Мужчины были хорошо пенсионного возраста, а вспоминали они молодость. Когда тебе далеко за шестьдесят, молодость – это не только двадцать лет, это и тридцать, и сорок, и даже пятьдесят. Так что многое могли вспомнить эти два стародавних приятеля. Виктор Александрович Сёмин и Владимир Евгеньевич Карташов жили в соседних домах, столкнулись в магазине, Сёмин пригасил к себе:
– Посидим, Володя, поговорим, бутылочку разопьём, моя уехала к внукам на неделю, один я, так что никто мешать не будет.
Карташов сходу согласился:
– А пошли, чё мы не парни! Сейчас сумку занесу домой. Моя тоже уметелила с утра. К сестре в район подалась. До вечера я холостой.
Они сидели за столом, в центре которого красовалась пол-литровая бутылка водки. К ней была подана вовсе не холостяцкая закуска. Сёмин жил один, однако не ограничивал себя яичницей. Поставил горячее – гуляш с картофельным пюре, нашинковал овощной салат, благо стоял щедрый август, кроме этого красиво порезал сало, сыр.
Настроение Сёмина находилось на лирической волне, есть подозрение, потому и пригласил Карташова, душа хотела поделиться романтическими воспоминаниями.
Историю была из той молодости, когда было Виктору Александровичу за сорок.
– Ты когда-нибудь росистым утром наклонялся к траве? – спросил он у Карташова, наливая по второй. – Солнце только-только начинает пригревать, трава влажно сверкает, искрится капельками росы, наклонишься – в лицо пахнёт такой чистотой, такой свежестью… Вдыхал бы и вдыхал аромат. Такой была Алина. Кожа светилась, будто росой омыта!..
Распределившись после института на завод, Виктор Александрович сделался солдатом производства. Начинал с мастеров, толковый, энергичный, умеющий контактировать с людьми, он быстро вышел в начальники цеха. Был из тех, кто, впрягшись в заводскую жизнь, не видел себя в другом качестве. Завод выпускал авиационную и ракетно-космическую технику. Работал в две, в некоторых производствах – в три смены. Это был отлаженный организм с когортой руководителей, которые командовали всеми заводскими процессами и делали это, как писалось в газетах, «не считаясь с личным временем». В среде заместителей генерального директора, главных специалистов, начальников цехов ходил анекдот. Гендиректор высказал начальнику инструментального производства, человеку заслуженному, не один раз орденоносцу, претензии – часто выпивает в рабочее время. На что обвиняемый не без вызова ответил: а в какое иное время он может позволить себе пропустить пару стаканчиков для поднятия тонуса, если днюет и ночует на заводе.
Виктор Александрович придя на завод из студенческой вольницы, без раскачки вошёл в напряжённый производственный ритм, где основным лозунгом было – «Надо!». Надо закрыть план, сдать продукцию военной приёмке, отправить готовое изделие заказчику… Надо, надо, надо… Одно закроешь, другое выходит на первый план, следом – третье. И так изо дня в день, из года в год. Завод постоянно осваивал новую технику, внедрял в производство новые заказы. Виктор Иванович чувствовал себя в этом как рыба в воде.
Цех Виктора Александровича был более чем серьёзным – окончательной сборки. Усилия всего завода воплощались здесь в изделия, которые уходили в военные части, на космодромы. Высокое начальство из Москвы – министры, члены правительства – приезжая с визитами на завод, обязательно посещало сборочный. Был и такой памятный случай, ему, всего лишь начальнику цеха, позвонил по секретной связи не кто-нибудь, а всемогущий министр Министерства общего машиностроения, под которым находилась вся ракетно-космическая промышленность страны. Завод осваивал выпуск принципиально новой баллистической ракеты для подводного флота. Ракетно-ядерный щит страны получал грозное оружие, и министр решил напрямую, не от генерального директора, а от начальника сборочного узнать, как обстоят дела с освоением сборки «мозга» ракеты – боевой ступени развоза. Виктор Александрович и перед министром не растерялся, доложил чётко и конкретно.
