Однажды в Киеве подожгли человека. Случилось это в январе 2015 года в одной из киевских многоэтажек. По сообщению Службы чрезвычайных ситуаций, «в 9-этажном жилом доме между третьим и четвёртым этажами находился гражданин без определённого места жительства, на теле которого подожгли одежду. Пострадавший получил ожоги нижних конечностей 2–3 степени и был госпитализирован в городскую больницу».
«Терактом против души и человечности» назвали этот случай волонтёры и два месяца помогали врачам бороться за жизнь человека, приносили в ожоговый центр еду и лекарства, молились о нём и искали его родных или близких. Но 31 марта сердце 62-летнего мужчины не выдержало множества операций и остановилось. Звали его Николай.
Поджог спящего бездомного не был преступлением с целью наживы или из любого другого корыстного мотива. Почему люди оказываются способными причинить боль ближнему просто так и можно ли этому противостоять?
«Мы думали, что убиваем время»
Приведу ещё один пример, очень для меня показательный. Эта история произошла с моим другом и, можно сказать, учителем, итальянским педагогом Франко Нембрини.
Однажды ему на электронную почту написал молодой человек. Имя юноши было хорошо известно, потому что незадолго до этого письма в Италии случилась катастрофа, о которой говорили все. Жуткая история — когда в Вероне, прекрасном туристическом городе, ночью в самом центре несколько подростков убили прохожего. Был страшный скандал, газеты писали, что во всех больших городах орудуют банды несовершеннолетних, и проблема заключается в том, что их нельзя судить — они ещё не подпадают под действие системы правосудия, но тем не менее совершают зверские преступления.
И вдруг Франко получает письмо от главаря этой банды. Тот приглашает его встретиться, потому что, будучи школьником, находится под домашним арестом. В письме он пишет: «Я посмотрел Вашу лекцию в интернете, и мне она понравилась. Вы бы не могли, если будет возможность, заехать ко мне в гости?».
Франко заехал. Как обычно мы представляем себе бандитов? — Люди с тяжёлым социальным положением, озлобленные, с окраин, невежественные, бездуховные варвары, и всё в таком духе. «Каково же было моё удивление, — рассказывал Франко, — когда я вошёл в прекрасный дом. Великолепная семья, изысканный молодой человек, хорошо воспитанный и хорошо образованный, сведущий в литературе и искусстве».
Они целый час говорили о поэзии. Франко в какой-то момент не выдержал и спросил:
— Мы с тобой друзья?
— Друзья.
— Давай начистоту. Что случилось в ту ночь? Ты, умный человек, можешь мне объяснить, зачем вы это сделали?
И юноша всё подробно рассказал. Но начал с поразительной фразы: «Знаешь, в тот вечер мы думали, что убиваем время, но убили человека».
На самом деле мы даже не представляем себе, до какой степени глубока скука. И ответить на кризис скуки, по формуле Франко Нембрини, можно только передав человеку опыт величия. Никакого другого способа нет. Человек должен столкнуться с тем, что жизнь не просто прекрасна, но в ней есть огромные вещи, которые гораздо больше твоей скуки.
И вот тут начинается «страшный суд» христиан, потому что оказывается, что ответ на скуку такой глубины есть только у них.
Именно в христианстве присутствует свидетельство о величии Бога — не человека, а Бога.
Но вместо того, чтобы доносить это свидетельство, христиане каким-то таинственным образом сами становятся источником скуки. Когда Церковь становится источником скуки, это и есть настоящий кризис — гораздо более глубокий, чем общественный, политический, педагогический или любой другой.
Единственный в этом смысле вопрос для христиан — насколько мы являемся свидетелями величия. Не то чтобы это являлось нашей задачей, ответить на скуку, но без такого свидетельства справиться со скукой не получится. Она выступает жестоким критерием: мы можем делать очень много хороших вещей, но если это скучно, то это скучно.
Когда всё началось
Как связана скука с насилием? Недавно я сделал для себя великое открытие. У Пушкина есть очень маленький текст, буквально два листа, который называется «Сцена из Фауста». Начинается он со слов Фауста, обращённых к Мефистофелю: «Мне скучно, бес…». А в финале произведения, чтобы справиться со скукой, Фауст приказывает Мефистофелю утопить торговый корабль, который входит в порт.
