Троицын день ясный,
Дверь отворив лету,
Гонит дурман праздный,
Душу влечёт к Свету.
Троицын день чистый
Дарит щедрот много,
Вышним своим смыслом
Ум обратив к Богу,
Сердце согрев вечным,
К жизни призвав новой,
Свежесть храня Встречи,
И… приобщив Слову.
Троицын день дорог
Всем, кто добром движим,
Кто устремлён в Город, –
В тот, где Отец ближе.
12.12.2010 г.
15 марта Герою Социалистического Труда, лауреату Государственной премии СССР почётному гражданину города Иркутска выдающемуся писателю земли Русской Валентину Григорьевичу Распутину исполнилось 75 лет.
Нередко соратники по литературному цеху, критики, читатели с любовью и уважением называют Распутина сибирским Чеховым. Он родился в посёлке Усть-Уда, что на берегу Ангары, в трёхстах километрах от Иркутска. Его детство прошло в этих же местах, в деревне с красивым, напевным именем Аталанка.
«Самое важное, — вспоминает писатель, — что я имел все-таки смелость и ум родиться в глухой Сибири… В деревне, где всё ещё присутствовало — язык, и старые обычаи, и традиции, и люди, как говорится, прежней ещё формации. То есть они были совершенно не испорченные…
Площадь Тургенева. Овальная. Старый дом, который я не сразу узнал. Из этого окна я когда-то смотрел на улицу вместе с бабушкой. Она рассказывала, как чей-то мальчик забрался на каменного слона в скверике, упал, и получил сотрясение мозга. Еще помню, как она показывала мне трещину в стене, которая возникла во время бомбардировки в блокаду. Сосед работал на фабрике по производству бижутерии. Благодаря этому, в коммунальной квартире, находилось много никчемной мелочи, интересной только для мальчишек. Особенно запомнился бронзовый паук, завалявшийся в ящике стола на кухне. Проволочные лапки, брюшко из стеклянного «брильянта». Обнаружив его, я уже не мог остановиться: искал по всей огромной коммуналке подобные «сокровища». Запах там был особенный: не сырости, а уюта и древности.
Когда мы с младшим братом разглядывали странную пожарную башню, возвышавшуюся над крышами, мы оживленно рассказывали друг другу, что неплохо было бы поставить в ней станковый пулемет. Окон много и обстрел замечательный!
Проснуться и услышать детский смех,
Увидеть мир и солнце над землёю,
И небо без войны, одно на всех,
Прозрачное, бездонное, живое…
Весенний дождь для грешных и святых,
Кому везёт и тем, кто за кормою.
На го'ловы: смирившихся и злых,
Как проповедь подумать над собою…
По правде жить, не ссориться и впредь,
Прощая помнить, что под небесами
Успели миллиарды умереть,
Но не Любовь с распятыми руками!
2012
Она приехала к Матушке-игуменье на неделю. К Матушке часто приезжали женщины средних лет. Кто за советом, а кто просто отдышаться — передохнуть от городской суеты в нашем закрытом мире под липами. Вот и она приехала. «Очередная паломница!» — подумала я, и не обратила на неё внимания. С паломниками мы мало общались — да и зачем?
Вообще, я не очень-то разговорчива с незнакомыми людьми, не выношу любопытства. Всякие там расспросы, что такая молодая и ушла из мира, а дома, небось — родные скучают, все подруги замуж вышли, деток рожают… Подобные вроде бы задушевные беседы мне неинтересны — только вред от них да расстройство. Нет, с паломниками я сама не заговариваю.
Мастер направил струю огня на кучку серебряных опилок и обрезков разной величины, что лежала на асбестовом коврике. Металл сначала потемнел, случайные ворсинки вспыхнули. Обрезки почернели, потом стали оранжевыми и начали плавиться.
Как раз в этот момент зазвонил телефон. Мастер смачно выругался, но прерывать процесс не стал. Да и не мог бы, без отвратительных для дела последствий. Металл как раз начал стекаться в одну большую каплю. Мастер схватил со стола старый ржавый надфиль и помог присоединить к большой капле расплавленного серебра, каплю поменьше, что начала «страдать сепаратизмом»: отделилась в маленький никчемный кусочек. Таковой был ему совершенно ни к чему.
Он на всякий случай провел пламенем по капле и выключил горелку. Теперь он быстро схватил небольшую, заготовленную заранее стальную пластинку, бывшую некогда плоским напильником, и прижал серебряную каплю к асбесту. Металл моментально сплющился и тут же начал остывать. Нужный эффект был достигнут.
Мастер подцепил плоскую серебряную каплю плоскогубцами и перевернул.
— Да, то, что надо. Теперь путь сама остынет, а то еще закалится…
«Не пожелай красоты её в сердце твоём…» (Пр. 6:25)
Не смотри ты ей вслед, не смотри,
Обнажая безумие страсти.
А поймаешься в сеть – хоть умри!
Отвернуться – ни силы, ни власти!
