Омилия

Давеча занемоглось мне прямо с самого утра. Лежу на печи, пошевелиться трудно. Руку подниму, а она тяжелая, сил нет. Ногу – то ж. Жену кличу:

- Маланьюшка, голубушка, подь сюда.

Прибегла:

- Чего?

- Ты уж, - говорю, - голубушка, сама сегодня похлопочи, по хозяйству-то. Расхворался я чего-то, ты уж не обессудь.

Убежала. Она у меня вообще-то умница. Хорошая, ласковая. Слышу – уже гремит ведрами в сенях, потом калитка хлопнула, должно быть на речку за водой пошла. Лежу, а у самого душа болит: «Ох, - думаю, - милая, как же ты там без меня». Прямо бы встал и пошел на двор, да хворь проклятущая не дает. Лежу – чисто богатырь заколдованный. Сила есть, чую ее, а руки поднять не могу. Во как!

Чуткому младенцу в колыбели,
Старцу с благородной сединой,
Добрых снов приятные свирели
Сладко лгут причастностью иной.

И нередко хочется остаться
В чудном сне, среди манящих грез,
Но реальность требует сознаться:
Все притворно, ложно, не всерьез.

Сны ночные превзойдет коварством,
Жизни круг,– по сути тот же сон.
Пышность неги, знатность и богатство,–
Отходящий в Лéту пустозвон.

Но в земное мы по-детски верим,
И с судьбой спешим «на ты» сыграть.
Нам бы только, в сладкой колыбели,
Настоящей жизни не проспать. 

                                           2009
 

Дует сильно ветер с запада,
Тучи чёрные несёт.
Пахнет буря терпко ладаном,
В небе кружево плетёт.

Треплет в ветках зелень сочную,
С воем вихри закрутив.
Разгоняет пыль песочную,
Под трагический мотив.

Роковое блещет зарево,
Над землёй дрожит раскат.
Безысходно веет марево,
Приковав к себе мой взгляд.

Вдруг в истерике забилося,
Всхлипнув влагою дневной.
Ливнем бурным разразилося,
Небо грустно надо мной.

День укрыло тьмой кромешною,
Краской чёрной, грозовой...
Край родной с тоской нездешнею,
Сердцем я всегда с тобой...

Обзавелся я как-то, братцы, медком. Набрал в чашку, взял ложку, сел за стол и начал есть. Ем, да нахваливаю: «Ай, да медок! Ай, да хорош! И душист, и сладок!». Черпаю его большой ложкой, с силой тяну вверх, а он за рукой тянется, поднимается. Поднялся и тут же, широкой лентой, стелется не спеша обратно в чашку. Ох и тягуч! Зачерпнул еще раз, поднял ложку, смотрю на свет. Большая капля, округлившись, медленно падает вниз. Солнышко просвечивает ее насквозь, золотит. Хорош! Чисто янтарь!

Меда у меня много, цельная кадка. Стоит прям на столе. Беру сколько душе угодно, не считаю. Да я и не один ем, всем раздаю, не жалко: «Эй, честной народ, не толпись у ворот! Подходи с черпаком, угощайся медком!». Подходят люди, пробуют, благодарствуют. В избе дух медовый.

Все-то у меня хорошо, все - слава Богу. Горница светлая, просторная. Печь в изразцах, полати новые. Стол длинный, струганный, на большую семью. Лавки по бокам. Тяжелые такие, на совесть сработанные. Все у меня есть, всего вдосталь, да и сам я складный – с бородою ладной! Ох и хорошо, братцы, жить!

Давно ли, недавно ли, далеко ли, близко ли, а стояло на белом свете то ли городок, то ли село, то ли деревенька, то ли еще чего. Место там было - не описать, другого такого по всей земле не сыскать. Сами рассудите: сверху небо с облаками; внизу земля с полями, да лугами; справа лес до небес; слева река, не широка, не узка; да еще одна речка через все местечко. Средь такой красоты поживешь, хошь не хошь – соловьем запоешь.

А, вообще-то жил там тот же народ, какой и везде у нас живет: бабы с косой, мужики с бородой. Одни рожали, пряли, да ткали; другие в лес, поле ходили, да осетров из реки таскали. Умели вместе работать, любили сообща отдыхать, одним словом соборно жили, ни дать, не взять. Бывало, выйдут в поле, хлеб пожнут, потом сядут кругом да песни поют.

