Омилия

Когда мы близко, мы не светим,
Совсем не светим - мы лишь камни.
И даже, если Вы считали,
Что звезды мы, нас посетив,
Вы лишь разводите руками
И всем при этом говорите:
"Звезда-то наша - просто камень!
Звезда-то наша не блестит!..."

Но если на Земле Вы ночью
Свой взор поднимите на небо,
То сотни, тысячи созвездий
Вам замерцают в темноте.
И среди них светить Вам будет
Издалека одна, родная,
Звезда, которая лишь камень....
Ведь всё зависит как смотреть.

А ты хотела, чтоб бесстрастно
Как в небо брошенным «лети!»,
Но до веселья светлой Пасхи –
Страданий долгие пути.
Ещё на Гефсиманских тропах
Не слышно прерванных шагов,
И крик оставленности – шёпот
Пустынь песчаных берегов.
Ещё друзья с тобою тесно –
Плечо к плечу, рука к руке,
Но на горе стенаний крестных
Ты не останешься ни с кем.
Ещё покуда удержима
Тьмы источаемая злость,
Но оборвётся вдруг пружина
И жгучей болью вбитый гвоздь
По шляпку – в трепет сухожилий
Войдёт, кровя, их рваных вен,
И все окажутся чужими,
А ты – один на всей земле.
И Тот, который был так близко,
Кто сотворил и плоть, и дух –
Сокроется за лунным диском,
А ты – покинутым в аду,
И будешь вечность ждать, не зная,
Исполнятся ли былью дни
Когда Он выступит из рая
И хлынут слёзы от любви.
 

У ветерана войны во сне
болит отрезанная нога.

Палят языческие боги
По нам из тысячи орудий –
Болят отрезанные ноги,
Болят отрезанные люди…
И всё болит от боли этой,
И даже то, что цело вроде.
И над отрезанной планетой
Отрезанное солнце всходит.
На небосводе синим мелом
Начертана людская повесть,
А на асфальте обалделом
Лежит отрезанная совесть.
И я живу, от всех отрезан
Своею скудостью безмерной,
И часто совестью-протезом
Жестикулирую в тавернах.
Отрезаны любовь и дружба,
Они во сне болят несносно.

Солнце стояло уже высоко. Просохшие листья стучали в окно и играли на солнце гранями. В комнате было светло и тихо. Странный человек открыл глаза. Сел на кровать.

У него была такая привычка, вставать сразу же, как только проснулся. Он потер ладонями лицо, потянулся, прошелся по комнате. Остановился у зеркала. Улыбнулся. Плохо улыбнулся, зло. Снял измятый плащ, повесил его в прихожей. Разделся и снова лег в постель. Спать не хотелось. Идти куда-то тем более. Да и никто не ждет. Впереди выходной. О, как он не любил выходные. Странный человек снова встал. Одел халат и прошел в ванную.

Он долго, закрыв глаза, стоял под потоками воды. Ему так хотелось смыть всю боль, весь страх, всю грязь, которая за последние годы покрыла его толстой непроницаемой коркой. И еще чувство вины, которое давило его к земле, не давало дышать, мыслить, жить. Он уже давно ни на чем не мог сосредоточится. Хотелось спрятаться куда-то, стать маленьким, защищенным. Неожиданно, из потаенных уголков памяти выплыло давно забытое воспоминание детства:

Маленькие окна на постоялом дворе близ Флангера были открыты настежь и источали тусклый свет. Внутри стоял чад, в душной желтой мгле шло веселье – некий странник угощал ужином и вином всех без разбору – проезжих горожан, купцов, бродячих ремесленников и нищенствующих монахов. Все давно были пьяны, вопили кто во что горазд, кто-то пытался плясать, кто-то, по-братски обнимая соседа, рассказывал о скорбной жизни своей. Виновник нежданного праздника - хрупкий, улыбчивый молодой человек в новеньком дорожном одеянии - сидел у окна, поглаживал пламя свечи, пропуская его между тонкими пальцами, и с интересом следил за происходящим.

Приступая к рассказу о православных северных женских монастырях, мне не обойтись без объяснения того, как, когда и по каким причинам я обратилась к этой теме. Возможно, интерес к теме женского монашества возник у меня еще в детстве, когда я прочла случайно попавший мне в руки роман Д. Дидро «Монахиня». И, как ни странно, именно эта откровенно антицерковная и антимонашеская книга возбудила во мне симпатию к монашеству и желание узнать его поближе. Удивляться этому не следует — в советское время многие люди приходили к Православию именно так, через атеистические книги, где содержалась хоть какая-то, хотя бы и искаженная, информация о нем.