В сердце юном – вулкан и гроза
И мечта – неизбывная мука…
Как обманчивы эти глаза
И зовущие нежные руки.
Сколько можешь – cебя сохрани
От штормов и любой непогоды.
Да исполнит Господь твои дни
Красотой настоящей свободы…
2012
Как нелегко искать надежду
В холодных сумерках ночи,
Мы то ли рядом, то ли между
Землей и небом. Помолчим
И тихо вымолим прощенье,
Иль тишиной излечим боль,
Бывают глупыми сомненья,
Но и в сомненьях будет соль
Что станет сутью новой правды,
Что и не нОва для земли,
Порой мы грусти нежной рады,
Ветра столетий намели
Сугробы пыли по дорогам,
Но мы идем. Над миром свет
Играет бликами, и строго,
Но долгожданно даст ответ
Господь на слезы. На мгновенье
Падут оковы, приоткрыв,
Иного времени свершенье,
И станет легок вдруг призыв
Что нас толкал по гребню мира,
Но то мгновенье – только миг,
И солнце клонится к надиру,
И по морям несется бриг
К причалу вечности, сквозь время,
И этот путь не нов земным,
Но только волн холодных бремя
Чуть легче станет. Мир храним
Одной любовью и прощеньем,
И миг их в вечность прорастет,
Оставим глупые сомненья,
Любовь жива. Печаль пройдет.
Заметки в дневнике после чтения святых отцов.
Сродниться с Богом,
чтоб душой спастись.
Очиститься от суетности бренной
и всех любить, как Он,
хотя бы миг -
давая милостыню
с кротостью смиренной...
Не закричать
в ответ на окрик злой,
а прошептать:
спаси, Господь, нас грешных!
И не впустить в свой ум
хвалебных дум себе,
чтоб не стоять, как грешники,
во внешних...
Не оторваться сердцем от Тебя -
дай мне ума, Христе Иисусе, Боже!
Чтоб причащаясь,
домом стать Твоим,
и я тогда в Тебе пребуду тоже.
Не задержу ни жертвой, ни молитвой.
И отпускаю – улетай, лети!
Я обескровлена жестокой этой битвой –
О, сколько лет по углям страстного пути!
И в одиночестве… И нет уж больше силы
Все ждать и ждать, и быть одной на склоне дня.
Такой далекий и чужой, но милый…
Ты так богат! Но щедр не для меня.
(Сб. "Стопами любви")
Мы с вами внутренне похожи,
Мой друг, запомнивший войну.
Пускай апрельский день погожий
Ласкает вашу седину.
Ещё для вас не отшумели
С грозой весенние дожди.
Осталось прошлое в шинели
И всё плохое позади.
Я видел искренность живую
В нелёгком жизненном бою.
Вы не однажды боль чужую
Воспринимали как свою.
Пусть небо траурные ноты
Пока придержит, до поры.
И за последним поворотом
Подарит лучшие миры!
20012
Дождик был теплым и скоротечным. Я переждал его под елью — достаточно развесистой, с плотной кроной, такой, что под ней укрыться от дождя могли бы еще человек пять. Если не десять. Я стоял под деревом и смотрел на сверкающие на солнце капли.
— Грибной…
Раздался сзади чей-то довольный голос. В другой ситуации я бы вздрогнул, но… в лесу! Откуда? Я обернулся — никого. Или я сам это произнес в задумчивости? Лес располагал.
— Теперь полезут везде, только замечай.
Так. Не померещилось. С другой стороны ели медленно вышел человек. Седой, с такой же седой бородой. В резиновых сапогах и старой брезентовой куртке.
Звёзд на небе без счёта и края –
Кладовая волнующих лир.
Кто-то ночь для тебя зажигает,
Приглашая в таинственный мир.
Зорька алая тьму прогоняет
Ослепительным блеском лучей.
Солнце нежное день обнимает,
Вот и утро, вставай поскорей!
Посмотри, как нарцисс расцветает,
Улыбается после дождя.
Кто-то землю весной украшает
Для тебя, для тебя, для тебя!
Просто так ничего не бывает
В этой жизни такой непростой.
Кто-то людям любовь посылает,
Потому и живём мы с тобой!
2012
В некой пустые (не без Оазиса) жил страус.
Он был замечателен тем, что носил часто встречающееся имя. Звали его Либерал.
А так как «с кем поведешься, от того и наберешься», то сей страус, поведшись со своим именем, незаметно стал проникаться его сутью.
До последнего наречения страус именовался просто — Страус, и жил соответственно наименованию. Но с момента осуществления новой инициации его Старшим Братом, новонареченный не заметил, как поменялись его привычки и наклонности.
Например, если прежде он не имел обыкновения засовывать голову в песок при малейшей опасности, то теперь ее из песка практически не высовывал. Интересным было то, что увиденное под песком совершенно не резало Либералу глаза. Напротив, грезились ему в песчаной мгле солнечные долины, покрытые свежей зеленью, звездные ночи, пронизанные трелями цикад, лазурные берега тишайших озер.