Жили просто, не унывали, Бога чтили, да молитвой рукам помогали. Не строили себе, ни дворцов, ни палат, рубили избушки да ставили в ряд. Кому у леса, кому над рекой, кому под березой, кому под ольхой. В праздники, конечно бывало, что и выпивали (в погребах винцо водилось), но опять же все вместе, да и меру знали. В общем, жили, как отцы научили и как сами могли, гостей привечали, да дом берегли.

Страна моя родная,
Зелёный храм лугов.
Я взглядом пролетаю
По куполам стогов.
Как башни колоколен
Макушки тополей.
Тобой одною бОлен,
СторОнушкой моей.
К тебе одной на вечно
Прикован сердцем я.
Лежит мой путь конечный
В далёкие края.
Мне небо указало
Край где цвести и жить,
Но ведь оно не знало,
Что не смогу забыть
Плакучие берёзы
И сЕни берегов,
Пролью дождями слёзы
На купола стогов.
Грусть сыпать долго буду
Сорвавшейся листвой,
Носить под сердцем всюду,
Твой лик и образ твой...

Мне хочется расплакаться, когда я смотрю балет. Не то что бы он меня трогал до слез, просто завидую и рву волосы на голове от отчаяния: «Я никогда ТАК не смогу. Никогда мне не изгибаться лебедем, не принимать от поклонников Рафаэлло и красные розы, никогда не носить пачку, никогда не слышать аплодисменты зрителей… Эх, мамочка, что ж не отдала ты меня в балетную школу. Сейчас быть бы мне примой балериной!»

Оригинал статьи на украинском

Один из подвижников благочестия (блж. Григорий, «Древний патерик») говорил, что от каждого человека, получившего крещение, Бог требует выполнения трёх условий: правильной веры — от души, истины — от языка и целомудрия — от тела. Итак, верить правильно является нашим христианским долгом. Однако, словосочетание «правильная вера» пугает многих невоцерковлённых людей, потому что вместо Христовой истины большинство сегодня исповедует Пилатовскую — о недостижимости истины, из-за чего и обожествляется многообразие видений и мнений. Высказывания о единственно правильной вере многим кажутся покушением на их свободу. Потому попробуем осмыслить само понятие веры, чтобы, по слову Апостола (1 Петр. 3:15), быть готовыми объяснить суть своих упований каждому, кто того потребует.

Слово «Православие» (гр. orthodoxia) впервые встречается у христианских авторов ІІ века и означает единую веру всей Церкви в противоположность разномыслию еретиков — гетеродоксии. Словарь иностранных слов объясняет, что ортодоксия — это неуклонное следование основам любого учение, мировоззрения. А буквально слово «православный» означает правильно верующий, правильно мыслящий или благочестивый — тот, кто правильно (умом, душой, телом; всей жизнью своей) славит Бога.

Молитвы час для чистых душ – отрада,
Но сложен путь любых святых начал,
Пока страстей мятежная армада
Легко вступает в жизненный причал.

Пока со злом едва лишь зреет битва,
Пока глубин души не знаешь сам,–
Трудом несладким кажется молитва,
И срок ее отмерян по часам.

Пока ты медлишь с негою проститься,
Пустых суéт прорвать робеешь нить,–
В молитве ум парит шальною птицей,
Которую бессилен укротить.

Но пот трудов, что прóлит был в начале,
Не отойдет росою по утру,–
Ведь никого Господь не опечалит,
Кто пылким сердцем тянется к добру.

Не дай же сгинуть, грустно и бесследно,
Росткам любви во мраке пустоты,-
И Сам Господь, наградой в день заветный,
Отверзет Царство вечной красоты:

И ты войдешь с земли в объятья рая,
И сеть страстей прорвет душа твоя,-
Когда в молитве трепетно познает
Вкус радости иного бытия.

Пред тихим бором роща погибала,
Под рев машин и мерзкий визг колес.
Был рядом город. Места стало мало…
О красоте - банальнейший вопрос.

За этой рощей целая эпоха,
Ведь шли к ее радушной белизне
Кто счастлив был, и те, которым плохо,–
Навстречу пышной, праздничной листве.
…
Пред тихим бором роща погибала,
И веяло, лишь сердцу зримо пусть,
Такой тоской, какой еще не знала
Вся юная есенинская грусть.

                                         2009
 

Луна как будто ломоть хлеба,
Свет проливает молоком,
Ночь обнимает тихо небо,
В извечной грусти о былом.

ЗвоннИца на холме пустая,
Уснули в ней колокола,
Над краем длани простирая,
Колдует призрачная мгла.

Устав от буйного цветенья,
Луга шелками шелестят,
И звёзды, в тайне сновиденья
Блестящей россыпью горят.

