Арсений Тарковский и Григорий Сковорода: за птицей-истиной

«Мир ловил меня, но не поймал», - эту автоэпитафию протянул своим потомкам Григорий Сковорода. Эти слова явились бы достойным итогом пути Арсения Тарковского, который не менее высокой мерой жизни оплатил свое художественное творчество. Этот эпиграф и выбрал он к стихотворению-посвящению знаменитому философу:

Я жил, невольно подражая
Григорию Сковороде.

Свободный дух украинского правдолюбца манил к себе будущего русского поэта еще с ранних лет.

Город Елисаветград (нынешний Кировоград), где в семье народовольца-«восьмидемятника» Александра Карловича Тарковского в 1907 году родился сын Арсений, был в свое время центром культурной жизни: здесь охотно концертировали известные музыканты и композиторы, устраивали литературные вечера поэты. Юношу поразили выступления Игоря Северянина, Константина Бальмонта, Федора Сологуба.

Когда Арсению было восемь лет, друг и товарищ Александра Карловича по якутской ссылке доктор А.И.Михалевич рассказал мальчику о Григории Сковороде. С этого времени поэзия Сковороды вошла в сердце впечатлительного ребенка, чтобы не оставлять никогда. Как никогда не оставит его образ «навеки родной земли» и родного города – «падшего ангела», который

Вдали от тополей пирамидальных,
Не за моим, а за чужим окном,
Под пеленой дождей твоих прощальных,
Стоишь и просишь; но о чем? О чем? 
 

Через много лет обратится поэт и к своему «потерянному синему раю», будет искать его в украинской степи, таинственном и манящем просторе, где движутся времена, соединяются земля и небо, человек и космос.

Я вспомнил далекие годы,
Мне снится – я снова стою
Под ранней звездой свободы
В степном неоглядном краю,

где еще до сих пор звучат песни Григория Сковороды.

О діброво! О свободо!
Я в тобі почав мудріть.
І в тобі, моя природо,
Шлях свій хочу закінчить.

Чувство свободы, как настой степных трав, особенной субстанцией насыщало плоть и кровь произведений далеких по времени, но близких по духу поэтов Арсения Тарковского и Григория Сковороды. Оба ставили благородную задачу открыть перед человеком простор души, увидеть бесконечную дорогу самопознания.

Двумя веками разминулись «кремнистые дороги поэтов» . Но если бы Арсений Тарковский смог осуществить свою способность переноситься во времени и пространстве («из дней грядущих в прошлое мое»), то оказался бы в кругу близких, «сродных» друзей философа-аскета, поделил с ними несуетную трапезу из….студеной воды и пахучего хлеба.
 
И Григорий Саввич с радостью принял бы ее, потому что сам признавался:

Ничего я не желаю, кроме хлеба и воды...

Однако обоим пришлось в одиночестве грызть вой «благословенный, священный каменный сухарь», как и подобает искателю истины, пропускающему через сердце все печали мира.

Объяли вкруг мя раны смертоносны.
(Сковорода)

А рана мира облегла меня.
(Тарковский) 

И соединиться они могут лишь в том «символичном» (словами Григория Сковороды) мире, где единственное значение имеют стремления духа.

Именно духовная жажда и стала той мерой, которая породнила далеких братьев, общими чертами обозначила поэзию, устремленную к высшей правде. И хотя каждый из них решал неповторимые задачи своего времени, напряжение их духовного подвига обладало одинаковой силой. Трудно сказать, что было тяжелее – Григорию ли Сковороде обособиться от мира скитальчеством как своеобразным протестом против центробежных сил Украины ХУІІІ столетия, или Арсению Тарковскому противопоставить динамичному и мятежному ХХ-му непреклонность, стойкость и незыблемость поэтического «я». Однако оба они смогли стать хозяевами не только своего времени, придав ему глубокий смысл, но и пространства, освященного одной звездой мудрости и любви.

