1
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:
«Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».
Жили у Касеньки в корытце цепные черепахи. Цепными их называли вовсе не потому, что они на цепи сидели, а потому, что вели они себя ну точно как цепные собаки: бросались на каждого, кто подходил близко. Как только мама занесет руку над ними, чтобы покормить, так они и полезут одна вперед другой, на задние лапы встают, тянутся, как бы лают и укусить желают, а на еду — ноль внимания. Вот мама и назвала их цепными черепахами.
А ещё жил у Касеньки щенок с очень добрым язычком. Он был настолько добрым, что никого не хотел пропустить мимо себя, не полизав. А лаять щенок не умел, пока Касенька его не научила. Вставала Касенька на коленки, затем на четвереньки и говорила:
— Гав! Гав! Гав!
А щенок лизал её снова и снова. Звали его — Джессикой.
Желал и я поэтом стать
В трудах над слогом, над собою…
Мечтал о важном возвещать
Искусной, звучною строкою.
Сердца же жаждали Любви,
Тепла насущного просили,
И строфы стройные мои
К стезям добра не вдохновили
…Но мудрый Глас ко мне воззвал,
Прогнав неведенья томленье:
«Поэт! Начало всех начал –
Глубин души преображенье.
Пока в тебе живет порок,
Пока гордыни хлáдом веет –
Прилежно выстроенный слог
Сердец скорбящих не согреет.
Пока Господень чистый свет
В тебе не может утвердиться –
Каким богатством о, поэт,
Ты счастлив будешь поделиться?
Пока до Неба далека
Душа – раба жестоковыйства –
Цена не слишком высока
Самовлюбленного витийства.
Познай же Истины следы –
И слог твой грянет! Не напрасен:
Господь за творчества плоды
Венцом нетления украсит!..».
7–9 .03.2010 г.
Мистер Лом ломал все кряду:
стол, тахту, машину, дом...
Посчастливилось ограде —
Он ее сломал потом.
Он ломал цветы, деревья,
воздух, ветер... Дождь сломал!
Пробовал сломать медведя,
но напрасно — не поймал!
Мистер Лом женился вскоре
Да сломал жену и мать.
Горе ведь, большое горе:
Лом не может не ломать.
Закручинился Лом-мастер:
горько от разрух и бед.
Ищет он другой фломастер,
Ищет он счастливый цвет.
Хочет Лом сменить свой образ —
Стать строителем красот.
Но испорчена картинка,
Вновь несчастья Лом несет.
Вновь ломаются пейзажи,
Люди, звери, мир, кино,
Замысел — и тот сломался,
Лому вновь не повезло.
(Посвящается исписавшимся «популярностям»)
Я похож на родильницу,
Я готов скрежетать…
Проклинаю чернильницу
И чернильницы мать!
Патлы дыбом взлохмачены,
Отупел, как овца, —
Ах, все рифмы истрачены
До конца, до конца!..
Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда,
Но этим не был я смущен, поверьте, никогда —
Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал,
И в жизнерадостных стихах, как жеребенок ржал.
Паралич спинного мозга?
Врешь, не сдамся! Пень — мигрень,
Бебель — стебель, мозга — розга,
Юбка — губка, пень — тюлень.
Рифму, рифму! Иссякаю —
К рифме тему сам найду…
Ноги в бешенстве кусаю
И в бессильном трансе жду.
Иссяк. Что будет с моей популярностью?
Иссяк. Что будет с моим кошельком?
Назовет меня Пильский дешевой бездарностью,
А Вакс Калошин — разбитым горшком…
Бог всегда говорит с человеком на понятном ему языке. Меняются времена, нравы, империи движутся к своему закату и им на смену приходят новые государства, а песнь любви и добра, пробивается к свету, как неожиданный цветок, рвущийся к свету, сквозь мертвый асфальт пыльной мостовой.
У каждого свой путь и отмеряно свое время. Свой внутренний кодекс чести. Но врожденное мерило добра и зла, нравственный закон, данный нам при рождении, откликается на прикосновение Божественного камертона, даже если инструмент души сильно расстроен.
