Маки

Человек лежал в болезни,
мало спал, не ел, не пил,
представлялся мир железней,
чем на самом деле был.
И смотрел он исподлобья:
ни подняться, ни вздохнуть,
словно огненные копья
глубоко вонзили в грудь.
А вангоговские маки
в жёлтой рамке на стене
в предрассветном полумраке
оживали в тишине.
И дарили солнце, лето
в бесконечном феврале, 
и ему казалось это
самым лучшим на земле.

Разбойники поздних времен

В XVIII-м веке сказано было, что наступит время, когда разбойники перестанут прятаться в горах, а будут жить и воровать в городах. Это сказал Св. Косма, слова которого достойны того, чтобы в золоте отлить их и поместить на всем видное место.

Он говорил слова, непонятные современникам. Зато мы — поздние роды — привычно живем в атмосфере сбывшихся пророчеств Космы. Он сказал, что будут бегать по дорогам быстрее зайца телеги без лошади. И тогдашние слушатели улыбались и перемигивались. Мол, «вот заливает!» А мы привычно садимся за руль автомобиля или в его салон, и обгоняем зайцев.

Косма говорил: «Мир будет опутан тонкой ниткой, и если чихнешь в Константинополе, то в Москве будет слышно». Не знаю, что думали непосредственные слушатели, но наши чихи действительно слышны во всем мире, благодаря телефону, компьютеру и проч.

Косма говорил про железных птиц, то мирно летающих по небу, а то и изрыгающих огонь, про несколько деревень, помещающихся в одном доме, про дьявола, залезшего в ящик и оттуда кричащего. И мы сегодня действительно живем в многоэтажных домах, вмещающих несколько деревень разом; над нами привычно летают серебристые железные птицы. Только телевизор из «ящика» успел превратиться в плоскую плазму, но из него по-прежнему частенько кричит диавол.

Сквозь одиночество

Когда я несентиментален,
Суров, безгласен и угрюм,
Не в залах сумрачных читален
Перенастраиваю ум.

Предгрозовыми вечерами,
Не понимая почему,
Могу безмолвствовать часами
В свою заглядывая тьму.

И намолчавшись отрешённо,
Тревоге смутной вопреки,
Смотрю в окно почти влюблённо
Сквозь одиночество тоски.

Баллада о памятнике

У древа, средь парка Варшавы,
сидит он, задумчив и строг;
играя листочками, шалый,
в металле застыл ветерок.

И трепетны лик и одежды,
и очи, любовью полны
к родимой столице, но прежде
горел он в горниле войны.

Да… Были несносны для «наци»,
взращённых в арийской муштре,
Мазóвии  жаркие  танцы,
синкопы в скрипичной игре;

«Прощальный» вальс

Пять дней его жизнь озарили.
Пять дрезденских дней в сентябре.
Он душу прекрасной Марии
Излил в фортепьянной игре.

За вальсами пели ноктюрны…
Пять дней, словно сказочный сон!
Души её тонкие струны
Сливались с его в унисон.

Где музыки царство, там проза
Для любящих душ ни к чему,
И девушка алую розу
В ответ протянула ему.

Чтоб сокрушить великую страну...

Чтоб сокрушить великую страну, 
Помимо войн — иное средство в моде:
Изгнавши стыд, буди в людской природе
Безумство страсти, что влечёт ко дну;
Буди корысть, учи любить «своё!»,
Учи взирать на Родину с хулою,
Считать её позорищем, тюрьмою,
Традиции поправши, как старьё;
Гони духовность, веру, чистоту,
А также честь, — и ты народ разделишь,
Затем страну ограбишь и разденешь
И нацию низвергнешь в пустоту… 

Земным богатством сердце не насытить...

Земным богатством сердце не насытить,
А вот убить, поранить — так легко!
Потоки новостей, суéт, событий
Уносят нас от Бога далеко.  

Порока сети держат крепкой властью,
Мирских неправд сбивают с ног ветра,
И полнота недостижима счастья, —
Где сердце не познало вкус добра. 

Утро. Седьмое июля

Как утро молчит! И как вера светла на заре!
Но молчанье до срока —
Нем старец Захария. После молитв в алтаре
Не похож на пророка.

Но срок подступает — обещанный ангелом срок,
И не кажется странным,
Что утро молчит, как пророк — до сих пор не нарёк
Сына он Иоанном.

Как вера светла от молчанья и утренних сил!
Есть и в возрасте сила!
Поверим, как утру, о том, что сказал Гавриил
О рождении сына.

Страницы