Он не видел себя вне производства. Само собой, наступали моменты, когда всё надоедало, хотелось сбросить с себя ярмо, в то же время прекрасно знал, что уже на второй неделе отпуска начнёт тяготиться, думать о заводе: как там? А на третьей – тянуло окунуться в знакомую атмосферу.
На работу он приходил минут за тридцать до начала контрольного времени. Гулкая тишина наполняла огромный цех. Технички заканчивали мыть полы, ещё не ходила кран-балка высоко-высоко под потолком, были зачехлены изделия, напичканные электроникой, скоро электромонтажники в светлых робах начнут работать с ними. Виктор Александрович, пройдя цех из конца в конец, обязательно заглядывал в мужскую раздевалку, где играли в домино «деды» – ветераны цеха, пришедшие на завод в войну подростками. Один из них был награждён орденом Ленина, и другие имели высокие правительственные награды. Виктор Александрович здоровался с каждым за руку, и только после этого поднимался к себе в кабинет…
Мы отвлеклись от главной темы повествования. Виктор Александрович взялся рассказывать коллеге по заводу случай, происшедший с ним в неправдоподобно далёкое время их производственной молодости, когда тем самым «дедам» было всего лишь около пятидесяти. Возвращался он поздним вечером с завода домой. Несмотря на позднее время и долгий рабочий день, утомлённым не выглядел. Даже наоборот. Перед уходом из цеха в честь сразу двух событий – долгожданной отправки изделия на полигон и дня рождения начальника техбюро собрались тесным мужским кругом, выпили граммов по сто пятьдесят коньяка. Отчего настроение было приподнятым, хотелось праздника, общения с прекрасным полом. Далеко за прекрасным можно было не ходить, бок о бок с ним в троллейбусе сидела молодая и очень даже симпатичная женщина. В белой вязаной шапочке, пальто с песцовым воротником, и страшно уставшим лицом. Будто женщине не каких-то двадцать пять лет от роду, будто за спиной у неё долгая и беспросветная жизнь. Душа Виктора Александровича пела, а здесь такой диссонанс.
Виктор Александрович с участливым напором заговорил с соседкой, и женщина, звали её Алиной, почему-то сходу расположилась к незнакомому представительному мужчине в ондатровой шапке и поведала грустную историю. Работает в сельхозинституте, живёт в общежитие для аспирантов, которое не что иное, как элементарный барак, температурный режим в нём соответствует меткому народному выражению «хоть волков морозь». Институт ни угля, ни дров не завозит, у жильцов не Бог весть какие заработки, денег на топливо не хватает. Маленькая дочь Алины то и дело болеет. Откуда, спрашивается, веселью взяться? Сейчас приедет в эту дыру, и хоть ложись и помирай.
– Вы что? – возмутился Виктор Александрович. – Не дадим умереть такой красивой женщине!
И проехал свою остановку.
Зима сыпала сухим февральским снегом. Холодный пронизывающий ветер бил в лицо. По снежной дороге подошли к бараку. Вытянутое строение имело слабо жилой вид – высокие сугробы в палисаднике, подслеповатые замёрзшие окна. Никак не скажешь, что за этими стенами фонтанирует молодая научная мысль. Веяло от картины девятнадцатым веком, находящимся в дремучей спячке... Только что коновязи не было у крыльца.
В довольно просторной комнате на диване сидела с несчастным видом девочка, на которой было надето две или три кофточки. Блокадный Ленинград да и только.
Бабушка-соседка, которая присматривала за ребёнком, стреляя любопытными глазами в Виктора Александровича, доложила Алине:
– Раскашлялась Лерочка! Температуры пока нет. Но как зайдётся в кашле…
Соседка, пристально разглядывая Виктора Александровича, выпятилась за дверь.
– Завтра дрова будут! – рубанул кулаком холодный воздух Виктор. – Это я тебе обещаю.