Связь между скукой и насилием на каких-то двух листиках прослеживается у Пушкина феноменально. Это совершенно гениальный текст, в котором действительно видна природа скуки. И я был шокирован, потому что не ожидал, что для Александра Сергеевича вопрос настолько важен. Мне казалось, понятия скуки, величия жизни и преодоления насилия актуальны только для нашего времени.
Тогда я попытался проследить генезис — когда всё началось. Когда в европейской культуре появляется тема скуки? История открылась совершенно поразительная.
В европейской культуре существует определённый литературный канон. И на рубеже XVI–XVII веков всего за каких-то тридцать лет возникают четыре персонажа, четыре фигуры, которые на века вперёд определяют в нём всю расстановку сил. Это Фауст, Гамлет, Дон Кихот и Дон Жуан.
Казалось бы, какие-то сказочки, легенды. С первыми тремя всё понятно — почему это великие сюжеты. Человек борется за свои идеалы: Дон Кихоту важно понять, что такое новое благородство, человеческое достоинство; Фаусту — как с достоинством человека связано познание; Гамлету — как его достоинство связано с возможностью быть ответственным за разорванную связь бытия.
И есть Дон Жуан. С одной стороны, в нём нет ничего интересного. Человек мучил женщин и в конце концов оказался в аду. История бесхитростная. Если бы не «Каменный гость», Командор, о чём бы мы вообще говорили? Кажется, всё очень скучно, и ты должен устать где-то посередине сюжета. Но если посмотреть на историю европейской культуры, мы увидим, что все просто как с ума посходили. Начиная с семнадцатого века великие творцы говорят о Дон Жуане. Моцарт, Байрон, Мольер, Пушкин… Русская литература сплошь про это — Лермонтов с его «Героем нашего времени» и так далее.
Что же там такого в этом сюжете? Ответ, что просто Дон Жуан мастерски соблазнял женщин, меня никогда не устраивал. И вдруг в какой-то момент осенило. На самом деле Дон Жуан — это не про сексуальное наслаждение. Он — герой скуки. Ему так скучно, что он прибегает к крайнему методу — традиционным отношениям между мужчиной и женщиной и доводит их до абсурда.
Любопытно, что в истории были прототипы Дон Жуана. Например, Казанова. Но в Италии, Испании существовали два противоположных персонажа. Один — тот, который окажется в аду, а другой раскается и станет святым. Более того, этот святой действительно есть и его имя в Севилье известно всем католикам.
Если вынести Бога за скобки
Проблема европейской культуры нового времени состоит в том, что можно назвать взрослением. Когда Кант написал знаменитую статью «Что такое просвещение?», он выдвинул тезис, что европейский человек — человек взрослый, который должен жить своим умом, и Бог тут ни при чём. Это средневековые люди были как дети, всё время нуждались в непосредственной помощи Божией. А «взрослый» человек, просвещенец, понимает, что Бог есть, но его взрослость как раз в том и заключается, что он берёт ответственность на себя. Бог дал моральный закон, а ты должен сам этому закону следовать.
Мой тезис такой: Канта опровергает не логический аргумент, а сам опыт скуки, порождённый такой этикой. То есть аргумент приходит оттуда, откуда не ждали. Многие люди и сегодня так живут и представляют свою жизнь в зазоре между тем, что есть, и тем, что дóлжно. Что есть законы, правила, как надо себя вести, и ты вынужден им следовать.
Для средневекового человека всё было не так. Над сущим и должным располагался третий этаж — мои личные, непосредственные отношения с Богом и присутствие Бога, Его Величия в моей жизни. Но если я выношу Бога за скобки и говорю: «Не хочу связывать свои поступки и действия с тем, что Бог присутствует в моей жизни, хочу быть взрослым», — как только это произносится, тут же наступает непосредственное следствие — скука.
Потому что человек скучает по величию. Он для величия создан. И тоска по присутствию Бога очень реальна и проявляется именно в этих вещах.
Тут мы подходим к тому, что православная этика подразумевает в качестве своего истока не правила, не закон, а как раз опыт встречи с Богом. Или, говоря точнее, Евхаристию. Вот поворотная точка. В этом смысле христианство для современного человека — что-то совершенно поразительное. Я счастлив или несчастлив не потому, что правильно разобрался и понял правила, следую правилам и всё делаю так, как нужно. Моё счастье зависит от того, насколько я способен узнавать, распознавать присутствие Бога в моей жизни. Это присутствие — всегда событие. Встреча с людьми, встреча с красотой, встреча с состраданием, встреча с болью. Встреча всегда очень конкретная. И очень рискованная.