Дипломная работа по предмету «Сравнительное богословие»

Спасение является целью христианской жизни. Именно «нас ради человек и нашего ради спасения» воплотился и пострадал на земле Иисус Христос, Сын Божий. От того внутреннего содержания, которое вкладывается верующим в понятие «спасение» (что есть спасение; что подлежит спасению; как совершается спасение; от чего необходимо спасение) в полной мере зависит не только осознание смысла жизни, но и выбор основополагающих целей, средств и приоритетов религиозного развития, находится нравственная оценка поступков и стремлений человека в окружающем мире, оценка своего духовного состояния. Искаженное, приниженное понимание «спасения» неизбежно лишает верующего полноценной внутренней жизни во Христе.

У Лешки Балабанова в сентябре сгорел дом. Пожар случился ночью: то ли замкнуло проводку, то ли сам он с вечера по пьяни бросил куда-то спичку. Вместе с домом сгорели все вещи и документы, Лешка едва успел в одних трусах выскочить в окно.
Ни друзей, ни родственников за 50 лет своей беспутной жизни он не приобрел. Поначалу он жил на пепелище, питаясь тем, что росло в огороде.
Но в октябре ударили морозы, выпал снег, и Лешка сильно замерз. Ноги от ступней до колен посинели и перестали повиноваться. На локтях он добрался до магазина в центре села, не смог вползти внутрь и лег у входа, замотавшись в сохранившийся от пожара большой кусок полиэтилена.
Появление у магазина голого Лешки сельчане встретили неодобрительно.
Выходящие с покупками местные старушки возмущались, что бомж лежит в центре села, и никто его не забирает.
Глава села, подойдя к Лешке, долго ругался, называя его пьяницей и тунеядцем и угрожал вывести на свалку.
Продавщицы пытались оттащить его подальше от магазина, чтобы своим видом не отгонял клиентов, но Лешка оказался слишком тяжелым, и его оставили в покое.

Я люблю тебе чисто і вірно,
Так, як я лише можу любить,
Найсвітлішу у всесвіті зірку,
Ту, що в серці моєму горить.

Я хотів би в глибокі криниці
Твоїх синіх, як небо, очей
Опускатись, черпати водиці
Увесь залишок днів і ночей.

Я люблю тебе просто і ніжно,
Так, як я лише можу любить.
Хоч на вулиці холодно й сніжно,
Радість полум’ям палахкотить.

Там, де вічність, там час не володар;
Де любов, там вже смерті нема.
Там, де крила, - життя у польоті,
Де ненависть – лише пустота.

Я люблю тебе, рідну й жадану,
Так, як я лише можу любить,
І молюся за Господом дану,
Щоб ніхто нас не зміг розлучить.

12.01.2002 р.

Я дам тебе благое имя Анна,
Дитя мое.
В нем вдох и выдох неба.
Движенье колокола
Вниз и вверх.
Звон, не имеющий конца,
Конец, впадающий в начало, –
АннА.
 

І. Странный человек

Это так знакомо - пение лесных птиц, звук бегущей воды - журчание ручья. Лесная речка, очень чистая... На мелководье играют рыбки. В воду опускаются детские руки. Брызги, солнце, детский смех. Голубое- голубое небо. Облака причудливой формы.
Неожиданно налетает порывистый ветер, небо темнеет, раздаются раскаты грома. Шумит приближающийся дождь... Дождь барабанит в окна, стекает по оконному стеклу.
Да, да... Это так просто. Закон сеяния и жатвы, за все надо платить. Только мы сами сможем сыграть главную роль в фильме про свою жизнь. При этом мы же еще и режиссеры-постановщики и сценаристы.

Мы сами судьбу свою строим и рушим
И сами себе выбираем друзей.
Идем неразумно по судьбам, по душам.
Вскрываем запоры запретных дверей.
И тащим с собой непосильную ношу
Ненужного хлама, обид и долгов.
Стучим не туда и поэтому чаще
Теряем друзей и заводим врагов.
Неужто забыли: "Зови и услышат!
Стучи и отворят! Проси и дадут!"
Но выбери дом, где действительно люди,
Живые и добрые люди живут.

Часть 1. Странный человек

1

Давно это было. Жили в одной деревне, только на разных её концах, два брата: Добрый и Злой. Братья они были родные, да привычки имели слишком разные. А привычка — это второй характер, который с годами становится даже первым, основным.