В советское время заводы жили по принципу: настоящий хозяин не ходит с протянутой рукой, он должен иметь всё своё. Были на заводе столярный цех, пилорама. Виктор Александрович на следующее утро, чуть разделавшись с горящими делами, позвонил начальнику пилорамы, разбитному мужичку, скорому на язык и на ногу, и попросил, чтобы оставил ему к концу дня пару машин обрезков.
– Вить, надеюсь, полкилограмма шила мне не пожалеешь на компрессы? – весело прозвучало в ответ на просьбу из трубку.
«Шилом» именовался технический спирт, который водился в сборочном цехе в немалых количествах.
– Будет тебе «шило»! На компрессы, банки, натирание поясницы и полоскание горла в профилактических целях. Даже килограмм не пожалею, если организуешь погрузку машин, чтобы мне своих рабочих не гонять!
– Да без проблем! Замётано!
Виктор Александрович позвонил в транспортный цех, договорился насчёт двух грузовых машин.
Ещё засветло два вместительных с высокими бортами ЗИЛ-131 подошли к бараку.
– Дрова привёз, – зашёл Виктор Александрович к Алине.
– Как это? И вправду что ли? – не могла поверить в счастье женщина.
– Кто есть из соседей живой, зови – надо машины быстрее разгрузить и отпустить!
Жильцы барака дружно высыпали на улицу, кто-то тактично спросил:
– Алине складировать?
Но Виктор Александрович щедро объявил:
– Здесь на всех хватит.
Восторгу не было предела – такое неожиданное богатство подвалило! Жильцы барака с энтузиазмом принялись разгружать машины. Кто-то забрался в кузов, с шутками-прибаутками начал сбрасывать дрова на землю, другие потащили обрезки к поленницам, третьи стали тут же рубить длинные палки. Женщины бросились печи растапливать – так истосковались по настоящему теплу. Детишки с радостными мордашками путались под ногами у взрослых, норовя внести свою лепту в транспортировку топлива. Алинина дочь-крохотулечка Лера схватила брусок в два раза длиннее себя, муравьишкой потянула к крыльцу, чтобы мамочка скорее тепла понаделала.
У Виктора Александровича на душе было солнечно, всего ничего поднапрягся, а какой праздник всенародный. Он сбросил полупальто с каракулевым воротником, остался в пиджаке, под которым был белый свитер, и начал споро носить дрова к поленнице Алины.
В середине марта Виктор Александрович повторил операцию доставки дров на нужды сельхознауки, ещё одну машину привёз. Несколько раз без дров заглядывал к Алине после работы. Она всегда искренне радовалась его приходу. Следует сказать, жарких проявлений симпатий не проявлял ни тот, ни другой. И стеснение держало за руки обоих, и присутствие Лерочки служило помехой. За столом, накрытым праздничной скатертью, пили чай или лёгкое вино, Виктор Александрович рассказывал весёлые истории из заводской или студенческой жизни, Алина смеялась. Смех у неё был звонкий, волнующий.
В мае-июне на заводе началась свистопляска с внедрением нового заказа, Виктор Александрович забыл дорожку к бараку. Лишь в середине июля, золотистым субботним вечером по дороге с завода ноги свернули в знакомую сторону. И заторопились в радостном ожидании.
Виктор Александрович толкнул в нетерпении знакомую дверь, чтобы зайти и сжать Алину в столь желаемых объятиях, отбросив неловкость и несмелость. Дверь не поддалась. Громко постучал, подёргал нервно ручку.
На стук вышла соседка, не та бабушка, которая водилась с Лерочкой, другая.
– Вы нам дрова привозили! – узнала она гостя. – Ой, спасибо! Мы вас помним.
И поделилась нерадостной информацией: Алина неделя как повезла студентов на практику в подсобное хозяйство сельхозинститута, это под Тарой.
Виктор Александрович секунды не горевал от несбывшихся надежд (верил – сбудутся!), без раздумий ринулся в речной порт. И вовремя: нужное судно подходило к причалу.
