе дороже красота,
иль может, нежеланье страсти,
иль птиц летящих высота...

«Мир ловил меня, но не поймал», - эту автоэпитафию протянул своим потомкам Григорий Сковорода. Эти слова явились бы достойным итогом пути Арсения Тарковского, который не менее высокой мерой жизни оплатил свое художественное творчество. Этот эпиграф и выбрал он к стихотворению-посвящению знаменитому философу:

Я жил, невольно подражая
Григорию Сковороде.

Свободный дух украинского правдолюбца манил к себе будущего русского поэта еще с ранних лет.

Город Елисаветград (нынешний Кировоград), где в семье народовольца-«восьмидемятника» Александра Карловича Тарковского в 1907 году родился сын Арсений, был в свое время центром культурной жизни: здесь охотно концертировали известные музыканты и композиторы, устраивали литературные вечера поэты. Юношу поразили выступления Игоря Северянина, Константина Бальмонта, Федора Сологуба.

Волей Божией мне посчастливилось почти полгода прожить в общине Свято-Германовской Семинарии на острове Кадьяк, штата Аляска. Большинство студентов семинаристов – алеуты и юпики (эскимосы) – местные северные народности, принявшие православие от первых русских поселенцев в 19 веке и до сих пор свято хранившие свою веру. Многие студенты приехали в семинарию из своих далеких деревень вместе с женами и многочисленными детьми – всего на кампусе во время моего посещения было 11 студентов и 34 ребенка. Все алеутские семьи, а также преподаватели американцы - отец декан протоиерей Иоанн и его матушка Би, старенький архимандрит Иувеналий, библиотекарь Ириней и секретарь - молодая девушка-богослов Серафима - составляли семинарскую общину.

В семинарию меня пригласили написать несколько икон для храма. У меня был свой небольшой домик мастерская. Там я писала иконы, а по вечерам занималась с детишками-алеутами рисованием.

Мне хочется поделиться с Вами несколькими зарисовками из церковно-приходской жизни этой общины. 

Когда ощущаешь завьюжную стужу,
Иль адское пламя, что рвётся наружу,
Печаль или радость в объятиях душат,
Спасай свою душу! Спасай свою душу!
Чему бы не быть в этом мире заблудшем,
Который себя в прегрешениях рушит,
Погибели плод уж давно им надкушен,
Спасай свою душу! Спасай свою душу!
И даже когда уже вовсе не в силах
И ропщешь о том, чего нет, и что было,
И ты для невзгод, как боксёрская груша,
И тень твоей смертности явственно кружит,
И даже, и если, и сто обстоятельств,
Твоих недостоинств во всём доказательств,
Покайся, не падай, потом будет лучше,
Когда ты спасёшь драгоценную душу,
Тот дар, что от Бога однажды достался,
Тобой оказался и вечным остался.
Ты им пред Творцом, несомненно, предстанешь,
Сегодня с трудом это действо представишь,
Но время пройдёт, как у страждущих жажда
И с Господом встреча свершиться однажды.
О, что это будет, блаженство иль мука
Единство во Царстве иль в бездне разлука?
Сегодня об этом не многие тужат,
Но ты среди них,
Так спасай свою душу!
2005 г.