И Арсений Тарковский шел туда, где
 ...южная звезда
Стоит на небосклоне,

и Григорий Сковорода

…на юг свой путь открыл.

Эта звезда не только указывала им направление жизни, возвращала к украинской земле, но и вела дальше, ко всему вожделенному античному миру, где локализированы недосягаемые эстетические и этические ценности. И Сковороде, и Тарковскому античность излучала творческие импульсы, была живым мостом к достижениям мировой культуры. Древнегреческие и древнеримские авторы: Платон, Сократ, Овидий становились собеседниками обоих поэтов, дарили, словами Тарковского «и печаль и величье», и высокий трагизм:

…. В моих стихах
Свила гнездо Эсхилова трагедия.

Музы поэтов горестны. Как у Сковороды:

Скорбна душа моя,

так и у Тарковского:

Душа моя скорбит.

Но они умеют словом открыть в сердце человека путь к счастью.

В душе моей глагол, вот будешь с ним весьол,
 

читаем мы у философа ХУІІІ столетия, и поэт ХХ-го выражает эту же мысль:

Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья,
И ты при вспышке озаренья
Собой угадан до конца.

Жажду самопознания, как и «любомудрие» оба поэта получили также в наследство от античных мыслителей. Так, Сковорода переосмыслил древний миф о Нарциссе, увидев в образе самовлюбленного юноши универсальный моральный архетип, и пришел к выводу: «узнай себя», чтобы этот античный тезис краеугольным камнем положить в свою этическую систему.

Реализовали поэты и античную традицию строить свою жизнь как философское произведение. «Мир ловит людей разными сетями», - писал украинский странник, которого не привлекали «золото, почести, признание народа, слава».

Что деньги мне? Что мне почет и честь
В степи вечерней без конца и края?

- вторил ему Тарковский.

Мир искушал Григория Савича высокими должностями, но он выбрал странствия, чтобы явить редкий пример гармонии слова и дела.

Арсений Тарковского мир прельщал более завуалировано. Наш век предлагал каждому сделать свой выбор самостоятельно. Стать признанным поэтом в лукавые тридцатые означало забыть о правде. Но именно ей присягнул Арсений Тарковский раз и навсегда, чтобы долгими годами вынужденного молчания довести ее до наивысшей концентрации. Десятилетиями занимался он переводами, и за свою жизнь не сделал ни одного недостойного свободной и порядочной личности шага. Ничем не помрачил он свое кристально чистое имя, за что поэзия наградила его наивысшим даром – духовной свободой:

Не гадал мой даритель лукавый,
Что вручил мне с подарками право
На прямую свободную речь.

Арсений Александрович отказывается от «богатства и славы» мира, как и его учитель Григорий Савич, который

Не искал ни жилища, ни пищи,
В ссоре с кривдой и с миром не в мире,
Самый косноязычный и нищий
Среди всех государей Псалтыри.

Оба поэта-философа не владели ничем, кроме действительно царского дара слова, щедрости сердца и духовной силы, которыми они вдохновлялись из фольклора, мифологии, Библии.
«Матерь наша Библия, - писал Сковорода, - создана из священных и таинственных символов: неба, луны, солнца, звезд,… птиц, зверей, человека». Травы, птицы, деревья и в поэзии Тарковского насыщены глубокой животворной силой, символизируют главные законы бытия.

Украинский философ-странник понимал жизнь как бесконечный поиск истины и называл себя ловцом «птицы-истины». За этой же птицей идет Арсений Тарковский, получая от нее чарующий дар поэзии «из клювов птиц, из глаз травы».

Их выпестовала одна земля, и одна звезда вела к тем просторам, где «только слово, только слово в степи маячит под луной». «Нищие цари», они сложили гимны человеку, соединяющему «большой и малый миры» свободной и певучей душой:

Пой, хоть время прекратится,
Пой, на то ты и певица,
Пой, душа, тебя простят.