Проблема в том, что современному человеку очень трудно думать, что качество его жизни находится не в его власти. Что не он всё определяет, а зависит от того, каким образом Бог сегодня будет присутствовать в его жизни. Это тот пункт, в котором начинается всё, в том числе насилие.
Трудно быть человеком
Но хотя всё и началось с семнадцатого века, однако то, что происходило в веке двадцатом — настоящий взрыв насилия, последствия которого мы до сих пор до конца не понимаем.
Как правило, размышляя о современных проблемах, мы представляем естественное состояние нынешних человеческих взаимоотношений как цивилизованное. Все мы люди здравые, гуманные. И тем не менее происходят взрывы насилия. На самом деле наша гуманность — иллюзия, потому что в ХХ веке по необъяснимым до конца причинам разные государства, в Европе по крайней мере, применяли практики расчеловечивания. Дегуманизация в данном случае — слишком слабое слово. Под дегуманизацией обычно подразумевают, что просто о человеке забыли, но проблема в том, что его не забыли, а его разрушали. И делали это осознанно. Концлагеря в данном случае выступают своеобразным пределом, но оттого, что они исчезли, сами практики никуда не делись.
Мы живём внутри последствий расчеловечивания, которое проявляется в том, что люди связывают своё счастье с состоянием системы — структур, учреждений, государств. Ты не можешь себе представить, что твоя жизнь наполнена, если тебе нет места в какой-то общественной системе.
Нам только кажется, что мы живём нормально, а на самом деле расхлёбываем результаты недавних антропологических катастроф, когда применялись особые методы, чтобы человека разрушить. Например, никогда в ГУЛАГе не убивали просто так. Находились в расстрельных бригадах специальные люди, которые занимались тем, что доводили осуждённых до бесчеловечного состояния. Меня всегда поражало, что недостаточно было привести приговор в исполнение. Просто взять и убить. Нет, зачем-то надо сперва вымучить человека так, чтобы он и имя своё позабыл.
Про это, кстати, Ольга Седакова много писала — про практику возвращения имён как христианское дело. Проблема не в том, что люди убиты, проблема в том, что их забыли. Церковное поминовение там, в Бутово, вообще вся история новомучеников — это не то, что нужно для восстановления истории. Но то, что необходимо нам для понимания, в каком контексте мы живём.
Быть человечным — очень нетривиальная задача. Вообще говоря, человеческими силами нерешаемая. И разговор о человеке на сегодня является центральным пунктом христианского свидетельства. Христос — это Свидетель человечности. Его воплощение, то, что Он стал Человеком, явило нам наше достоинство.
Казалось бы, совершенно азбучная вещь, то, что проходят в первый год по Катехизису, что Христос — это и есть истинный Человек. Но с этой азбучной истиной приходит понимание, насколько это трудно — быть истинным человеком. Насколько человечность — высший продукт христианства.
Но если человечность — конец задачи, то вначале, безусловно, надо разобраться с насилием.
Сравнивай себя со Христом
Был такой французский антрополог и философ Рене Жирар, который исследовал генезис насилия. Его книга так и называется «Насилие и священное». И он нашёл парадоксальный ответ. Человек, в отличие от всех существ во Вселенной, лучше всего подражает другим. Все наши самые ценные навыки в жизни мы приобретаем благодаря тому, что за кем-то идём и подражаем. На этом построены фигуры учителей, святых, пророков. Ключевая европейская христианская фигура — свидетель, авторитет.
Но современные люди выступают против следования и стараются не замечать, что всё, что они в жизни умеют, получили, следуя за кем-то. Они хотят слушать другую сказку. Что являются самостоятельными и могут всего достичь сами. Этот миф про самовоспитуемое существо противоположен фигуре следования.
Проблема следования, его драма, заключается в том, что когда мы за кем-то следуем, то очень быстро, буквально на втором шаге, начинаем сравнивать себя с учителем и говорить: «Вот, у меня уже неплохо получается». Через какое-то время думаем: «Да я знаю гораздо больше, чем он». В итоге вообще приходим к мысли: «Ну и что, что мне разные люди помогали? Какая разница, кто мне помогал, главное, что я сам сумел достичь высот».