«Везёт дуракам», – весело подумал, стоя на палубе.
В Тару ни разу его судьба не заносила, да восторгаться стариной древнего городка было недосуг, помчался на почту в поисках телефонной связи с подсобным хозяйством и Алиной.
Времена стояли легендарные – семидесятые годы ХХ века. Телефонизация не покрывала все медвежьи углы надёжной связью, подсобное хозяйство сельхозинститута находилось в одном из них. Виктор Александрович сунул голову в окошечко почты-телеграфа и начал просить связи с позарез нужным абонентом.
– Край надо дозвониться! – сказал телефонистке, миловидной женщине средних лет.
Он не стал ничего придумывать, почему «край», не стал красочно врать, но сказал с таким искренним напором, и просьбой в глазах, что телефонистка чутким на любовь женским сердцем решила соединить мужчину и женщину во что бы то ни стало.
Сделать это было не так-то просто, имелись труднопроходимые телефонные тупики. Прямой линии с подсобным хозяйством не было. Она пролегала через колхозную контору, где в воскресенье на личные телефонные нужды работать не пожелали, прибегнув к веским аргументам, дескать, идёт производственное совещание, нельзя загружать линию на личные нужды. Но не на ту напали. Тарская телефонистка нашла рычаги воздействия на деревенских лодырей, и Виктор Александрович услышал дорогой голос:
– Ты где?
Горло у Виктора Александровича не пересохло, сердце не ухнуло, он географию переврал.
– В Туре! – ответил на Алинин вопрос, ошибаясь на добрые полторы тысячи километров по прямой.
– В Таре! – уточнила телефонистка.
– В Таре! В Таре! – поправился Виктор.
– Не может быть! – выдохнула в ухо трубка. – Неужели?
Алина объяснила, как добраться до подсобного хозяйства на попутках.
Виктор Александрович помчался на перекладных: сначала это был жёлтый «Москвич-412», его сменил мотоцикл «Урал», наконец водитель старенького «ГАЗ-51» сказал: «Я сворачиваю, а ты иди по дороге в гору. Тут километра два всего».
Виктор Александрович заспешил в указанном направлении. Сердце колотилось с частотой швейной машинки. Сейчас он увидит серые распахнутые глаза, чуть выпуклые губы, щёки, подсвеченные лёгким румянцем.
День под высоким синим небом пел протяжную песню лета. Солнце, освещая редкие перистые облака, заливало землю щедрыми знойными лучами. Слева и справа от дороги ходил золотым морем под ветром овёс, или пшеница, а может, и рожь (Виктор Александрович не разбирался в зерновых).
– Эге-гей! – крикнул он в восторге, вторгаясь в тишину, наполненную звуками луга и поля.
– Эге-гей! – повторил во весь голос, напряжение в груди искало выхода.
Никто не осудил солидного мужчину при галстуке за эту блажь. Некому было. Кузнечики, заливающиеся от своего восторга, даже не услышали его, не прекратили вдохновенного стрёкота.
И вдруг ухнуло сердце. Женская фигура в кремовом платье возникла на другом конце дороги. Летящая, парящая, она будто выходила из синего неба, золотого поля… Виктор Александрович сорвался мальчишкой навстречу.
В этом месте рассказа он спросил Кондрашова:
– Ты когда-нибудь росистым утром наклонялся к траве? Солнце только-только начинает пригревать, трава влажно сверкает, искрится капельками росы, наклонишься – в лицо пахнёт такой чистотой, такой свежестью… Вдыхал бы и вдыхал аромат. Такой была Алина. Кожа светилась, будто росой омыта!..