Так вот, один брат был скромным и даже стеснительным: он всегда скрывал свои добрые поступки; а другой, наоборот, любил славу и непременно хотел выглядеть перед людьми добрым, а потому всё недоброе, что было в нём, старательно прятал. Так и жили.

(Исповедь умирающей девушки)

Кашель с привкусом крови – мне немного страшно.
Я живу завтрашней встречей, а не вчерашней.
Я вижу звезду. Я знаю, куда лежит путь.
Не хочу умирать. Дайте мне просто уснуть.

Я открою окно. Из него повеет прохладой.
Я буду жить до звонкого июньского утра.
Спрячу губы под слоем последней помады.
Не целовать на прощанье – придумано мудро.

Но я с трудом сдерживаю обещание…
Больше всего мне хочется обнять руками
Огромную землю, прикоснуться к ней лепестками
Нежной души, выдержавшей испытание.
Можно сказать, крушение жизненных планов,
Всех надежд, глупых стремлений.
Я вижу крест на окне жизни - экрана
И потому отказываюсь от обвинений.

Милые мои дорогие мама и папа…
Кашля больше не будет, плакать не надо.
Мне хорошо, я поднимаюсь по трапу
На самолет до небесного града.

Я иду по улице, словно вижу сны.
Наглотавшись терпкого воздуха весны.
Светофором плещется солнце за стеклом
И совсем не верится в раннее тепло.
Солнечные зайчики пляшут вдоль витрин.
В лужах отражается город-исполин.
Нестерпимой жаждою светятся глаза.
Набухает в мареве звонкая гроза.

Какая бесстрашная ты,
Кормишь дворнягу с ладошки,
Тебя любят травы, цветы,
Кошки.
В доме Клары Ивановны, названной отцом в честь знаменитой тезки – кумира Советской эпохи, мусорное ведро маленькое.
Минул уже шестидесятый юбилей окончания войны – но дома все вещи нужные, и каждая служит удивительно долго. Родилась и выросла Клара Ивановна в те далекие времена, когда прежде чем выбросить, вещь чинили, латали, приспосабливали в новом качестве. Это же касалось и продуктов питания – безотходное производство. Огрызки, объедки, те, что привычным движением спешат в мусоропровод, у Клары Ивановны, находили применение. Поэтому мусорное ведро было, пожалуй, самой невостребованной вещью в доме.
Неважно, что там скрывается за белой дверью холодильника. Если у Клары Ивановны нет хлеба – дома голод. Не гурманская прихоть, а отзвук голодного военного детства.

Ах, если б правы были стопы,
Идя туда, куда идут…
Из маловерия и злобы
Рождается нытье и блуд.
И рад бы сбросить эту ношу,
Но тут вполсилы не спастись.
Я или муки подытожу
Иль Воскрешение и Жизнь.
Куда иду, на что надеюсь?
Молитвы позабыта тишь,
То ем, то пью, то сплю, то греюсь…
И ты, душа моя, молчишь.
Бог поругаем не бывает,
А дьявол ластится и льнет,
Не воет, не грозит, не ранит –
Теплом и ласкою берет.
И вот уж хочется помягче
Перину, обувь заиметь.
Но скачет в пропасть жизни мячик,
А слово наше – звон и медь.
Людей ругая у порога,
Плодов поста с молитвой ждем…
Вот так мы, братья, зная Бога,
Как не познавшие живем.
 

По прочтении статьи о появлении на книжных прилавках США «политкорректной Библии», сразу возникает вопрос: кому и чем помешала Библия не «политкорректная»?

Терпи, любимая, терпи,
Пусть светлых дней осталось мало,
Соединились два пути,
В одну судьбу, в одно начало.

И пусть разлука без измен
Скорей пройдёт, и Божья милость,
Печаль твою, тоске взамен,
Покроет, чтобы не случилось…

И сколько б ни было разлук,
Не угасить святые чувства…
Лишь в чистоте взаимных мук,
В душе рождается искусство.
2011

Отмерено горе нам с радостью,
и тайной покрыта мечта,
утерянной вечною младостью
нам снится порой высота...

И в мире, как гости, присутствуя,
мы просим и верим и ждем,
и жизнь, как мгновенье почувствовав,
мы вдаль все за счастьем идем...
 

Ни силой, одной только нежностью,
Ни явью - на что нам она?
Душою касаясь безбрежности,
покинутость пьем мы до дна.
 

А может быть просто завещано
так Богом на этой планете,
кому и когда что обещано,
никто никогда не ответит...