Так он и жил счастливо, выставив зад в необъятный мир.
С утра в Крестопоклонную неделю
Впервые пахло тёплою весной…
А в Храме песнопения летели
И причащался Тайн народ честной.
Живой цепочкой к Чаше подходили –
ЧистЫ, светлЫ – кому отпущен грех.
Прикрыв глаза, губами шевелили –
Читал молитву батюшка за всех.
Так, первыми шли мамы молодые,
Держа своих младенцев на руках.
А те, как будто ангелы святые,
Притихли в белоснежных кружевах.
Церковный хор вытягивал протяжно
Священные знакомые слова.
И становилось мелкое неважным,
Кружилась от блаженства голова…
«…Тело Христово примите,
Источника Бессмертного вкусите…»
Вдруг лёгким шумом был покой нарушен –
Стучали по паркету башмачки…
Боль состраданья вмиг пронзила душу,
И кто-то прятал слёзы под очки.
Зашли ребята – человек пятнадцать,
Мальчишки и девчонки школьных лет.
Детдомовцы, совсем не оборванцы,
В глазах печальных негасимый свет.
Мы обняли'сь, как старые друзья,
Всё хорошо, и март не точит лясы,
Он выпил снег до капельки, а я
Не пью вина и равнодушен к мясу.
На семь недель весенний карантин,
Великий пост, печалиться негоже.
Пусть дорожают водка и бензин,
Подняв бюджет, а мне душа дороже.
2012
Вспоминает протоиерей Владимир Воробьев:
— Отец Всеволод был гениальным духовником, он имел дар за несколько минут привлечь любого человека, пришедшего к нему. Самые разные люди приходили: советские чины, писатели, музыканты, ученые, простые люди, мужчины и женщины, пожилые и молодые. Отец Всеволод умел добраться буквально до сердца каждого и с такой любовью обратиться к человеку, что тот сразу открывался ему навстречу. Любовь пастырская, конечно, должна быть свойством каждого духовника, но встречается в таком ярком виде, в такой полноте очень редко.
И били Его по голове тростью, и плевали на Него… и повели Его, чтобы распять…
сбылось слово Писания: «и к злодеям причтён».
Мк. 15:19—20,28
Тот, Кто домирно, т. е. прежде сотворения мира, уже был — становится человеком. Тот, Кто имел богоравное бытие и обитал в неприступном свете, никем из людей не виденном (1 Тим. 6:16), — родится простым человеком; при этом — в стойле для скота (Лк. 2:7). Из ослепительного царства Божией Славы (Ин. 17:5; 2 Пет. 1:17; 2 Кор. 3:7; 1 Сол. 2:12; Евр. 1:3) Сын Божий, обладающий, по эссенциальному равенству с Богом, Божественной Славой, вселяется в наш мир. И живет в низком, ни от кого и ни от чего не защищенном социальном положении, приняв и в этом образ раба. Терпит бичевания, пощечины, плевки и, наконец, «жесточайшее и омерзительнейшее истязание», как назвал Цицерон крестную муку и смерть. Таково уничижение Бога, обнищание Господа Славы (Флп. 2:7; 2 Кор. 8:9; 1 Кор. 2:8). Оно доходило и до того, что, как человек, Он боролся в душе со страхом смерти и с ужасающей тоской оставленности Самим Богом в последние минуты жизни и страданий (Мк. 15:34; Мф. 26:39). Так надо было, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, был бы Вождем спасения в крайнем уничижении Божества, в истощении Его (Евр. 2:10). Так должно быть (Мф. 26:54).
…Небо было бездарно ярким. Деревья на переднем плане – зловещие и черные. На заднем плане они уже казались плоскими и смазанными, как на холсте. Вода в пруду (или в болотном окне?) – черная. Казалось, ее зловоние сейчас заполнит все вокруг. Бледный паренек в сером свитере осторожно ставил подошвы своих сапог на топкий берег. Хлюп-хлюп. Он примерился и осторожно опустился на колени. Из-за деревьев с карканьем вылетела черная жирная ворона, чуть не задев его крылом. Парень всмотрелся в воду.
— Лорна! Любимая… Я жду тебя.
Молчание. Вдруг, ворона, про которую он уже забыл, вернулась. На этот раз она задела его крылом по лицу. Это выглядело, как оплеуха. Парень вскрикнул и отшатнулся. И во время. Две тонких женских руки, покрытые красными струпьями. Они тянулись вверх, к бледному, небритому лицу паренька.
Мне показалось: вот он — враг.
И вышел страх из-под контроля,
Пугливо сникла сила воли…
А это свет потух в домах.
Мне показалось: сердца стук.
Тот, от которого немеют
И слова вымолвить не смеют…
Был наважденьем этот звук.
Стучал по крыше дождь осенний,
Такой настойчивый, щемящий,
Как крик о помощи молящих.
Был только он не наважденьем.
(Сб. "Стопами любви")