Современная культура помогает человеку воспринимать всё так, будто учителя — это как таблетки, как полезная еда; какие-то обстоятельства, благодаря которым ты возрастаешь. Но Жирар утверждает, что минимальная порция насилия, которая входит в общество, возникает в точке превращения следования в состязание.
Вот где сердце проблемы. Следование — это прекрасно, состязание — ужасно. Не исключено, что Нагорную проповедь нужно понимать в таком ключе, что Христос учит, как следовать, не состязаясь. Патриарху Афинагору приписывают слова: «Суть христианства в том, чтобы не сравнивать». Я эту фразу очень люблю. Потому что состязательность — это зависть. Или сравнение.
Возникает закономерный вопрос: а как можно не сравнивать? Это ведь чуть ли не главная способность человеческого ума. Христианство даёт ответ совершенно поразительный. Сравнивать себя можно только с Несравненным.
Сравнивай себя со Христом. Если же начинаешь сравнивать себя с другими, возникает опасность повторить молитву фарисея. Фарисей говорил, в общем-то, правильные вещи. Вначале благодарил Бога за всё, но закончил на чём? — «Спасибо, Господи, что я не как тот мытарь». Наталья Леонидовна Трауберг, великая святая наших дней, когда-то сказала, что хуже молитвы фарисея может быть только молитва мытаря. Ничего из закона Божиего не исполнил, ни одной заповеди не сохранил, зато над другими превозносится: «Хорошо, что я не такой». Завистливый мытарь, по всей видимости, и есть то явление, с которого мы начали разговор.
Сказать человеку: не сравнивай, не завидуй — легко, но выполнить трудно. Процедуры сравнения — экзамены, тесты, олимпиады — пропитывают всю нашу жизнь. Мы всё время что-то с чем-то сравниваем, оцениваем. Но христианство учит этого не делать.
Что означает — не сравнивай? Это значит, что ты имеешь дело с чем-то настолько огромным, великим и прекрасным, что сложно представить, какое тут может быть сравнение. Потому что ты — избран.
Вопрос о призвании явно не связан с вопросом о сравнении, и если человек понимает своё призвание, ему нечего и не с кем сравнивать.
Лично меня пугают идеи лестниц. Когда мы говорим о духовной жизни, часто представляем её себе как возрастание. От ступени к ступени, выше и выше мы куда-то карабкаемся. Но в аскетике всегда было понятно, что это — ошибка. Потому что если тебе кажется, что ты становишься лучше, это сто процентов не так. Да, действительно, со стороны люди смотрят и говорят: ты карабкаешься, молодец, но изнутри — нет. У всех святых было ощущение, что они стали только хуже, потому что осознавали свою греховность.
Даже если нам кажется, что мы растём, со стороны смешны все наши росты. Дело вообще не в этом — вырос ты или нет. Важно другое: причастен ты к жизни или не причастен? Стал ты её частью или не стал?
Жизнь действительно праздник
Кто такой педагог, что такое христианская педагогика? Это школа, в которую Иисус набирает на три года. В первый день обучения в качестве урока Своим апостолам Он превращает воду в вино. В последний день — претворяет вино в Кровь. Вот краткое изложение всей христианской педагогики.
В самом начале Христос передаёт апостолам важнейшую вещь: что повседневная жизнь — это не скука, не выживание, не влачение существования, а праздник: вино, пир, веселье и радость. Когда люди это понимают, они, конечно, начинают идти за Христом. Возникает следование: они ходят, видят, что всё так и есть — действительно, праздник. Постепенно начинают догадываться о цене этого праздника. И в последний вечер, когда многие в Его земной жизни видят Его в последний раз, Христос превращает вино в Кровь. При этом говорит, что если вы хотите быть причастниками праздника, то должны понимать, откуда он рождается. А рождается он всегда из жертвы. Из жертвы Бога, да и из нашей тоже.
Что делают современные педагоги? Они экономят и пропускают первый шаг. Говорят: жизнь — отстой, вокруг трагедии, катастрофы, всюду наркоманы и так далее. Поэтому, дорогие ученики, вы должны пожертвовать всем, что у вас есть, для Бога.