Влетели они в объятья. Слились губы. Руки, в первые мгновения робкие, стеснительные, осмелели…
– Так хорошо ни до, ни после не было! – признался товарищу Виктор. – Всё сошлось… У обоих…
Кузнечики пели, жаворонок заливался, в высокой синеве ветер толкал перистые облака… Ни звука рукотворного на многие километры вокруг. Чтобы трактор тарахтел, самолёт гудел или мотоцикл трещал. Будто отбыли земляне в космос... Мир на двоих, и солнце на карауле…
Упали они в пшеницу (или рожь, или овёс – так и не спросил Алину)…
Эх, счастье-счастье, ну почему ты как пух тополиный: чиркнул спичкой – и поминай как звали?
Почти сутки, забыв обо всём на свете, гнал Виктор Александрович время. Ускорял, чтобы «наклониться к траве», наполнить сердце восторгом.
И вдруг, жадно глотнув воздуха на вершине блаженства, вспомнил и как обухом по темени: завтра в девять утра директорская оперативка!
Ликующий настрой как сквозняком унесло над полем ржи или пшеницы.
Человек дела до последней застёжки, он отрезвел в один миг.
– Витя! – Алину опалило резким похолоданием. – Что случилось? Что произошло, милый ты мой, дорогой человек?
А он, только что называвший её любимой, начал сбивчиво объяснять про директорскую оперативку.
– Ну и пропустишь!
Много позже думал: «Дурак я! Дурак последний! Не остановился бы завод! Ну и выгнал директор! Тут же назад позвал. Один из лучших начальников цехов».
Рассказывая Кондрашову, посмеялся над собой:
– Твержу, как дятел, «оперативка-оперативка». Насколько в нас въелось это!
Мысли не допускал пропустить с бухты-барахты совещание у директора.
– Теплоход ночью идёт, – Алина пыталась успокоить. – Ещё часов шесть до него.
– Сколько ему против течения плюхать? Не успею на нём! Только самолётом!
Со слезами счастья и горечи побрела Алина в гору в подсобное хозяйство, а Виктор Александрович, заряженный новой идеей, рванул без всяких сантиментов в обратную сторону.
И снова Тара. Аэродром. Безлюдный пустынны на закате летнего дня. Сторож зевал от безделья, сидя на крыльце одноэтажного деревянного зданьица аэропорта. Никакой авиационной кутерьмы с ревущими на форсаже двигателями, взлетами серебристых лайнеров, пассажирами, снующими с поклажей. Полная тишина. Кроме сторожа была всего одна живая душа – вблизи лётного поля упитанная коза сосредоточенно щипала траву. Будто у взлётки та была значительно слаще, чем в любом другом месте. Будто авиационные скорости влияли на её вкус в нужную для козы сторону.
Наш герой понял – аэропорт Тары круглосуточностью авиаперевозок не отличается. Вечернее солнце ещё ярко светило, тем не менее лётный день был закрыт до следующего утра.
Виктор Александрович, насколько догадался читатель, был не тех, кто мог в подобной ситуации в отчаянии упасть у взлётно-посадочной полосы и обливать её слезами бессилия. Он мыслил другими категориями. Авиационная техника с винтами и крыльями в боевой готовности стоит на лётном поле. Весь вид её говорит сам за себя: заводи и вперёд. Значит что? Значит, надо покорять небо! Следовать словам песни: «Всё выше, выше и выше стремим мы полёт наших птиц».
– А то как же, – ответил на вопрос Виктора Александровича аэрофлотский сторож, – есть лётчики. Андрюха наш, тарский парень, а Дима у вдовушки, Людки Морозовой, поселился. Хорошие ребята, ничего плохого не скажу.
И дал ориентировку, как найти пилотов. Виктор Александрович заспешил реализовывать авиазатею. Понимал, случай не из простых, даже из тяжёлых. Это не на обочине деревенской дороги рукой махнуть: довези, браток. Как-то надо лётчиков уломать совершить бросок в Омск?
У русского человека первый вариант ответа на трудный вопрос зачастую находится на поверхности прилавка магазина. Виктор узнал у первого встречного, в каком направлении продмаг, и повернул туда, прежде чем идти на поиск лётчиков.
Но если до встречи с Алиной всё шло как по маслу, здесь затормозило. Магазин встретил мрачным пудовым замком.