Никто не может четко объяснить, почему зов сердца или повеление души, заставляют его поступать его так или иначе, как он приходит к вере, что собственно происходит в душе. Это всегда таинство. Таинство между Богом и человеком, в котором рождается его душа. Настоящая, живая, проповедующая истину мгновением своей жизни, словом, поступком. Но всегда и обязательно действием. Потому что говорить мало, думать мало, а дело говорит само за себя.
Август – поистине царственный месяц. Он насыщен ароматами росистых трав, ночных звезд и свежего сена. Природа в августе особенно щедра к человеку.
В последнем месяце лета можно успеть сделать то, что не успел еще сделать в этом году: поехать на сплав по быстрой уральской речушке, попытаться поймать хариуса, навестить в деревне своих родственников.
Интервью с протодиаконом Андреем Кураевым
— Отец Андрей, какое место чувство юмора,
— Мне кажется, что это некий балансир — чтобы не относиться к самому себе слишком серьезно. Чтобы не раствориться в своем сане, статусе церковном, в катехизисах, которые читаешь. Мы сегодня — это Церковь неофитов. Именно к нам относится строчка Андрея Вознесенского «расформированное поколение: мы в одиночку к истине бредем». В таких условиях особенно важно, придя в Церковь, сохранить чувство юмора. Мы не несем в себе органической православной традиции. Большинство из нас не впитало в себя Православия «с молоком матери», или на бабушкиных коленях. Для нас это был некий выбор, зачастую очень трудный, мучительный.
Смирение…у каждого свое представление об этом понятии. Смиряться можно по-разному и не всегда с пользой для души.
Часто нам кажется, что мы «смирились» под действием обстоятельств. Мы так жаждем желаемого, и раз за разом не выходит. И чем большее упорство мы проявляем, тем плачевней результат. А в итоге оказывается, что то, чего мы так жаждем и без чего себя не представляем, на самом деле нам не надо. Мы тратим массу времени, эмоций, идем к цели по головам родных и близких, и наше неуемное упорство утыкается в холмик разбитых иллюзий.
Иногда мы смиряемся, примерив на себя маску добродетели. Но там где игра, никогда не бывает подлинного чувства. Мы с умилением взираем на мир, пока у нас все хорошо. От избытка внутреннего мира делимся улыбками с окружающими, но стоит налететь ветру невзгод, срывающему наносные маски-лица, и нашему взору предстают угрюмые физиономии.
А временами, мы «смиряемся» просто чтобы ничего не делать, прикрывая свое бессилие и инертность. Забыв про неиспользованные таланты, про которые спросит Всевышний.
В жилище мрачное теней
На суд предстали пред судей
В один и тот же час: Грабитель
(Он по большим дорогам разбивал,
И в петлю, наконец, попал);
Другой был славою покрытый Сочинитель:
Он тонкий разливал в своих твореньях яд,
Вселял безверие, укоренял разврат,
Был, как Сирена, сладкогласен
И, как Сирена, был опасен.
В аду обряд судебный скор;
Нет проволочек бесполезных:
В минуту сделан приговор.
На страшных двух цепях железных
Повешены больших чугунных два котла:
В них виноватых рассадили,
Дров под Разбойника большой костер взвалили;
Сама Мегера их зажгла
И развела такой ужасный пламень,
Что трескаться стал в сводах адских камень.
Рассуждая над вопросом: «Для кого пишет православный автор?» и понимая, что в данном исследовании ответ на этот вопрос, становится как бы конечной целью, можно задуматься и над другими вопросами. Например: Что движет православным автором, когда он пишет? Кто такой православный автор? Ведь многие говорят, что нет православных авторов и в тоже время сами авторы, говорят о себе, что они православные. Как так получается, со всех концов авторам кричат « Если вы профессионалы, то вы просто профессионалы», а они все за свое «Мы православные профессионалы». Наверное, людям важно, что когда они функционируют (извините за «терминологизм», но без него ни как), то они делают это в определенных границах, за пределы которых они не выходят. А если вышли за пределы, то тогда редактор может поставить вопрос: «А уместен ли этот материал в православном издании?» (и как тогда могут быть православные издания, если нет православных авторов?)