И у детей в головах происходит настоящая катастрофа. И не только у детей. Есть множество взрослых, которые не заходят в храм на Пасху, хотя приносят корзинки, чтобы освятить продукты. Даже если на улице дождь, холод, отвратительная погода, люди стоят под зонтиками со своими куличами, но в храм не заходят. А внутри так хорошо, есть место, и я приглашаю: «Зайдите, там тепло, не надо на улице мёрзнуть». Но нет, никто не идёт.
Я долго думал, что это обычная человеческая глупость. Теперь понимаю, что в этом много страха. Люди чувствуют, что если они в храм зайдут, к ним пристанет какая-то тайна, от которой они уже не отвяжутся, мол, «не слышали, не видели». И они даже догадываются, что им в храме скажут. У них попросят жертв — чтобы они жертвовали всей своей жизнью, жизнью детей и семьи.
Таков эффект сокращённой педагогики. На самом деле самое ценное и единственное, почему люди хотят ко Христу, — потому что только Он способен вернуть им опыт праздника жизни, жизни как праздника. Если ты этого не чувствуешь, остальное неважно. Самое ужасное в педагогике, худшее, что можно сделать, — перескочить этот шаг. Начать говорить о Христе с Распятия и Воскресения.
Жизнь — это жертва, и ужас в том, что так и есть. Но человек не может этого вместить, не открыв вначале праздника.
Ты безусловно любим
Поэтому видя зло, не надо устраивать битву со злом. Нужно культивировать добро. Самое прекрасное в истории с бездомным Николаем, что все эти два месяца люди пытались его спасти, а не занимались поиском мерзавцев, совершивших поджог.
Вообще, когда мы узнаём о таких людях — насильниках, маньяках, убийцах — какая возникает реакция? «Слава Богу, что я не такой!» То есть мы сразу чувствуем, какие мы добрые и негодующие, люди, которые за мир и за добро. Это естественно, но в этом и проблема. Мы как бы катапультируемся, отстраняемся от ситуации, и нам кажется, что мы на другой стороне.
Беда в том, что зло — в нас. Всё крупное зло возникло не на пустом месте. Оно берёт начало из микрособытий, которые с нами постоянно происходят. И начинать надо с них, вернуться в самое начало. Где корни? Где первая маленькая порция зла, которая входит в сердце, и мы её не видим?
Один человек, занимающийся реабилитацией наркозависимых, как-то сказал, что ребятам в их ребцентре труднее всего вместить не то, что они должны жить по правилам или постоянно работать, а то, что их любят. Им кажется, что их просто всё время обманывают. Они думают приблизительно так: «Это же ЧП какое-то, что человеку от меня надо?». Поэтому поворотным оказывается момент, когда ты открываешь, что ты любим. Это трудное знание. Как ни странно, человек этого знания старательно избегает.
Для нашего современника, даже для атеиста, первый и главный вопрос — любим ли он? Христианство — это не история про то, как я должен любить, а благая весть о том, что я любим. И это настоящее откровение! Для поколения, пережившего ХХ век, знающего, до каких глубин насилия мы можем дойти в отношениях друг с другом, утверждение, что «ты любим» — единственное, что может спасти и удержать.
Мы оказались среди людей с ободранной кожей. Вся их жизнь кричит им о том, что они никому не нужны. Что они нелюбимы. Рок-культура — это культура крика. Весь мир человеку говорит, что он нелюбим, а человек ищет и кричит, и докрикивается. И обратная ситуация немоты. Когда ты онемел от того, что милосердия нет.
Человек, даже далёкий от Церкви, идёт в храм с единственным вопросом: правда ли то, что он любим? Он даже поверить не может, что это правда. Но всё равно заходит, потому что иначе чего ещё тогда ждать в этой жизни?
Самый тяжёлый момент в Церкви — когда ты можешь узнать в ней всё что угодно, кроме этого. Тебя напоят чаем, расскажут о Троице, о том, как ты должен себя вести. Но духовного опыта, что ты безусловно любим, не будет. Здесь точка кризиса, место, в котором справляются со скукой. Потому что справиться с ней может только это. Как бы ты ни скучал, как бы ни умирал от пустоты, ты — любим. Просто знай это. А потом уже дальше будем разговаривать.
«ОТРОК.ua» (№5/2019)