Надумай автор написать дальше: «Виктор Александрович сел под замком на крыльцо и зарыдал от невезухи», – читатель, обвинил бы писателя в намеренном искажении правды жизни.
И правильно, дорогой мой читатель. Герой наш порысил к месту проживания продавщицы.
– Открой магазин, – начал умолять хозяйку торговой точки.
– Как вы мне осточертели! – сказала крепкая с низкой посадкой, зато высокой причёской женщина. – День и ночь одна песня: «водки!», «водки!», «водки!» Когда только зальётесь? Не дам водки!
– Коньяк есть? – не стал обижаться Виктор Александрович на отказ отоварить его водкой.
– Кому он сдался такой дорогущий? Два ящика полгода из угла в угол переставляю.
– Мне сдался!
На водочно-коньячный разговор выглянул муж продавщицы. И с ходу громко поддержал сварливый монолог супруги, дескать, не продаст она. Однако вскоре взял сторону просителя. Понял, тот не из племени клиентов, у кого вечно «колосники» или «шланги горят». Порядочный человек нуждается в выпивке.
– Лиза, продай ты парню! Видишь, надо! Он же не из этих колдырей!
Виктор Александрович в благодарность за мужскую солидарность расщедрился.
– Один пузырь вам! – сказал мужу продавщицы.
– Вот ему! – соорудила увесистый кукиш жена. – Облезет и неровно обрастёт!
Затаренный пятью бутылками коньяка, Виктор Александрович направился к пилоту-тарчанину.
Тот встретил в майке и трусах. Фигурой был похож на штангиста серьёзной весовой категории. Что подтвердило рукопожатие – будто прессом сдавило кисть Виктора Александровича.
– Слушай, Андрей, – приступил к делу Виктор Александрович, – позарез надо лететь в Омск!
– Соображаешь, что несёшь?! – обиделся пилот. – У вас гражданских об авиации мнение, как о гужевом транспорте, запряг и щёлкай бичиком: но, мерин Махно! Самолет не телега с дышлом, куда повернёшь, туда и вышло!
Виктор Александрович не стал оглашать анкетные данные, рассказывать, что знает о летающей технике не из кино, так как имеет диплом авиационного вуза, он резко переменил направление разговора с неба на землю.
– Давай хлопнем!
И достал коньяк.
– Лететь нельзя, а выпить с хорошим человеком запросто! – забыл обиду за авиацию тарчанин.
После первой бутылки Виктор Александрович вернулся к теме перелёта в Омск. Начал убеждать лётчика:
– К любимой женщине ездил, ты понимаешь, что это такое? Как назло, завтра утром совещание у генерального директора, голову оторвёт, если не приеду вовремя! Ждём министра из Москвы! Полетели, а!
– Ты чё?! Я же пьяный! Пивом перед полётом не моги горло прополоскать, я стакан коньяка загрузил!
Но, заметьте, позиция, что самолёт – не гужевой транспорт, стала менее категоричной. Появилась трещинка. Полного отрицания возможности лететь не было, авиационное сознание вильнуло в сторону от неукоснительных инструкций.
– Пошли к Димке, – пилот поднялся из-за коньячного стола. – Он классный парень!
Дима – коллега Андрея по крыльям и винтам – отнюдь не вдохновился идеей чартерного рейса в Омск.
– Виктор на авиазаводе начальником цеха работает, – убеждал выпивший лётчик трезвого, – завтра министр приезжает, а он к любимой женщине ездил и опоздал на «Ракету». Надо выручать мужика.
Дима, отнекиваясь от явной авантюры, зацепился за вескую отговорку. На тот момент связи между Омским аэропортом и Тарой не было. Что-то со станцией случилось.
– Ты в воздухе свяжешься! – парировал довод нетрезвый, но неплохо соображающий коллега.
– И чё я им буду бурагозить? Мужику занедужилось в Омск, я его за литр коньяка везу? Меня в двадцать четыре секунды уволят, а на двадцать пятой посадят!