Солнечным летним утром в тихом тенистом парке, разбитом у самой реки, пела птица. Какая — не знаю. Ее невозможно было разглядеть в густой листве деревьев. Как невозможно было и не прислушаться к ее пению — настолько звонко и самозабвенно оно звучало.
— Надо же, как старается! — подумал один из людей, оказавшихся в ту пору в парке. — Сама солнышку и теплу радуется. И нас порадовать хочет…
— Дивна дела Твоя, Боже, — сказал про себя другой человек, сидевший на скамье под деревом и смотревший на реку. — «Всякое дыхание и вся тварь Тя славит, Господи…» Даже малая пташка, и та поет Тебе хвалу… Увы, мы, люди, делаем это куда реже…
А случайный прохожий, шедший в это время по парку, про себя подумал:
— Ишь, как расчирикалась! Какой-нибудь паршивый воробей, а туда же… лезет в соловьи!
И прошел мимо.
Каждый из них по-своему ответил на вопрос: для чего (или для кого) пела птица? Но кто из них был прав? Попробуйте решить сами.
А как бы ответила я? Наверное, так:
— Не знаю. Бог весть.
Преподобный Иоанн Лествичник, рассказывая о высоких подвигах святых отцов одного из монастырей, писал: «Удивляться трудам сих святых — дело похвальное; ревновать им — спасительно, а хотеть вдруг сделаться подражателем их жизни есть дело безрассудное и невозможное».
Для того, чтобы от наших духовных трудов был толк, святые отцы советуют понять свою меру, узнать свои силы и после этого уже думать о духовном делании. В понимании своей меры важно наблюдать больше не за тем, что мы о себе думаем, или за тем, какими мы бы хотели стать, а за тем, как мы живем. С этого и нужно начинать.
Например, я замечаю, что день начинается с нежелания вставать с постели и с пререканий, например, с мамой. Тогда моим духовным подвигом будет: встать в положенное время, не поссорившись при этом с мамой, и поступать так дальше. «Как-то просто и неинтересно? Может быть. Но зато ведь это — обо мне».
Конечно же, при выборе своей меры важен совет священника.
Шахтёрский труд всегда был связан с опасностью. Потому недаром горняки пытались найти защиту у сил небесных, прося молитвы за себя у Святых церкви, дабы они своим предстоянием пред Господом защитили рудничных людей от опасности и внезапной смерти. Вполне логично, что работники опасных профессий молятся Великомученице Варваре, которую просили о защите от внезапной смерти. Моравские и Селезские шахтёры издавна молились Св. Якубу. На Руси же молились Святому Клементию и Святому Макарию Египетскому, которых издавна почитали, как защитников рудокопов.
Кого же мне благодарить?
Кому слагать стихи и оды?
Кто дал спасительную нить
И от греха мне дал свободу?
Кто каждый день и каждый час
Идет со мной по жизни рядом,
И если я грущу подчас,
Кто согревает меня взглядом?
Кто знает все мои грехи,
Кто слышит все мои сомненья?
Кто тайны ведает души,
Ее малейшие движенья,
Ее порывы к высоте,
Ее падения и взлеты,
Круженье в вечной суете
И краткий, яркий миг полета?
Кто плачет горько надо мной,
Когда сбиваюсь я с дороги,
Отчаявшись дойти домой,
К Его - Отцовскому порогу?
Кто часто в тишине ночной
Мне слезы боли утирает
И с бесконечной добротой
Все прегрешения прощает?
И сколько б ни было проблем,
Меня Он, знаю, не оставит.
Ему обязана я всем,
Его душа поет и славит!
Его величат небеса,
И хвалит Бога все живое!
Ах, чадо Божье, на века
Возрадуйся – Господь с тобою!..
21.10.2009 г.