Я грудью тАинство вдыхаю,
Прохладой легкой ветерка.
На купола церквей взираю,
Под сердце залегла тоска...

Тобою край навеки болен,
И средь высоких тополей,
Крещусь на башни колоколен,
О горькой, о судьбе своей....

З листа до редакції: «Я б хотів повірити в Бога, але не можу. Занадто багато протиріч, на які мені ніхто не може відповісти. Так, християни запевняють, що Бог — Всесильний і Всеблагий. Чому ж тоді у світі, який він створив, стільки зла?»

Бог зла не створював

Акт Божественного творіння закінчився Божественною оцінкою всього створеного: «Дуже добре», тобто Бог не створив нічого поганого і злого. Але, згідно з вченням Церкви, зло зародилось серед створених Ним духів — ангелів. Ось як приблизно про це розповідає свт. Григорій Палама: Бог створив ангелів подібними до кришталиків, що пропускають через себе божественне світло, відбиваючи його в усі боки. З часом вони мали все більше насичуватись Божою благодаттю і, таким чином, долати свою тварну (від слова «творити») природу. Це схоже на піднімання сходами від одного поверху до іншого. Ангели повинні були зростати у Божій благодаті й поступово, все більше і більше, долучатися до Божественної краси і чистоти.

«Хорошо-то как!», - Сергей стоял на маленьком разбитом «перроне» и глубоко дышал полной грудью. За его спиной, слегка покачиваясь, удалялся в сторону восхода вагон поезда, и мало-помалу сквозь стук его железных колес начинали пробиваться звуки нарушенной лесной тишины: тоненько зачирикала в кустах пташка; немного погодя ей ответила другая; уверенно жужжа в полуденной жаре, пролетел у самой щеки деловитый шмель; затрещал в траве кузнечик. Сергей огляделся по сторонам и, сняв с головы бейсболку, провел по лицу широкой ладонью, будто умываясь чистым лесным воздухом. Он еще раз вздохнул и уверенной неторопливой походкой пошел к стоящему чуть поодаль запыленному «пазику». Через пять метров «перрон» со старыми окурками на разбитом асфальте кончился, и вместе с ним оборвались и последние нити, связывающие мир двадцать первого века с этим полузабытым закутком.

 - Ну, вот здесь я и живу, - стоя вполоборота к своему новому знакомому, я широким жестом руки приглашал его к осмотру своих достопримечательностей, широко при этом улыбаясь. Не знаю почему, но сегодня мне уже с утра было радостно.

 Мой новый знакомый кивнул и, осторожно ступая, прошел вперед, а я за ним. Со спины он выглядел почему-то старше, то ли эта его сутулость создавала такое впечатление, то ли длинное темное одеяние, а может и то и другое. Пройдя несколько метров вперед, знакомый обернулся, и я вновь встретился с его молодыми, серыми глазами, выглядывающими из-под густых мохнатых бровей. Было в этих глазах что-то радостное и знакомое мне, я бы даже сказал родное, если бы знал этого человека хоть чуточку дольше.

- А у Вас красиво, - он тоже улыбался. Я скромно промолчал, что тут скажешь, конечно, красиво.

Терпеливо помалкивая, я ждал, слегка покачиваясь на носках, пока мой новый знакомый оглядится по сторонам. Наконец он снова обернулся:

- Вы не против, если мы немного пройдем по этой тропинке?

- Что Вы, конечно, я не против. Вы же мой гость, и я буду только рад показать Вам все, что есть у меня.

Как стояла Совесть под дождем, на ветру качалась,
К добрым людям просилась, в окна-двери стучалась:
«Люди добрые, вы меня под дождем на ветру не держите,
Двери тяжкие дубовые теремов своих высоких отворите.
Как войду к вам в дом, про невзгоды да беды не вспомните,
Будет все у вас, что у Бога себе ни попросите.
Те, кто старшие из вас - за меньшими станут ухаживать.
Те, кто меньшие из вас - старших будут любить да уваживать.
А как станете друг другу родные сестрицы да братья,
Солнцем небо наполнится, будет вам радость да счастье.
Только вы уж мне двери теремов своих отворите,
Только вы уж меня за высокие пороги пустите».
А как те слова люди добрые слыхали,
Так все двери свои на засовы-замки запирали.
Так все окна высокие от белого света закрыли,
Да такие слова светлой Совести говорили:
«Шла б ты матушка отсель, да под дверью у нас не стояла,
Мы б пустили тебя, кабы жить ты нам не мешала».