Прав был Дима. Самолёт малой авиации пусть не представляет из себя реактивный лайнер, а всё одно – не колхозная сивка-бурка. И лётный отряд – не артель по сбору берёзовых веников. Полувоенная организация.
Однако и пилоты не лыком инструкций шиты, заряженные напором Виктора Александровича (убеждать оппонентов было у него в крови) лётчики нашли выход из авиационного тупика.
– Надо из него больного сделать! – придумал Андрей. Коньяк мощно стимулировал мыслительные способности мозга.
– Вы что? – заволновался Виктор Александрович, глядя на бицепсы Андрея. – Мне завтра на оперативку.
– Не в плане членовредительства, – успокоил пилот.
– Понял, – сказал Дима. – С бумагой из больнички можно слетать.
И они втроём направились к медикам. С порога дежурному фельдшеру поставили на стол бутылку коньяка. Тот не стал кокетничать и отнекиваться: я на работе.
– Наливай, – махнул призывно рукой.
После первой лётчики принялись уговаривать медика в отношении справки.
На что белый рукав описал вторую призывную дугу к бутылке…
Осадив ещё одну порцию пахучей золотистого цвета жидкости, доктор бросил:
– Даже в бестолковых домах по три раза наливают!
Закрыв на «три» счёт наливаний, он твёрдой рукой выдал надёжную бумагу, гласившую о наличии у пациента холеры и необходимости срочного этапировании разносчика заразы в областной центр, по причине отсутствия в Таре условий, позволяющих на сто процентов изолировать больного от окружающего населения во избежание вспышки эпидемии.
Доктор в благодарность за коньяк не поскупился на драматизм, щедрой рукой сгустил краски.
Виктор Александрович тоже был под воздействием немалой дозы крепкого напитка, тем не менее предусмотрительно исказил паспортные данные, назвался Телегиным в сопроводительном медицинском документе. Пообщавшись с пилотами, пришёл к мысли, затея с полётом была слишком авантюрной.
– Теперь можно лететь! – сказал пилот Дима, забирая документ, оправдывающий его ночной несанкционированный полёт.
Самолёт У-2 имел четыре крыла и чем-то смахивал на мотоцикл. Кабина открытая, плексигласовый козырёк перед лицом пилота – вот и вся защита от встречного воздушного потока. Многоцелевой летательный аппарат мог нести на себе двух человек, их места были расположены вдоль фюзеляжа друг за другом.
Больше, собственно, Виктору Александровичу и не требовалось посадочных мест.
Лётчик сел впереди, пассажир за его спиной угнездился. Мотор уверенно и даже радостно взревел, Виктор Александрович тоже повеселел – лучше плохо лететь да вовремя оказаться на месте, чем сидеть в ожидании у моря погоды. Однако в воздухе его душевный подъём поутих. Не говори «гоп» – пока не перепрыгнешь ров. Сначала надо добраться до Омска. Светлый тарский вечер прошёл в уговорах пилотов, на момент отрыва шасси У-2 от ВПП, густая темень пала на Омскую область. Навигационные приборы воздушного судна были исключительно в голове пилота сосредоточены – по наземным ориентирам прокладывал курс. Ночью лесные стёжки-дорожки слабо различимы, точнее – хоть глаз коли. Это не Западная Европа, где населённых пунктов, горящих электрическими огнями, как сельдей в бочке. Здесь безлунная темнота все ориентиры одной краской залила. Дима не отличался зрением филина или совы, посему зацепился за Иртыш, поблёскивающий чернотой, на которой читались кое-где огни пароходов. Жаль, Иртыш не отличался прямолинейностью хода – вправо сделает крутой поворот, потом налево его потянет, мог в своём непостоянстве и петлю заложить. Диме приходилось наматывать лишние километры, следуя за изгибами русла прихотливой реки. Заодно пытался связаться с аэропортом назначения.