Еще совсем недавно подаренный мне букет я непременно передаривала. Денег, чтобы купить цветы обычно не хватало, потому я не теряла свой шанс получить радость от дарения радости другому — кому-то из любимых.
А вот сегодня, уже в который раз, я остаюсь со своим букетом. Подруга, гостившая у нас, восхищена купленным вместе с ней букетом не меньше меня. И раньше, знаю точно, она непременно унесла бы его с собой — иначе просто быть не могло. Но сейчас все не так...
Пытаюсь осмыслить почему: что изменилось во мне или в жизненных обстоятельствах?
Быть может, я просто стала богаче жить — покупка букета уже не составляет проблемы, и я в любой момент могу себе позволить эту роскошь: порадовать кого-то? Или же, наоборот, я стала намного беднее и слабее и уже сама нуждаюсь в этом букете — искорке красоты, которая, верю, знаю, спасет мир.
Да, жажда красоты усилилась, а я ослабла. Это мой прагматизм, которого почти нет во мне, решает вопрос о букете в мою пользу. Букет мне сейчас нужнее, чем подруге. И даже она знает об этом. Потому на мое предложение сбегать за точно таким же букетом для нее отвечает чистосердечным отказом. Это уже голос ее прагматизма, которого в ней тоже почти нет...
Подруга ушла домой, а букет стоит у меня в кухне, на круглом столе, и радует меня красотой. Но я сожалею, что не подарила подруге точно такой же. Уж коль свой отдать не смогла... Тогда душа приобрела бы две красоты и напиталась бы больше.
Похоже, я становлюсь прагматиком.
На земле ли искать нам покоя?
К благам тленным ли сердце склонять? –
Ведь из них мы не властны с собою
И крупицы для вечности взять.
Жить бы искренне, право, со смыслом…
Пребывая в Господней руке.
Говорить на высоком и чистом –
На великом своём языке!
5.03.2010 г.
Задумывались ли вы
У актера и режиссера Петра Панчука есть два места, без которых он не может жить и творить. Первое и главное — это Спасо-Преображенский собор на Соломенке, в который он ходит уже который год. А второе — Национальный театр имени Ивана Франко, которому он отдал 26 лет своей жизни. Киевские зрители знают заслуженного артиста Украины и лауреата премии Кабинета Министров Петра Панчука по спектаклям «Кайдашева сiм’я», «Наталка Полтавка», «Братья Карамазовы» и др. А еще он иногда снимается в кино и записывает на радио произведения украинских классиков. Как живется в театре православному человеку? Об этом мы спросили у Петра Фадеевича во время репетиции спектакля «Буря» по пьесе Шекспира, в котором он играет главную роль.
Место встречи — театральная гримерка. Петр Панчук несколько минут назад был шекспировским Просперо, а теперь перед нами гостеприимный хозяин актерского дома.
— Люди театра говорят, что здесь не работают, а служат. Что они имеют в виду, и что вкладываете в это понятие Вы?
Ничем, ничем вовек не отплатить
Нам матерям за труд их бесконечный!
Ну разве кто-то будет нас любить
Так свято, жертвенно и так сердечно?!
Так бескорыстно тратить жар души
И своей жизни месяцы и годы,
Так истово молить в ночной тиши
Всевышнего, чтоб все отвел невзгоды?
Чтобы исправил все наши пути,
Страх Божий насаждая в наши души,
И, где бы нам ни довелось идти,
Хранил бы нас – на море и на суше.
Ах, мама, мама, чем же отплатить
Тебе за ночи над моей кроваткой,
За слезы, что пришлось тебе пролить
За жизнь мою, что так идет негладко?
Все мои беды ранили тебя,
И ты так рано, мама, поседела!
Я знаю, ты бы приняла в себя
Судьбой в меня направленные стрелы!
И никогда не пожалела ты
Ни сил своих, ни времени, ни жизни.
А сколько бесконечной доброты
И ласки даришь ты родным и близким!
И знаю я, пока горит свеча,
В окне твоем, мрак ночи разгоняя,
Ты молишься за грешную меня
И часто до утра не спишь, родная!