Наконец, Омск ответил. Неприветливо. Дескать, вы что там в Таре – очумели от таёжного воздуха? Ночь на дворе, ни живой души на аэродроме!
Омский аэропорт местных авиалиний, как и в Таре, лишь в светлое время суток обеспечивал грузопассажирские перевозки, на ночь закрывался. Тарский пилот гнул своё, переговариваясь с представителем аэропорта, требовал зажечь посадочные огни. «На борту инфекционный больной!» – слал в эфир тревожную информацию.
Наконец лента Иртыша вывела к морю городских огней. Жарко полыхали в ночи факелы нефтезавода, телевышка пронзала темноту малиновыми огоньками, узнаваемо светился речной вокзал, пересекал реку Ленинградский мост… Самолёт уверенно пошёл в сторону аэропорта местных авиалиний.
Можно было Виктору Александровичу говорить «гоп», но стало не до «ура!», когда посмотрел вниз. Радостные эмоции остановила суета, царившая на земле. У взлётно-посадочной полосы стояло несколько машин, в том числе с мигалками – «скорая помощь» и милиция.
«Сейчас сграбастают, – тоскливо подумалось Виктору Александровичу в небе, – упрячут в изолятор с решётками. Заставят сдавать анализы по полной программе, а потом ждать взаперти результатов».
Перефразируя современную поговорку, можно было смело сказать: директорская оперативка накрывается медным медицинским тазиком. Конечно, больница – железобетонный аргумент для гендиректора. Но Виктору Александровичу не хотелось попадать в неё.
Самолёт коснулся земли, сбросил скорость.
«Катапультируйся!» – приказал себе Виктор Александрович.
Не прощаясь с пилотом, под шум мотора выбрался на крыло, спрыгнул и распластался на бетонке, дабы не шарахнуло хвостовым оперением. Полежал, подождал, пока самолёт удалится подальше, знал, что всё внимание ожидающих приковано к крылатой машине. Потом где ползком, где на четвереньках устремился к кустам, что росли вблизи рулёжки. Посидел в укрытии, сдерживая сумасшедшее желание сорваться со всех ног подальше от анализов на холеру.
К замершему у края взлётки самолету устремились белые халаты с носилками, а следом люди в погонах и аэродромные служащие.
– Где больной? – требовательно раздалось в ночи.
Необходимо было срочно изолировать заразного пассажира от города.
– Сзади! – уверенно ответил пилот.
Ему, кстати, тоже не понравилось повышенное внимание к «санитарному» рейсу медицинских работников и особенно – милиции.
– Где «сзади»? – грозно прозвучало с земли.
Дима посмотрел себе за спину и ужаснулся увиденному. Точнее – не увиденному.
– Выпал! – сказал упавшим голосом.
– Как это «выпал»? Это что – мешок с картошкой?
– Больной человек, жар… – Дима начал тут же придумывать причину исчезновения пассажира. – Когда я над Иртышём крутил, он и выпал, наверное, стало совсем плохо, отстегнулся…
«Выпавший» тем временем начал отползать подальше от людей с носилками и наткнулся на тропинку, которая вывела к дыре в заборе. Тропу для облегчения жизни натоптали ушлые аэродромные служащие, дабы ходить к месту работы и обратно по прямой, не давать лишнего кругаля. Виктор Александрович мысленно поблагодарил их за находчивость и нырнул в неофициальный вход-выход…
Ровно в девять утра он как ни в чём ни бывало сидел на директорской оперативке на своём обычном месте у окна.
С Алиной судьба больше не сводила. Но всю жизнь хранил в душе память о часах лихорадочного ожидания того свидания, помнил нетерпение, с которым подгонял теплоход в Тару, восторг встречи под высоким синевой изогнутым небом, упоение коротким счастьем. Кремовый цвет долго ассоциировался с Алиной, летящей к нему в кремовом платье по просёлочной дороге, по сторонам которой светилось золотом широкое поле пшеницы, или ржи, а может, овса…
